Галина грустно улыбнулась:

— Долго ждать такую проверку придется, Марта… Он ведь все время на работе.

Казанец вошел в вагончик внезапно, но никто из сидевших за столом даже не вздрогнул: здесь не привыкли бояться и прятать стаканы или карты. Виталий — насквозь свой парень. Его можно не стесняться. Но свой не свой, а он все-таки начальник. И время от времени об этом напоминал.

— Вы что? — заорал он с порога. — Совсем, что ли, обалдели?

Ребята с картами в руках поглядели на него с удивлением. Виталий думал о том, что сказал ему Михеев. Не Звезда Героя Соцтруда, так орден Ленина… Со всеми вытекающими отсюда… Напрячься, опередить Векавищева — а там уже можно будет и почивать на лаврах. Какое-то время. Пока не замаячит новый стимул рвать пуп.

— А если бы кто с проверкой пришел? — продолжал распекать Казанец.

На знакомых физиономиях проступило выражение полного недоверия. «С проверкой», скажет тоже… Начальник… Он сам, что ли, с проверкой пришел?

Помбур Каковкин примирительно произнес:

— Так не пришли же, Виталий, ни с какой проверкой-то… Чего волну гонишь?

Казанец, однако, и не думал шутить. Его красивое, грязновато-смуглое лицо приняло повелительное выражение.

— Так, все, убрали карты!

Каковкин начал понимать, что начальник не шутит. Колода исчезла как по мановению руки.

— Случилось чего? — медленно спросил Каковкин.

— Случилось! — бросил Казанец. — Была проверка, проморгали. На буровой — бардак. Ясно? Словом… — Он помолчал для пущего эффекта и швырнул, словно кость голодным: — Сняли меня с работы.

Результат превзошел все ожидания. Ребята зашумели, многие вскочили с мест. Мат поднялся до небес.

— Да как же так? — возопил Каковкин. — С чего такое?.. Наша буровая — одна из лучших!

— Я тогда заявление об уходе пишу… — слышалось со всех сторон. — Меня тут больше ничего не держит… Без тебя, Виталий…

Казанец обводил свое верное воинство взглядом. Искал слабину — нет ли равнодушных к подобному известию. Равнодушных не находилось. Казанец был удобен: никогда (как казалось ребятам) не заложит, на многое закроет глаза, достать технику получше — к начальству без мыла в доверие протерся, если недоделка к концу месяца — знает, какую цифру на какую переправить, да так, что комар носу не подточит. В бригаде все свои, все друг за друга. Кому не нравится — все ушли, перевелись. Если Виталия не будет — рухнет все. Больше в Междуреченске так тепленько не устроиться, Векавищев семь потов сгонит, Елисеев — тем более. Елисеев еще и не терпит пьянства, карт, вранья и халтуры. Такие, как Елисеев, во время Гражданской за слово неправды к стенке ставили без всяких раздумий.

В общем, отставка Казанца — это катастрофа.

Не обнаружив в своем воинстве ни малейшей слабины, Казанец выдохнул:

— Что, испугались? Шутка.

И снова замолчал.

И опять шумели, но теперь с облегчением, у многих глаза сделались как у пьяных — пережили, стало быть, нешуточное волнение.

Каковкин наконец сказал, смеясь:

— Ну ты, Виталий, даешь! У меня аж сердце прихватило… Шутка!

— Ладно. — Казанец заговорил громко, серьезно. Все кругом примолкли. — Про картишки придется забыть. Будем, значит, внедрять кустовой метод бурения. Об этом позже. Детали расскажу. Чертежи есть. На кону большие премиальные. Очень большие. И другие материальные блага. Кое-кто может получить и правительственные награды.

— Ты, что ли? — выкрикнул один из буровиков.

Казанец пригвоздил его к месту ледяным взором.

— Я, — спокойно подтвердил он. — И ты, если себя хорошо проявишь и я тебя представлю. В общем, — он снова заговорил, обращаясь ко всей бригаде, — есть за что гнуть спины. А условие нам поставили одно: быть первыми.

И тут наконец Виталий Казанец широко, ласково улыбнулся.

Быть первыми. Только и всего. С умением Виталия организовать работу быть первыми не составит большого труда.

Научно-технический прогресс и неразрывно связанный с ним рост материального благополучия граждан приносил, однако, и новые проблемы, иногда совершенно неожиданные.

