Кальдерону в 1627 году было двадцать шесть лет. Высокий и худой, черноволосый, с прямым носом, с мясистыми губами, густыми бровями — он походил на Мольера. И действительно, если Филипп IV не был Людовиком XIII, то Кальдерон был Мольером его века.
Кальдероне, когда мы вошли к ней в гримерную, бранила Кальдерона. Он был печален. Тщетно старалась она в продолжение четверти часа заставить его смеяться, рассказывая ему театральные истории, — морщины на лице его не разглаживались. Сидя перед зеркалом, перед которым она причесывалась с помощью своей камеристки Инессы, Кальдероне могла судить о безуспешности своих усилий.
Наконец она рассердилась и покраснела. Бросив гребенки и щетки и быстро обернувшись к Кальдерону, она вскричала:
— И для чего вы здесь, если все, что я говорю вам, надоедает! Ступайте вон!
Он встал и пошел к двери.
— Педро!
Так звали Кальдерона. Он остановился. Ласковая рука и нежный голос задержали его.
— Оставь нас на минуту, Инесса, — приказала Кальдероне.
Камеристка вышла.
— Посмотрим, что с вами! — начала актриса. — Почему вы печальны? Что сделала я вам сегодня вечером?..
— Увы! — вздохнул он. — Ничего особенного. Ничего ни доброго, ни злого.
Она закусила губы.
— А! — прошептала она. — Упреки! Всегда упреки! Я сказала вам, что люблю вас. Я доказала вам это… Отчего же вы такой мрачный?
— Оттого, что все ваши доказательства чувства, которые, как вы сказали, вы испытываете ко мне, вовсе и не доказательства.
Актриса с досады забавно топнула ногой.
— Святый Боже! Это уж слишком! — воскликнула она.
И, быстрым движением схватив обеими руками голову поэта, она два раза поцеловала его глаза.
— Ну, а это, милостивый государь, не доказательство?.. Чего же вам еще нужно?
— Чего мне нужно!..
Возбужденный действиями молодой девушки, Кальдерон, в свою очередь, обнял ее, его пламенные губы приблизились к ней, чтобы возвратить поцелуй самому источнику этих поцелуев. Но она оттолкнула его и, серьезная, строгая, проговорила:
— Нет! Не так!
— Ах, вы сами видите, что не любите меня! — сказал он. — И все ваши уверения ничего не значат. Я… я никогда не буду для вас ничем иным, как другом…
— Никогда? Почем вы знаете?
Он наклонил голову с видом сомнения.
— Послушайте, Педро, — начала она, — хотите поговорить пять минут, как я никогда не говорила с вами, со всей откровенностью?..
— Со всей откровенностью? Но я, со своей стороны, никогда не говорил вам ни одного слова, которое было бы неискренне… Я обожаю вас и…
— Женитесь вы на мне, если я попрошу вас?
Вопрос был настолько прям, что Кальдерон не мог скрыть сильного смущения.
— Полно! — улыбаясь, продолжала актриса. — Вы мне не отвечаете, Педро?
— Извини, дорогая Мария… я…
— Тсс! Тсс! Без лишних слов!.. Вы меня обожаете, но не настолько, чтоб жениться на мне… Успокойтесь, если вы считаете, что я не могу быть вашей женой, я тоже, со своей стороны не имею желания иметь вас мужем! Несмотря на подобие наших имен, сеньор Педро Кальдерон де ла Барка — Кальдерон-поэт, призванный быть в будущем славой Испании, не может быть мужем Кальдероне, дочери Мигуэля Кальдероне, носильщика, и Елены, бродячей плясуньи… Он будет ее любовником, и довольно.
— Это все? — вскричал Кальдерон, физиономия которого расцвела.
— Все! — весело повторила молодая девушка. — Это подлежит разбору, но не станем разбирать! Мы согласны: вы любите меня, я люблю вас, и буду ваша. Я этого хочу, я в этом клянусь!..
— Милая Мария! Но в таком случае, почему…
— Я не ваша сейчас же? Я вам объясню это со всей откровенностью, мой друг. И именно потому, что я уважаю причины, по которым вы не можете соединиться со мной брачными узами, которые отяготят вас, я надеюсь, что вы не станете укорять меня за осторожность, с какой я не спешу сделать вас счастливым. Сделать нас счастливыми!.. Вы не упрекнете меня в кокетстве?..
Упоенный радостью, Кальдерон упал к ее ногам.
