Спустя минут десять проехал ГАЗ-66. Дребезжал и стучал, но трудолюбиво тащился куда-то, вез грузы.

Донадзе даже не стал поднимать руку. Эта машина ехала недалеко, да и в любом случае она далеко не уедет — развалится по пути. Нет, нужно другого случая ждать.

И случай представился.

— Легковушка. — Донадзе напрягся. — Только бы остановились.

— Здесь народ добрый, — усмехнулся Спивак. — Все друг за дружку держатся.

— Вот и хорошо.

Донадзе шагнул на середину дороги, уверенно поднял руку. Легковушка остановилась. Открылась дверца, и приятная полная женщина спросила ласково:

— Куда едете, ребятки?

Договорить она не успела. Донадзе быстрым, неуловимым движением вынул пистолет и дважды выстрелил — в женщину и в мужчину, сидевшего за рулем. Стрелял в лицо, наверняка.

Потом повернулся к Спиваку:

— Помогай.

Они вдвоем вытащили убитых из автомобиля, бросили посреди дороги. Потом уехали.

Вот и всё.

После вчерашнего разговора со Степаном оставаться в лагере мне стало неловко, и я вернулся в город. Комендант Дора Семеновна мгновенно меня вспомнила — она из тех людей, которые вообще никого и никогда не забывают.

— В общежитие поселить не могу, — объявила она — Мест нет. Иди в гостиницу, хотя там тоже под завязку… Видал, как город-то отстроился? Ты ведь в балковом поселке первый раз жил? Ой, это так давно было… Вспоминаю — и как будто в колодец гляжу. Столько событий случилось. Я тебе знаешь что посоветую? Ты попросись на постой к одному нашему мастеру, к Векавищеву. Он человек одинокий, живет в однокомнатной квартире, за хозяйством совсем не следит. А ты бы ему и помог немного… — Она оглядела меня с сожалением, как бы сомневаясь в моих хозяйственных способностях. И правильно сомневалась. — Ну хоть следи, чтобы он вовремя обедал. А то ложится спать без ужина. Перехватит кусок хлеба с селедкой — и на боковую. Это никуда не годится, язва будет. Я тебе записку к нему напишу.

И отправился я к мастеру Векавищеву с самым настоящим рекомендательным письмом, написанным неровным почерком Доры Семеновны.

Векавищев отнесся к этому как к самому обычному делу. Поставил для меня раскладушку. Сам он спал на диване. Вечером, когда мы пили чай, поговорил со мной немного — в основном о моей работе, о том, «про что» я пишу и интересно ли мне рассказывать про жизнь других людей.

— Одни созданы для того, чтобы творить историю, другие — чтобы освещать ее, — сказал я.

Он посмеялся и ничего не ответил.

Хочу упросить его взять меня на буровую. Думаю, это вопрос времени — рано или поздно он согласится и все мне покажет. Я хотел бы своими глазами увидеть новые методы бурения, посмотреть, как изменились скважины, какие новшества появились в работе буровиков. В общем, писать с одних только слов — не согласен. Я должен быть очевидцем!

Однако события обернулись совершенно неожиданным образом.

Мы уже собирались ложиться спать, когда к Векавищеву позвонили в дверь. Вошел милиционер и с ним молодой парень, буровик.

— Чего тебе, Иван? — спросил Векавищев.

— Андрей Иванович, беда, — сказал Иван, совершенно белый. — Я там был уже и…

— Что?.. Вышка?.. — Векавищев тоже побелел, схватился за куртку.

— Нет, что — вышка… Авдеев… Оба, и Марта, и Илья Ильич… Убиты, Андрей Иванович! Нашли застреленными на дороге!

Векавищев выронил куртку на пол, перешагнул через нее, застыл.

— Что ты такое говоришь?

— Да то и говорю… Тела опознали… — Иван сел на стул и заревел, как маленький. — Надо ведь… к детям… Все боятся…

Милиционер посмотрел на меня, козырнул и произнес:

— Факт убийства Авдеева Ильи Ильича и его супруги установлен. Огнестрельное ранение. Стреляли в лицо, использован один и тот же пистолет. Очевидно, убийство совершено в целях угона автомобиля. Сейчас необходимо оповестить близких… детей. — На последнем слове голос у милиционера дрогнул.

— Я сделаю. — Векавищев поднял с пола куртку и медленно оделся.

Они вышли. Иван потащился за ними следом. А я остался дома.