В Междуреченске начало работу телевидение. Макар Дорошин не уставал радоваться этому обстоятельству. Теперь город включен в общую жизнь страны, так сказать, включен во все розетки. Можно ловить Омск и Москву. Не только слушать, но и смотреть последние известия. И фильмы придут в каждый дом, в каждую семью. Постепенно, конечно. В общем, успехи налицо…

Проблемы шли за успехами след в след. Когда Макар, не подозревая об их существовании, благодушно заканчивал работу, к нему в кабинет вошла Ольга. Супруга Макара Степановича давно уже оправилась от пожара. Тетя Маша осталась в Москве: она получила третью группу инвалидности и, учитывая возраст, вышла на пенсию. В Москве у нее жила внучка-студентка, и тетя Маша решила помогать ей по хозяйству. Писала изредка — спрашивала, как успехи у «Олечки».

Теплиц теперь было несколько. Ольга руководила довольно большим хозяйством. Работали у нее в основном женщины. Они и сажали, и ухаживали за саженцами, и следили за урожаем. По вечерам собирались — читали и разбирали статьи из агрономических журналов. Иногда делились рецептами. В общем, жизнь кипела.

Зная деятельный характер супруги, Макар Степанович нечасто вникал в ее работу. Ольга все делала правильно. Раз в месяц представляла отчеты. «Не отчеты — поэма!» — высказывался насчет них Дорошин, скромно краснея от гордости за супругу.

Появление Ольги в вечерний час обрадовало Дорошина. Он заключил, что сегодня она решила не засиживаться допоздна со своими «девочками» (многие из «девочек» — пенсионного возраста) и вместе с Макаром пойти домой. Но дело повернулось иначе.

— Оля! — Дорошин поднялся с места. — Оля, что ты здесь делаешь?

— Сейчас я не Оля, а Ольга Валерьевна! — отрезала Дорошина.

Дорошин помрачнел.

— Понятно. Слушаю вас, Ольга Валерьевна.

Женщины, вошедшие вслед за Ольгой, топтались на пороге. Макар посмотрел на них с досадой. Ах, Ольга, не одна пришла, а с кавалерией!..

— Макар! — с нажимом начала Ольга.

Дорошин поднял ладонь, останавливая ее.

— Это дома я тебе Макар, а здесь я Макар Степанович.

Вот так-то, Ольга Валерьевна. Как вам это понравится?

Ольга Валерьевна и глазом не моргнула.

— Хорошо, Макар Степанович, дома мы разберемся… — пригрозила она. — Значит, так. В Междуреченске процветает спекуляция. Прямо у вас перед носом, товарищ Дорошин. А вы ничего и не замечаете…

Дорошин едва сдержался, чтобы не ахнуть. Однако его растерянность не укрылась от проницательного взора женщин.

— Именно так, — подтвердила одна из них. — Макар Степанович! Продавцы нечисты на руку. Пользуются тем, что телевидение начало показывать… В городе же спрос на телевизоры огромный. И поэтому…

— Поэтому, — перебила Ольга, — телевизоры продают из-под прилавка в три цены, а остальные достаются начальству.

В доме у Дорошиных уже стоял телевизор, и Макар Степанович полагал, что куплен он на общих основаниях. Но Ольга не шутила. Судя по ее виду, она вполне была в состоянии забрать их личный телевизор и отдать его в другую семью, не «начальственную». Что ж, поступок в ее духе — Дорошин, в общем, не стал бы возражать. Но все-таки он надеялся разрешить конфликт на более глобальном уровне. И не такими экстремальными методами.

— Макар Степанович, — заключила Ольга, — трудящиеся просят вас проследовать с нами для наведения порядка.

— Хорошо, — согласился Макар Степанович. — Подождите меня в коридоре.

Работницы вышли. Ольга замешкалась на пороге. Она хотела объяснить, что вела себя так для того лишь, чтобы подчеркнуть свою объективность. Пусть она и жена партийного руководителя, но не спустит покровительства спекулянтам никому. Даже собственному родному мужу. Который, впрочем, спекулянтам не покровительствовал — а просто о них не знал.

— Вы тоже, пожалуйста, выйдите, Ольга Валерьевна, — невозмутимо сказал Дорошин.