Когда я прихожу в себя, я долго не могу понять, где я. Больше всего это похоже на деревянный ящик. И он закрыт. Я упираюсь руками в крышку и силюсь её поднять, но она, кажется, со свинцовой прокладкой – у меня не получается сдвинуть её больше, чем на пару миллиметров.

А может, это не крышка тяжёлая, а то, что на ней? Метра полтора земли, например. Я снова и снова пытаюсь её сдвинуть. Внезапно крышка поддаётся и… взлетает, исчезая из моего поля зрения. Я сажусь и тут же, перегнувшись через бортик, извергаю содержимое желудка прямо на блестящие ботинки и дорогие брюки. И дело даже не в том, что они принадлежат Батори, а просто меня сильно тошнит, и от резкого движения я не сдерживаюсь.

– Добрый вечер, – говорит упырь, брезгливо отступая на шаг. – Как вы?

– Мне очень, очень нужно в туалет, – с чувством отвечаю я, утирая рот рукавом кофты. – Где я вообще?

– У меня дома. Позвольте…

Он осторожно подступает к ящику и протягивает ко мне руки. Я шарахаюсь, и моя странная кровать вдруг опрокидывается на бок, валясь со мной на пол. Каким-то чудом я умудряюсь сгруппироваться, но больно ушибаюсь и о края ящика, и о паркет. В голове темнеет от взрыва боли, и желудок снова сжимается в спазме. По счастью, в нём уже ничего не осталось.

Фразу, которую по-венгерски произносит застывший с протянутыми руками Батори, когда-то в детстве мне строго-настрого запретил повторять за местным алкоголиком Пи ́штой Ко ́вачем мой брат.

Чёртов ящик стоял на двух табуретках.

Я лежу на роскошной мужской шубе, постеленной прямо на полу мехом кверху. Рядом стоит чашка с чаем и сидит, вытянув ноги, Батори. Брюки на нём уже другие. Меня подмывает спросить, сам ли он их себе гладит – я представляю его себе, такого важного, склонившимся с утюгом над штанами, уложенными прямо на крышку ящика – но мне удаётся удержать себя в руках.

– Вот уж чего я от вас не ожидал, – выговаривает мне кровосос. – Вы всегда были хладнокровной, разумной девушкой! Что вас понесло в парк?

– Просто это было уже невыносимо. Я честная гражданка, не могу же я вечно сидеть, как мышка, в какой-то каморке. У меня, в конце концов, лицензия, я имела право выступать, – вяло огрызаюсь я. Меня всё ещё мутит, и голова тяжёлая.

– Ну предположим. Вы, в конце концов, городская знаменитость, краса улиц, про вас газеты пишут. Но зачем же было петь по-немецки?!

– Хотела и пела.

– Глупость. Ребячество. В городе царят антинемецкие настроения. Если бы я не оказался рядом, вас бы без лишних церемоний растерзали. Не разбираясь в глубоких психологических мотивах родом из детства.

– Так это вы меня за ноги дёрнули?! – я привстаю на локте. – Какого лешего?! У меня теперь сотрясение мозга! Почему стоит мне с вами столкнуться, и я обнаруживаю, что покрываюсь синяками?!

– Осмелюсь заметить, первый удар нанёс не я.

– Но собирались. Вы же мною поужинать хотели, разве нет?

– Вы не можете этого знать. Я к вам пальцем не прикоснулся.

– Да я просто знаю вашу упырскую породу!

– Я не только упырь, я ещё и мужчина. У меня есть свои мужские… потребности.

– Да вы же старый!

– Я что, выгляжу старым? У меня вот уже несколько веков полный расцвет сил, полнее некуда.

– Да я не об этом. Упыри испытывают влечение только к тем, кого любили при жизни. А меня вы никак не могли любить при жизни – в силу разницы в возрасте, да и когда вы ко мне подошли, вы даже не представляли, кто я!

– Откуда вы взяли такую чушь? Мы остаёмся мужчинами и после изменения. Только… да, я понимаю, откуда мог пойти этот миф. Сразу после изменения все чувства обостряются. И не только в физическом плане. А любовь и похоть – очень сильные чувства сами по себе. В результате у изменённого происходит что-то вроде помешательства. Это проходит со временем…

– После смерти супруга, ага?

