Начало было недурно, и в течение восьми дней поведение Фердинанда не давало повода ни к малейшему подозрению в его искренности.
Это было время охоты: охоту Фердинанд любил до страсти. Чтобы доставить ему удовольствие, Франческо отправился с ним охотиться в леса Кайано, в нескольких милях от Флоренции. Естественно, что Бианка была вместе с ними. Они затравили оленя и кабана, затем отправились ужинать и ночевать в Поджио, прелестный увеселительный дворец, принадлежавший великому герцогу. На другое утро, как будто удивясь тому, что не нашел Франческо в его комнатах, кардинал спросил у его конюшего, где тот мог быть, и получил ответ, что его светлость в своей лаборатории.
— В лаборатории? — повторил Фердинанд. — В какой лаборатории?
— Разве вашей эминенции неизвестно, что его светлость занимается химией?
— Правда? Я вспоминаю теперь, что, будучи еще очень молодым, он выказывал чрезвычайную любовь к этой науке. Прошу вас, проведите меня в лабораторию его светлости, мне очень любопытно застать его там.
Конюший повиновался. Он провел его эминенцию до самого павильона, в котором Франческо, несмотря на вчерашнюю усталость, занимался своей любимой работой.
При виде своего брата он улыбнулся, льстя его любопытству, и любезно отвечал на все его вопросы.
— Это что? Это что? Это что?.. — не переставал расспрашивать Фердинанд. Указывая пальцем на каждую склянку, на каждую баночку, он интересовался названием заключавшегося в ней вещества, его употреблением и свойствами.
Он держал голубоватую склянку, герметически закупоренную хрустальной пробкой.
— А, это! — сказал Франческо. — Это яд, который я добываю, угадай — из чего? Из вишневых косточек. Случайно раскусив косточку, я был поражен горьким запахом ее ядра. Я произвел многочисленные опыты и достиг удивительных результатов. Только двух капель этой жидкости, влитых на слизистую оболочку глаза собаки или введенных в вены, достаточно, чтобы убить ее.
— А! Так это яд?
— Да. Не открывай. Запах может повредить тебе.
Фердинанд с выражением глубокого отвращения поставил склянку на прежнее место.
Между тем через несколько минут, когда было доложено, что ее светлость, герцогиня, ждет их завтракать, и оба брата оставили лабораторию, склянки на прежнем месте уже не было.
Кардинал в этот день, 19 октября 1587 года, был даже любезнее обыкновенного. Отправились на прогулку в гондоле по Арно, и все время Фердинанд не уставал рассказывать пикантные вещи о римском дворе, давая тонкие и остроумные описания лиц, его составляющих. Благодаря ему, день прошел так быстро, что Бианка шутливо упрекнула его.
— С вами время летит слишком быстро, ваша эминенция, — сказала она ему. — Живешь вдвое быстрее.
— Отныне, — отвечал кардинал, — я буду стараться говорить меньше.
— Нет! — возразила Бианка. — Тогда мы много потеряем!
Обедать возвратились в Поджио.
За десертом лакеи удалились, господа на свежем воздухе уничтожали пирожные, запивая их великолепным кипрским вином еще того времени, когда Кипр принадлежал венецианцам. Разговор продолжался, головы разгорячились, чему помогла веселость кардинала и доброе вино. Негритенок Ахмет принес в кувшине четвертую бутылку муската.
— За ваше здоровье, братец, и за ваше, сестрица! — сказал кардинал, чокаясь своим бокалом, до краев наполненным пурпурной жидкостью, с бокалами Бианки и Франческо.
— За ваше, братец! — весело ответили они.
И они все трое выпили…
Нет, не все. Выпили только великий герцог и герцогиня. Кардинал только сделал вид, что пьет.
Не успели они проглотить и глотка из этой четвертой бутылки, как, выронив из рук бокалы, Франческо и Бианка замертво упали на пол. Пораженный увиденным, негритенок с ужасом отбросил кувшин, содержимое которого смешалось с остатками бокалов, из которых пили их светлости.
— Хорошо, — шепнул негритенку Фердинанд Медичи и направился к двери. Там он закричал: — На помощь! На помощь! Их светлостям дурно!..
