Эта книга была «Хромой бес», переведенная на итальянский язык.
Его светлость, уязвленный ответом Габриэли, снова послал лакея со следующим письмом: «Так как вам не угодно, то мы обойдемся и без вашего общества, но мы рассчитываем, что вам будет угодно побеспокоиться сегодня вечером как певице».
Это послание, возможно, заставило Габриэли поморщиться: что верно, то верно, она должна была вечером петь в придворном театре. Отказаться было нельзя.
И она повиновалась. Но с особенностями. Ей приказывали превзойти самое себя. Она же пела небрежно, слабо, невыразительно, бесстрастно, одним словом, хуже обыкновенного.
Все больше и больше раздражаясь, герцог в один из антрактов вошел в ложу певицы.
— Вы, кажется, смеетесь надо мной! — сказал он.
Она отвечала улыбкой, которая говорила: «Вам только кажется? Но, мой милый, ведь ясно, что я над вами издеваюсь!»
— Берегитесь! — воскликнул герцог. — Я господин в Палермо. Я заставлю вас хорошо петь, хотите вы или нет!
На этот раз Габриэли разразилась искренним смехом.
— А, вот как? — отвечала она. — Видите ли, просто мне нравилось петь дурно, а теперь мне угодно не петь вовсе!
Вице-король вспыхнул от гнева.
— Вы отказываетесь петь?
— Да.
— Я вас отправлю в тюрьму.
— Отправляйте! Быть может, там мне будет веселее, чем с вами!..
Отступать было некуда. Вице-король, хотя и влюбленный, не может позволить, чтобы его так безнаказанно презирали. Герцог отдал приказание. Через час Габриэли находилась в государственной тюрьме.
С ней там обращались, однако, со всем уважением, которого достойна любовница, всеми любимая, хотя и делающая все, чтобы ее не любили. Вместо холодной и мрачной каморки ей дали целое отделение начальника тюрьмы. Аните дозволено было видеться с ней. Наконец, ее друзьям и подругам позволили делать такие долгие и частые визиты, как они того пожелают. Это была уже не тюрьма, а увеселительный дом.
У несчастной пленницы за столом каждый день бывало до двадцати персон: вечером танцевали и пели с ней вместе. Она никогда не пела так хорошо, как в то время, когда сидела под замком.
И что за упрямство! Каждое утро в течение целой недели от имени герцога являлся нарочный и почтительно предлагал ей один и тот же вопрос:
— Согласны ли вы сегодня вечером, синьора, петь при дворе?
— Нет! — отвечала она. — Нет, нет и нет!
Вице-король уступил. Лучше он ничего не мог сделать. Габриэли была способна провести в тюрьме всю жизнь.
Когда ей объявили, что она свободна, «Хорошо!» — ответила она без всякой благодарности. А начальнику тюрьмы, который предложил ей свою руку, чтобы проводить до канцелярии, она сказала:
— Прошу прощения, но прежде чем покинуть вас, я должна извиниться за те неудобства, которые вам доставила, лишив вас вашего служебного помещения. — Она подала ему кошелек с тысячью унций. — Пока я здесь веселилась, тут были люди, которые страдали, не правда ли? И которым, без сомнения, еще долго придется страдать. Итак, в память о моем пребывании здесь, рядом с ними, разделите это золото среди них. И скажите им, что я принимаю искреннее участие в их несчастьях и желаю им скорого освобождения!..
Коляска, ожидавшая Габриэли у дверей тюрьмы, принадлежала герцогу Аркоскому, ко дворцу которого кучер направил лошадей.
— Неблагодарная женщина! Упрямица! — ворчал герцог, когда она вошла.
— А! — воскликнула она, без сомнения, пародируя ответ сиракузцев тирану Дионисию, которому они не хотели покориться. — Пусть отведут меня в тюрьму.
Вице-король воздержался от этого, и разговора на эту тему больше не было. Но Габриэли ничего не забыла. Однажды утром, через неделю, под предлогом путешествия в носилках ко гробу св. Розалии в Монте-Реллеграно, она уехала из Палермо вместе с Анитой, увозя с собой только золото и драгоценности, и направилась в Парму.
Но к цели своего путешествия она приехала чуть было не с пустыми руками: на них напали разбойники, и беглянка уже приготовилась отдать все, что у нее было. Но один из бандитов узнал ее.
— Вы не Габриэли? — спросил он.