– В общем, да. А возможность испытывать желание остаётся. Только оно немного изменяется, и всё. Мы не так зависимы от похоти, как обычные люди, но у нас в этом отношении всё в полном порядке. У меня, к вашему сведению, совсем недавно была постоянная любовница.

– Она была из ваших?

– Нет. Я предпочитаю человеческих девушек. Они прекрасны, как бабочки. Хрупкая, недолговечная красота… Меня всегда притягивало подобное.

– Вы их… убиваете?!

– Нет. Я разделяю питание и… отношения.

– Ну, логично. Если ты трахнул свои спагетти, есть их уже как-то не очень интересно.

– Лилиана… У вас нездоровое пристрастие к слову «трахнуть», и доктор Фрейд имел бы много что сказать по этому поводу. Допивайте чай, он почти уже холодный, а вашему желудку сейчас нужно тёплое.

– Да ведь не в желудке дело, – ворчу я, но чай допиваю. – У вас нет подушки?

– Я могу свернуть куртку.

– Не надо. Перебьюсь. И не называйте меня этим дурацким именем. Сократите как-нибудь.

– Как скажете. «Лили» сойдёт?

– Да хоть Лилике. При моих размерах никакое имя не будет слишком уменьшительным.

– Крохотная героиня большого ИхреВидео…

– Чего? В каком смысле? – бормочу я.

– Весь интернет переполнен роликами с вашей песенкой. Под каждым висит длинная борода из комментариев. Одни кричат, что вы – прусская наймитка, другие считают вас живым укором Пруссии, третьи призывают ко всеобщему покаянию и умилению. Ваше имя во всех газетах, а на вашем помостике гора из корзинок с цветами. Если вы хотели славы – то вот она.

– И… как? Это на что-то повлияло? Погромы прекратились?

– Вы себя переоцениваете. Мир во всём мире не наступает от песенки о цыганах и слезливой речи о папе и маме. Конечно, беспорядки утихают, но вряд ли это связано с вашей акцией. Беспорядки всегда со временем утихают. В любом случае, не рекомендую делать попытку номер два. Если вы сейчас покажетесь в парке, вам могут просто кинуть в голову кирпич. А голова у вас и так в печальном состоянии. Мой вам совет – отлежитесь у меня недельку-другую. Вам сейчас нужен покой.

Я согласно мычу. Последние его слова доносятся ко мне уже через дремоту. Мой организм твёрдо настроен дать себе покоя прямо сейчас и как можно больше.

Последующие два дня я почти всё время сплю или лежу в дрёме. Вампир не появляется; где он проводит опасные для себя часы, я не имею понятия. Холодильник под завязку набит готовыми обедами. Я разогреваю их в микроволновке. Без одеяла лежать неуютно: я нахожу в гардеробе отличный летний плащ и укрываюсь им.

Утром третьего дня меня будит прикосновение к плечу. Открыв глаза, я вижу Батори с блюдечком в руках. На красной керамике – непонятная глянцевито блестящая лепёшка. Левое запястье упыря залеплено пластырем.

– Воскресенье, – коротко поясняет он. – Вам надо поесть крови.

– Это что… ваша?

– Вы предпочитаете другой марки в это время суток?

– А она что, сырая, что ли?

– А надо было отварить?

– Отварить, пожарить, что угодно. Я же не дикарь из Папуа Новой Гвинеи! Я обычно жарю.

Батори очевидно удивлён.

– И на чём? Подсолнечное масло, сливочное, сало, маргарин?

– А сало есть?

– Есть немного.

– Ну и отлично.

Батори поднимается с колен:

– Впервые в жизни жарю собственную кровь, да ещё со шкварками!

Через несколько минут с кухни доносится вкусный запах. Я кричу:

– Если можно, с горячим сладким кофе!

Вампир не отзывается, но когда он возвращается, у него в руках поднос, а на нём тарелка с поджаренной кровью и чашка. Батори грациозно опускается на колени и ставит поднос на пол. Возле тарелки лежит изящная мельхиоровая вилочка.

– Ух! Как в лучших домах Вены! – восхищаюсь я, поднимаясь на локте. – Данке шён6!

– Ага! Вы мне впервые улыбнулись! – Батори садится по ту сторону подноса, вытягивая ноги.

– Не вам. Кофе, – возражаю я, не прекращая улыбаться. Напиток отлично заварен и восхитительно омывает мои вкусовые сосочки. – У меня к нему очень большое и светлое чувство.