— А причина этой осторожности? — спросил он.
В ложе актрисы, на ее туалете была роза, она взяла ее и подала возлюбленному.
— Не правда ли, эта роза прекрасна? — сказала она.
— Да. Кто вам дал ее?
— Приятельница моя, Балтазара. Да, эта роза прекрасна, и я была в восхищении, когда она мне подарила ее. Но не полагаете ли вы, что мне было бы приятнее самой сорвать ее с ветки, чем иметь из других рук? Иметь ее, когда никто еще не вдыхал ее аромата?..
— Без сомнения.
— Итак, мой друг, я похожа на эту розу. Мне шестнадцать лет. Я недурна, но одно из моих достоинств, самое привлекательное, особенно в глазах тех, кто может за мной ухаживать, — то, что я еще на стебле. Пусть завтра узнают, что у меня есть любовник, и я потеряю три четверти моей цены. Итак, не имея возможности быть женой человека, которого я люблю, и имея от нет одно только его сердце, потому что вы ничего не можете дать мне, Педро, вы не богаты, я решила, что получу состояние от человека, которого я не люблю. Но чтоб этот человек согласился дать мне то, чего я желаю, необходимо, чтобы он не только думал, что он мне нравится, но еще и то, что он нравится мне первый. Понимаете?..
Кальдерон горько улыбнулся.
— Я понимаю очень хорошо, — ответил он, — и поздравляю вас, моя дорогая Мария. Для шестнадцатилетней девушки вы отлично умеете рассчитывать.
— Это вас возмущает?
Поэт встал, взял свою шляпу и снова направился к двери. Кальдероне снова остановила его, сказав:
— Так вы меня больше не любите? Из-за того, что я открыла вам, что настоящее для меня еще не все, что я также думаю о будущем, вы гнушаетесь мною? Вы не хотите, чтоб я была вашей женой… Как любовницу вы не можете меня обеспечить, а я хочу золота, оно мне нужно! Я боюсь бедности!.. И вы находите дурным, что я говорю вам: «Взамен моего сердца, которое будет твое, скоро, завтра, сегодня вечером, быть может, оставь мне право и власть приобрести богатство»?
Кальдерон продолжал молчать.
— А! Берегитесь, Педро, — с угрозой произнесла молодая девушка. — Я люблю тебя, это правда, но презрение убивает любовь!.. Если ты выйдешь сегодня отсюда, не сказав: «Всегда твой», — я никогда не буду твоей.
Бедный поэт не размышлял более. Обернувшись к Кальдероне, с бледным лицом, по которому катились слезы, он пробормотал:
— Ах, ты хорошо знаешь, мой демон, что я всегда буду твой, что бы ты ни делала и чего бы ни желала!..
— В добрый час! — воскликнула она, торжествуя, и, бросившись к нему на шею, подарила ему третий, на этот раз настоящий, поцелуй.
— На… Вот тебе, чтоб придать смелости для ожидания.
Кальдерон ушел. Кальдероне, вздохнув глубже, чем то могут высказать слова, позвала свою камеристку.
Та вбежала радостная.
— Ах, сеньорита!
— Что?
— Король в театре! Он вошел в свою ложу. Он будет смотреть вашу игру.
Актриса покачала головой.
— Меня и других, — сказала она. — Балтазара и Вака тоже играют в пьесе «Жизнь есть сон».
— О! Но Вака стара, а Балтазара дурна… А вы молоды и хороши.
— О льстивая!
— Скажите, сеньорита, что, если б король влюбился в вас?
— Поди! Ты с ума сошла!.. Одень меня!
Это была правда. Как он и обещал поутру Морето, Филипп IV явился в этот вечер в театр удостовериться, действительно ли Кальдероне была достойна того, чтобы заставить его забыть герцогиню Альбукерк.
Но удивительно, что в тот же вечер, по той же самой причине и с той же целью, что и король, в театре был и герцог Медина де ла Торрес. Подобно королю, Медина впервые увидел Кальдероне и нашел ее прелестной, точно так же, как король. И опять же подобно королю, после спектакля, узнав, где живет молодая актриса, герцог решил не мешкая отправиться к ней, чтобы высказать ей свои любовные предложения.
Но тогда как Медина направился по самой краткой дороге к жилищу Кальдероне, Филипп, руководимый Оливаресом, избрал самую длинную. И когда около полуночи его величество постучал в дверь актрисы, герцог Медина уже с полчаса был у нее.
