Тренерская правда выше игроцкой.
Глава семнадцатая ТРЕНЕРСКИЙ ЦЕХ
Проведение любого тренировочного занятия было для Тарасова, как он сам говорил, «обязательным и приятным служебным долгом». В эти часы подлинного священнодействия никто не имел права отвлекать тренера даже на мгновение. Время, отведенное для урока, было для Тарасова самым дорогим. Он готовился к каждой тренировке с предельной тщательностью. Начинал с составления детального конспекта. Без него занятия не мыслил. Тарасов считал, что проводить урок следует так, чтобы каждый хоккеист «получил не только нужную долю физического и волевого заряда, но и почувствовал полезность тренировки».
Работал так сам и старательно приучал к такой работе всех, кто находился рядом. Юрий Моисеев, работяга из работяг, «шахтер» хоккея, — один из тех воспитанников Тарасова, кто стал отменным тренером. И где бы он ни работал, у него в тренерской комнате висел портрет Тарасова. Моисеев называл его «народным артистом в управлении коллективом: в нужный момент произносил нужные слова с нужной интонацией и с точной степенью громкости. Внимание игроков словно держал в руках».
Тарасов любил Моисеева. Быть может, и предполагал увидеть его в будущем тренером, но ставку на него, по ощущению игрока, «не делал», а рассчитывал — из той плеяды хоккеистов — в основном на Локтева, Фирсова и Ромишевского.
Самой громкой сенсацией чемпионатов мира в 60-х годах была названа победа сборной ГДР над шведской командой в Любляне-66 со счетом 4:1. Как поведал журналист Борис Левин, к победе восточных немцев приложил руку Тарасов.
Тренеры сборной ГДР попросили Тарасова накануне матча со шведами провести тренировку с командой. Левин приехал к концу занятия и увидел, как немецкие хоккеисты «измочаленные, на полусогнутых покидали лед». Тарасов в раздевалке сказал тренерам: «Завтра утром обязательно провести раскатку». Те в недоумении: «После сегодняшнего истязания, да еще завтра, в день игры, выходить на лед?» Тарасов: «Обязательно!» По дороге в гостиницу Левин в разговоре с Тарасовым предположил: «Завтра шведы измочаленным немцам отвезут штук десять — играючи». Тарасов в ответ: «Завтра немцы обыграют шведов, и это будет самая большая сенсация чемпионата».
Перед матчем Тарасов побывал в раздевалке сборной ГДР и попросил переводчика сказать команде: «На тренировке вы носились как черти. Так надо и сыграть. Вы сможете сегодня победить. В это нужно верить, твердо верить». После игры немецкие тренеры глазами искали Тарасова на трибуне, а капитан команды Иоахим Цише сказал: «Это — победа тренера Тарасова».
Тарасов постоянно бывал на тренировках специализированной детской школы ЦСКА, открытой по его настоятельной просьбе. Что бы ни говорили, какие бы примеры ни приводили (большей частью — совершенно некорректные) о переманивании уже будто бы состоявшихся игроков в ЦСКА, но Тарасов в клубе взял твердый курс: опираться на собственных воспитанников. И курсом этим следовал. Как-то вечером, в половине десятого (в дневное время льда на всех не хватало), Тарасов появился на занятии юношеской команды. Обнаружив, что у тренера нет конспекта, принялся сам, с листа, проводить урок.
Тарасова поражали случаи наплевательского, равнодушного отношения тренеров к своей работе. Он не понимал таких «специалистов». Как анекдот рассказывают историю о том, как ЦСКА, приехав в Киев, с вокзала отправился сначала на каток, чтобы оставить там баулы с амуницией, а потом поехал в отель. На катке готовились к предстоявшему матчу местные хоккеисты. Занятия проводил второй тренер. Тарасов поинтересовался: а где же старший? Ответ сразил его наповал. Старший тренер во время занятий своей команды находился в гостинице, где, словно клубный администратор, занимался размещением приехавшего соперника.
Куда бы Тарасов ни приезжал, где бы он ни находился, — всегда выкраивал время для того, чтобы побывать на тренировках хоккейной, баскетбольной, футбольной команд. Он сравнивал такие походы с работой золотоискателей, перебиравших тонны пород ради поиска золотой крупинки. Тарасов искал тренерские «крупинки золота» везде.