— Да.
— Та самая, которую вице-король посадил в тюрьму и которая вышла и оставила большую сумму для раздачи арестантам?
— Да.
Рыцарь больших дорог обернулся к своим товарищам.
— Это Габриэли, — сказал он им. — Великая певица! Добрая девушка! Отпустим ее, бедняжку?
— Отпустим! Отпустим! — отвечали разбойники. — Счастье и долгая жизнь доброй Габриэли!..
— Смотри! — улыбаясь, сказала куртизанка своей сестре, когда их носилки отправились дальше. — Там у меня появилась шальная мысль раздать арестантам тысячу унций, а здесь это спасло мне пятьдесят тысяч…
По мирному договору с Австрией герцогство Парма принадлежало Филиппу, инфанту испанскому.
Филипп был мужчина лет пятидесяти, маленький, дурной, горбатенький, но это, однако, не мешало ему быть самым горячим поклонником хорошеньких женщин.
Инфант после вице-короля?.. Понижение? Ничуть. И Габриэли приняла домогания Филиппа.
В ту пору она была во всем блеске красоты, в расцвете таланта.
Инфант осыпал ее золотом в благодарность за то, что она согласилась принадлежать ему. Но и этот Крез, обладавший неисчислимым богатством и обожавший Габриэли, через некоторое время был обманут ею. При недостатке настоящих любовных стремлений, она любила их частую смену.
Кто знает, может быть, чередуя каприз с капризом, фантазию с фантазией, она надеялась найти какого-нибудь достойного смертного, чтобы он чудом посвятил ее в те радости, которые оставались для нее тайной?
Филипп не замедлил обнаружить, что она изменяет ему часто и много. Филипп был ревнив. Дурной, горбатый и — ревнивый! Живая антитеза. Филипп ругался.
Габриэли лишь смеялась.
Однажды в припадке гнева он ее оскорбил. Безусловно, она того заслуживала по сути, но он оскорбил ее как женщину, а этого делать не стоило.
— Вы надоели мне с вашими глупостями! — закричала она. — Взгляните на себя! На кого вы похожи?.. С такой фигурой, как ваша, нельзя требовать того, что можно Антиною!
Инфант побледнел.
— Издеваетесь надо мной?
— А что? Вам можно, мне нет?
— Да вы… вы просто распутница! Слышите?
— А вы проклятый горбун!
— Опять?.. Я вас запру в цитадель!..
— В тюрьму? Вы хотите посадить меня в тюрьму, как и вице-король в Палермо? Попробуйте! В тот день, когда я выйду из цитадели, — а рано или поздно я из нее выйду! — я изжарю вас живого в вашем дворце.
В 1764 году Габриэли провела восемь дней в тюрьме в Парме, ровно столько же, как и в Палермо.
Инфант Филипп, подобно герцогу Аркоскому, был не в силах лишить свободы перелетную птичку на более долгое время.
Это случилось через два дня после ее переезда в свой особняк, построенный вне города, напротив дворца Джиардино, — восхитительного летнего жилища инфанта. Габриэли была одна со своей дорогой Анитой, когда ей доложили о лорде Эстоне и синьоре Даниэло Четтини.
Лорд Эстон был очень близкий друг кантатрисы — певицы, — слишком даже близкий, по убеждению Филиппа, но имя синьора Даниэло Четтини Габриэли услышала только в первый раз.
— Какой-нибудь мальчуган, которого лорд Эстон хочет мне представить! — сказала она Аните.
Та встала.
— Я оставлю тебя.
— Нет, — возразила старшая сестра, — я просила лорда Эстона помочь мне уехать из Пармы так, чтобы инфант и не подозревал об этом, потому что он мне тут сказал: «Я вам не герцог Аркоский, которого оставляют в любое время». Не уходи, быть может, представление этого синьора один только предлог.
Лакей получил приказание пригласить лорда Эстона и синьора Даниэло Четтини.
Габриэли бросила быстрый взгляд в зеркало. Анита машинально повторила это движение. Она не была кокеткой, но зачем же все-таки казаться дурной, когда красива?
А Анита была действительно прекрасна. Она была прелестна. Ее красота была совершенно иная, чем красота сестры, хотя в их чертах было много общего. По крайней мере, внешне. Катарина была вся огонь, вся пламень, что и обольщало в ней, Анита же с виду была холодна и спокойна.