Журналист обязан быть в центре событий. Но я вдруг понял, что идти и смотреть, как Векавищев сообщает детям о смерти их родителей, я не имею права.

Векавищев считал, что никому лгать нельзя. На лжи ничего доброго не построишь. Он всегда говорил правду. Говорил то, что думал, что держал на сердце. Ложь убивает, а правда — даже горькая — целительна.

Когда он прибыл к дому Авдеевых, там уже находились Буров и Галина. Галина вся распухла от слез. Буров сердито глядел в землю. Его лицо почернело от горя, глаза сделались маленькими, сосредоточенно-злыми. И оставались сухими. Ни единой слезинки.

При виде Векавищева Галина бросилась к нему.

— Андрей, слава богу, ты здесь! — Она обхватила его руками и уткнулась лицом в его грудь.

Андрей Иванович смутился. С Галиной у него никогда не получались теплые отношения. Он ее побаивался, она держалась холодновато и отстраненно. Но гибель Ильи и Марты как будто смела все препоны, отменила все былые условности. Они все — родные люди. Сроднились за долгие годы.

Векавищев осторожно обнял Галину за плечи.

— Не плачь так, Галочка, не убивайся… У тебя молоко пропадет.

— Володька уже большой, какое молоко… Да и не было молока толком… — Галина сквозь слезы рассмеялась и снова заплакала. — Господи, о чем мы говорим!

Буров сказал резко:

— Ну что, идем? Дети ведь беспокоятся, родители уже час как должны были вернуться.

— Погодите! — Галина повисла на локте у Векавищева. — Что вы скажете им? Что?

— Правду, Галя, — уверенно произнес Векавищев.

— Какую правду? — почти закричала Галина. — Ваших мамку и папку застрелили бандиты? Такую правду? Да как они жить будут с такой правдой? Витька совсем крошечный, он-то как это примет?..

— А что ты предлагаешь? Что родители, мол, уехали далеко-далеко? Так, мол, вышло, что им пришлось отправиться в командировку, из которой нет возврата? — сердито возразил Векавищев. — Не глупи, Галина. Буров, скажи ей! Война была — столько сирот оставалось… Что, им тоже рассказывали сказочки про командировку? Что Баба-яга со свастикой забрала сестренку?..

— Война давно кончилась, — сказала Галина.

— Похоже, нет, — вздохнул Буров. — Пока зло на земле не истреблено вплоть до последнего гада, не окончится и война против него.

— Что, голосовать будем? — спросила Галина горько.

— Почему бы и нет? Нас здесь трое — достаточно для первичной ячейки… Будем голосовать, — сказал Векавищев. — Я за правду. С правдой горе пережить легче.

— Горе вообще пережить невозможно, — прошептала Галина.

— Все, идем, — оборвал Буров.

Они вошли в дом…

Андрей Иванович оставил Дениса жить у себя на квартире — следить за хозяйством, а сам практически перебрался к Авдеевым. Старшие мальчики, Прохор и Виталий, понимали случившееся. Вели себя как настоящие маленькие мужчины. «Горе — это как дом, в нем приходится жить. Внутри него. Главное — чтобы оно само не начало жить внутри тебя», — учил их Андрей Иванович, дядя Андрей.

Маленький Витька понимал плохо, плакал, звал маму.

— Мама не придет, — объяснял дядя Андрей. — Витя, засыпай. Мама хочет, чтобы ты хорошо себя вел, чтобы ты хорошим был… чтобы тебе хорошо было, Витька…

Он неумело прикасался губами к головке малыша, и тот закрывал глаза.

Старшие мальчики, тихие и хмурые, следили за тем, как дядя Андрей старается. Они и сами старались, помогали, не жаловались. Но тосковали, это было очевидно.

Перебралась к Авдеевым и Галина Бурова с Володькой. У нее были большие планы, которые здорово отвлекали всех от случившегося. Она вытащила швейную машинку покойной Марты, «достояние и приданое» ее, взяла журналы с «модельками», которые ей показывала Марта, и принялась шить. Материю привезла из Тюмени. Нарочно ездила. Кроила и шила целыми днями. Весь дом был завален лоскутами, повсюду катались катушки ниток. Иголки и булавки были у Галины по счету. В доме, где есть дети, иначе нельзя: все острые предметы сосчитаны и воткнуты в особую подушечку, сделанную из старых «плечиков» для платья.