В 1965 году в Москву впервые приехала сборная Бразилии по футболу. Тарасов разузнал, где и когда она тренируется, и отправился в Лужники вместе с Михаилом Давидовичем Товаровским и преподавателем кафедры футбола Института физкультуры Руперто Сагасти. Сагасти — из испанских детей, приехавших в Советский Союз из объятой войной страны. Он всерьез занялся футболом, играл не на таком высоком уровне, как, скажем, Августино Гомес, многолетний капитан московского «Торпедо», но в составы московских клубов «Крылья Советов» и «Спартак» какое-то время проходил. Затем занялся изучением футбола как наукой. Он прекрасно владел испанским и португальским языками, работал под началам Товаровского, и Тарасов, которого Сагасти познакомил однажды в Москве с возглавлявшей компартию Испании Долорес Ибаррури, хотел прибегнуть к его помощи и задать вопросы, если ему представится такая возможность, бразильским тренерам.
Тарасов запомнил всё до мельчайших подробностей. Из-за ливня бразильцы занимались поначалу в стареньком легкоатлетическом манеже, располагавшемся тогда в подтрибунном помещении лужниковского стадиона, там, где в новые времена на арене появилась ВИП-зона. Комфорта не было никакого: беговой сектор, мешающие работе колонны, песчаный грунт, политый для мягкости водой, а потому раскисший и превратившийся в грязное месиво. А ведь приехали двукратные на тот момент чемпионы мира! Тарасов был поражен: «Никто не ворчал, не жаловался тренеру, не возмущался — ни одна знаменитость во главе с Пеле, ни один из кудесников футбола, избалованных шикарными полями». Мячи им в манеже не дали. Тренер по атлетической подготовке провел с ними простейшую 35-минутную разминку, названную Сагасти «БГТО» («Бразильцы готовятся к труду и обороне» — так испанец переиначил «Будь готов к труду и обороне» — детский вариант ГТО).
«Я не могу критиковать бразильского тренера, — вспоминал Тарасов лет десять спустя. — Он, несомненно, специалист, знаток своего дела, но мне показалось, что для столь именитой компании, где были Пеле, Сантос и Гарринча, можно было придумать и более “аппетитные” упражнения, более “вкусное тренировочное блюдо”». Лучшим исполнителем простеньких гимнастических упражнений и коротких пробежек Тарасов называл Пеле, наслаждавшегося работой без мяча.
Потом, когда команда приступила к занятиям с мячом, Тарасова удивило, с какой старательностью работали великие спортсмены. Энергии, выдумки у них было хоть отбавляй, но «эта увлеченность, этот порыв ничуть не мешали им строго следовать всем принятым у них на тренировках порядкам. Бразильцы немедленно подчинялись свистку тренера». Тарасов удивлялся тогда в Лужниках: советский тренерский корпус отсутствовал на тренировке сборной Бразилии — законодательницы мод в футболе того времени. Присутствовал только заместитель начальника управления футбола Спорткомитета Владимир Мошкаркин. Да и то, видимо, потому, что он занимался организационными делами, связанными с приездом бразильской команды, и обязан был находиться в Лужниках по долгу службы: мало ли какая просьба могла поступить от гостей.
Тарасов знал, что советские футбольные тренеры частенько жаловались: нет, дескать, возможности знакомиться с лучшими образцами современного мирового футбола. Неудачи во многом объясняли ограниченностью контактов с ведущими зарубежными клубами. Но вот возможность появилась — не кто-нибудь, а сборная Бразилии тренируется в Лужниках, но ни у кого не возникло желания познакомиться с лучшим на то время образцом футбола. Тарасов предполагал, что его футбольные коллеги могли не знать о времени и месте тренировки. Он и сам узнал об этом с «превеликим трудом». Но узнал ведь, не поленившись ради этого набрать не меньше дюжины телефонных номеров!
Проецируя ситуацию на хоккей, Тарасов с горечью говорил: «И у нас, хоккеистов, уже появилась тенденция к зазнайству и душевной лени, к равнодушию. Мы меньше теперь учимся у тех, кого обыгрываем, мы перестали вести разведку в хорошем смысле слова, перестали просматривать хоккейные встречи конкурентов, меньше интересуемся специальной литературой. Мы сейчас учимся меньше, чем прежде».