Перенесенные на постели, Франческо Медичи и Бианка Капелло скончались, не вымолвив ни слова.
«Кто был виновником этого ужасного злодеяния, — говорит историк XVI века, — это пока историческая загадка, которую остается разгадать».
Нам же ясно, что брата и его жену отравил Фердинанд Медичи.
Ценой этого преступления для Фердинанда Медичи стала тосканская корона, ибо тотчас же, отказавшись от своих священнических обязанностей, он вступил на трон.
«Под его правлением, — говорит тот же историк, — искусства и науки во Флоренции засияли полным блеском. Он был достойным преемником в фамилии Медичи!..»
Фердинанд был великий государь! Тем лучше! Значит, отравление его брата и невестки что-нибудь да значило.
Франческо Медичи был с большой пышностью погребен в склепе главной флорентийской церкви. Что же касается Бианки Капелло, то после смерти она в глазах Фердинанда снова стала куртизанкой, брак с которой был позором для его семейства, и он отправил ее для погребения подальше…
21 октября 1587 года, утром, лодка, управляемая двумя монахами, везла на пизское кладбище останки великой герцогини Тосканской.
Один крестьянин на руле, две служанки и лакей — таков был погребальный кортеж Бианки.
Рассказывают, что когда гроб с останками был опущен в могилу, какой-то монах, почти касаясь губами земли, прошептал, как будто мертвая могла его услышать:
— Покойся с миром, Бианка Капелло, я буду молиться за твоего сына и за тебя…
А что же стало с Антонио Медичи, сыном Франческо и Бианки? История об этом не говорит ничего, но скорей всего он не дожил до старости. Если Фердинанд Медичи не отравил его, то велел задушить, утопить или зарезать кинжалом.
ГАБРИЭЛИ
В 1744 году жил в Риме князь, человек лет сорока, ужасно скучавший, хотя и обладавший всем, что может доставить удовольствие, то есть великолепным состоянием, приятной наружностью, умом, малой чувствительностью и отличным желудком.
Но все-таки князь Габриэли — богатый и красивый, не старый, не глупый, не злой и совершенно здоровый — скучал. Тщетно его многочисленные друзья приезжали каждый день в его великолепный дворец на Новой площади развлекать его, тщетно его прелестная любовница, актриса из театра делла Валле, синьора Фаустина, твердила ему с утра до вечера, что она его обожает, что она никогда не любила так, как любит его… князь с утра до вечера продолжал скучать.
Это был просто сплин. Ему начали досаждать и любовница, и друзья. Однажды вечером, возвращаясь в коляске с прогулки на Корсо, князь Габриэли, входя в свой дворец, был удивлен, услыхав чей-то голос, звучавший из каморки рядом с кухнями и певший одну из ариеток Галуппи.
Голос был свеж и чист, хотя еще и не силен.
— Что это значит, Михаэль? — спросил князь, обращаясь к сопровождающему его лакею. — Кто это поет?
Лакей сконфуженно поклонился, заподозрив в этом вопросе упрек.
— Это дочь Гарбарино, нашего кухмистера, ваше сиятельство, Катарина, — отвечал он. — Маленькая такая девочка!.. Я уже запрещал ей петь.
Но князь жестом заставил его замолчать.
— Она поет недурно! — заметил он после небольшого молчания. — Сколько ей лет?
— Лет четырнадцать, ваше сиятельство.
— Недурно! Право недурно! Кто ее учил петь?
— Полагаю, ваше сиятельство, что она сама выучилась…
— Сама?.. Да ведь нужно же было, чтоб она где-то услыхала эту арию! Ступай за этой девочкой, Михаэль…
— Сию минуту, ваше сиятельство.
— И приведи ее ко мне в залу.
— Слушаю, ваше сиятельство.
Князь Габриэли страстно любил музыку. Да и кто из итальянцев не любит ее?!.. Он сидел у себя в комнате, нетерпеливо ожидая ту маленькую Катарину, которая так сильно пленила его своим голосом.
Отворилась дверь, и князь вскрикнул от изумления…
Вместо одной девочки вошли две, одних лет, одного роста и удивительно похожие одна на другую, с той только разницей, что одна была брюнетка, а другая блондинка.