Тарасов побывал на сотнях тренировок иностранных команд. Его всегда интересовало, как работают коллеги — из любой команды, из любой сборной. Тарасова пускали на тренировки всегда, «красный свет» перед ним не зажигали: наоборот, гордились, что на каток во время работы пришел такой тренер. Из каждого такого похода Анатолий Владимирович непременно извлекал что-то полезное для себя. И в 50-е годы, когда он фактически начинал тренерскую карьеру на высоком уровне, и в 60-е, будучи уже известным в мировом хоккее специалистом, и в 70-80-е, после завершения практической работы. До конца жизни он ездил на все крупные соревнования и посещал все тренировки, какие только было возможно посетить.
Получая крупицы дополнительных знаний, Тарасов всегда вспоминал о мудром решении Михаила Товаровского, запретившего ему на заре становления советского хоккея отправиться за опытом в канадский лагерь. Только — сам, только — свое, ни в коем случае не идти по чужим стопам, а уж потом можно и на других поглядеть. «Не было у нас и консультантов, — говорил Тарасов. — И это очень хорошо, ибо, находись рядом с нами иностранные специалисты, мы вольно или невольно последовали бы их советам. Наш хоккей родился из природы нашего спорта. Из природы нашей жизни, наконец».
Канадцы научились воевать на площадке, тренировки у них всегда были на втором месте — их заменяла игровая практика. Тарасовский хоккей — это прежде всего объемные, творческие тренировки. Когда Тарасов вел речь о становлении советского хоккея, он никогда не употреблял местоимения «я», всегда — «мы». «Когда мы выдумывали наш хоккей, — говорил он, — а я горжусь тем, что вместе с другими тренерами, прежде всего с Чернышевым, к этому причастен, мы его действительно “выдумывали”».
Тарасов рассказывал, как побывал однажды на занятиях клуба «Эдмонтон Ойлерс» — команды Уэйна Гретцки. «Я еще раз убедился, — вспоминал он, — что наши заокеанские соперники никогда не дорастут до уровня наших занятий. Тренер шикарно одет. Он может пойти в этом костюме в театр, и никто не заметит, что на нем спортивная форма. Он ухожен, приглажен, мне всегда кажется даже, что иностранные тренеры надушены французскими духами. Он умело организует тренировку. Всё — по свистку. Но я не видел ни одного канадского тренера, кроме Скотти Боумэна, который проявил бы свой личный интерес к тому или иному игроку, чтобы он переживал за этого игрока или хотя бы ругал его. Чтобы он был близок к этому игроку. И другое. Я никогда не видел, чтобы ветеран учил, наставлял молодого игрока, чтобы хоккеисты помогали друг другу».
«…У них были прекрасные отношения с Эпштейном, — рассказывает о Тарасове Александр Пашков. — Когда они спорили о хоккее, то были непримиримыми оппонентами. Потому что Эпштейн продвигал свою систему игры, исходя из возможностей своей команды, а Тарасов — свою, исходя из требований, предъявляемых развитием мирового хоккея. Но за пределами катка они оба были очень близки. Тарасов звал Эпштейна Колей, а тот его — Анатолий Владимирович. Я как-то видел в Лужниках: они сидели и смотрели хоккей рядом, чуть ли не в обнимку. Тарасов был невероятный актер. На публике он мог сыграть всё что угодно — и дружбу, и ненависть».
Про артистизм Тарасова вспоминает и Владимир Юрзинов, которому мэтр, как начинающему, пытливому коллеге, всегда разрешал посещать тренировки ЦСКА. Как-то Юрзинов встал скромненько за бортиком с блокнотом — записывать ход занятия, фиксировать отдельные упражнения. Вдруг подкатывает Рагулин и шепотом: «Иди отсюда!» Юрзинов опешил: «Что случилось?» — «Специально для тебя Тарасов нас сейчас так гонять будет, что мало не покажется». Рагулин не преувеличивал. Тарасов обожал публику, даже если она состояла из одного человека. А уж если зрителей больше — всё, только держись! «Это я на себе испытал, — вспоминает Юрзинов. — Обычная зарядка в парковой зоне. Вдруг появляются случайные прохожие. Тарасов на глазах преображается и — громогласно: “Па-а-ашли, ребя-я-я-та! Па-а-ашли!” И мы, проклиная все на свете, прежде всего возникших из ниоткуда прохожих, кувыркаемся в лужах, играем в пятнашки, забравшись друг на друга. Из ушей — пар. И все это под громоподобное “Па-а-ашли!..” Прохожие в ужасе от увиденного, жмутся друг к другу. Тарасов же произведенным эффектом наслаждался».
«Я знал, как обыгрывать Тарасова», — утверждал спартаковский тренер Николай Карпов, один раз выигравший чемпионат страны. А Тарасову и знать было не надо, как обыгрывать Карпова и остальных коллег: он делал это регулярно из года в год.
Восемнадцать победных чемпионатов страны, восемь Кубков СССР, шесть Кубков европейских чемпионов. Почти 800 матчей во всесоюзном турнире, всего 86 проигранных встреч — в среднем по 3,3 за чемпионат. Коллеги Тарасова исключительно редко довольствовались разовыми победами над ним.
Тарасов говорил, что перед матчами ЦСКА в Воскресенске специально, для удобства более медлительных «химиков», на местной арене подтапливали лед. И Александр Гусев уверен в этом: на мягком льду катание не такое быстрое, вязкое, и шайба не так быстро скользит. Юрий Морозов, в «Химике» много лет игравший, называет это байкой: отношения между игроками ЦСКА и «Химика», считает он, были «хорошими», несмотря на то что «Тарасов настраивал на нас своих, а мы всё равно нередко у них выигрывали».
Столько написано о том, как якобы слабо тарасовский ЦСКА играл против воскресенского «Химика», которым руководил Николай Эпштейн! «С командой Эпштейна, — считает, например, Александр Нилин, — Тарасов соревновался очно, в большинстве случаев бездарно». Но это — понятия относительные. Ни в одном из чемпионатов страны, в котором ЦСКА приходилось встречаться с «Химиком», перед Тарасовым не стояла задача обыграть именно «Химик». Да и на «Химик» тренер настраивал свою команду точно так же, как на других соперников (может быть, только на «Спартак» и «Динамо» с большей экспрессией). Задача перед ЦСКА всегда стояла совсем другая — выиграть первенство. Обратимся к самому надежному определителю «силы» или «слабости» команды — показанным ею результатам.
Всего в чемпионатах СССР в те годы, когда ЦСКА тренировал Тарасов, а «Химик» — Эпштейн, начиная с сезона-1955/56 и заканчивая сезоном-1973/74, команды сыграли друг с другом 67 матчей. В 53 побеждал ЦСКА, пять встреч завершились ничейным результатом, а в девяти случаях выигрывал «Химик». Если учесть, что в сезоне-1960/61 ЦСКА поначалу тренировал Тарасов, потом Александр Виноградов, а в сезоне-1970/71 начинал ЦСКА с Борисом Кулагиным, которого в ноябре заменил Тарасов, то после необходимых корректив получается следующая картина: 51 раз — при Тарасове — выигрывал ЦСКА, пять матчей завершились вничью, в семи случаях победу праздновал «Химик», разница заброшенных и пропущенных шайб — 322:143 в пользу ЦСКА. Тарасовский ЦСКА взял у эпштейновского «Химика» 84,9 процента очков — куда уж больше?
Так что никак невозможно согласиться с выдумкой о том, что Тарасов с Эпштейном соревновался якобы «в большинстве случаев бездарно». ЦСКА с «Химиком» не соревновался, а просто его обыгрывал. Какое уж тут соревнование, если одна команда позволяет другой от щедрот своих взять у нее в среднем одно очко за сезон?!
«“Химику”, — не затрудняя себя проверкой цифири, сообщают тарасовские недоброжелатели, — Клуб армии проигрывал куда чаще, чем “Динамо” Чернышева». А ведь за тот же период времени, обозначенный в противостоянии ЦСКА — «Химик», армейцы взяли у «Динамо» 80 процентов очков — меньше, чем у «Химика». (У «Спартака», если вдруг возникнут вопросы, еще меньше — 72,7 процента.)
Разговоры относительно тактических схем, будто бы придуманных Эпштейном специально для матчей с ЦСКА, ни на чем не основаны. Сам Николай Семенович признавался, что перед играми с армейцами он ребятам своим и слов-то никаких не говорил. Для хоккеистов «Химика» ЦСКА был сильным раздражителем. «Сами обо всем договорятся, — вспоминал Эпштейн, — и понукать никого не надо. За счет этого и удавались игры на равных с ЦСКА…» С возрастом Николай Семенович, начитавшись о постоянно отбиравшихся «Химиком» очках у ЦСКА, и сам поверил в то, что играли «на равных»…
