— Дело есть, Павел Петрович! — окликнул его Мурашко, а Муравейко добавил:

— Инициаторами, это самое, хотим быть. Совета вашего просим.

Не собирались ли они еще раз послать его в медницкую?

— Какими еще инициаторами? — с отсутствующим видом спросил он.

— Дело в государственных масштабах, — важно начал Муравейко. — Надо звенья сокращать. Три дня бездельничали в конце недели, думали: так пройдет, а оно теперь не проходит. Выперло в платежке, как добрая дуля.

Павел очнулся, но разобраться в «инициативе» не успел. Из конторы вышел Стокопытов и резким, озабоченным голосом позвал в кабинет.

Начальник был в своем кожаном пальто, хромовых сапогах. Не раздеваясь, стоя, нервно пощелкивал ногтями скрюченных пальцев о толстое настольное стекло. Весь его походный, собранный вид говорил, что случилось что-то чрезвычайное. Хромовая кожа заскрипела в проймах, полы сухо терлись о ребро стола.

— Та-а-ак, Терновой. Доработались. Директор объяснения требует к акту. Докатились! Выговорами вряд ли отделаемся. Ну? Что молчишь, говори, как выправляться думаешь?

— Выправляться не будем, — сказал Павел. — Все идет как надо.

Стокопытов оторопел:

— Как надо? Акт — это еще пустяки. А ты пройди по гаражам, послушай, что делается. Народ собрания требует. Горит твоя система, академик, не оправдывает себя!

— О чем собрания?

— За первую половину месяца зарплата снизилась. Валяй пройди по гаражам.

Павел встревожился. Но по гаражам не пошел. Он прочно укрепился за своим столом, попросил у Эры производственный журнал и графики ремонтов.

Открылась в высшей степени интересная картина.

Ремонт ускорился, тракторы стали быстрее покидать гараж, но у слесарей образовались «окна» безделья, называемого в документах простоями. Но простоев никто не фиксировал по старой памяти, люди не получили даже законного минимума за потерянное время.

Интересно, на сколько же выросла производительность? Ведь это же здорово! И Мурашко, и Муравейко никакие не лодыри, а отличные ребята, если догадались, как выходить из положения.

Но зарплата… Нужно садиться за стол, выверить «окна», заплатить людям кровные деньги. Держись, Терновой!

Павел хотел было доложить обо всем начальнику, но тут его заинтересовало новое открытие. По горячему следу легко было установить, и размеры прежних приписок. Ибо липа как раз и перекрывала не только скрытые простои, но и недостающую зарплату. Получалось наслоение, двойной обман.

С расчетами управился только к вечеру. Стокопытов мрачно выслушал его, схватился за голову.

— Ты что, без ножа хочешь меня зарезать?! — ахнул он. — Какой дьявол тебя научил совать нос во всю эту неразбериху? Вот грамотей окаянный! Кто в мастерских начальник? С кого спрос? Ведь с твоими цифрами только к прокурору идти!

— Да я-то при чем? — развел руками Павел. — Я вам факты выкладываю, а к прокурору можно и не спешить. Можно попросту ликвидировать непорядки, и все. Без прокурора. Тут преступников нет.

— Тихо не получится. А люди требуют: им денег подавай!

— Собрание будем проводить? — жестко спросил Павел.

— О-о, черт! Зачем?

— Зарплату вытягивать на положенное место, — пояснил Павел.

Начальник наконец снял пальто — ему стало жарко.

— Смеешься? Ты скажи, куда лишнюю рабсилу будем девать? — И будто нечаянно прикрыл горбатой ладонью листок под стеклом. Это был заготовленный рапорт с просьбой пополнить мастерские слесарями из-за неуправки на капремонте.

Ответ на вопрос лежал под рукой, но Стокопытов, прямо говоря, растерялся. Обычно приходилось кричать о всевозможных недостатках, а тут — на тебе! — излишки. За всю двадцатилетнюю практику руководящей работы!

— Куда, это самое, рабсилу?!

— Сокращать придется людей, Максим Александрович, — без тени улыбки заявил Павел. — Пускай побегают… Кстати, на ремзаводе и в конторе бурения им рады будут.

— Не смей и думать! — замахал руками Стокопытов. — До управляющего дойдет. Он тебя за это…

Тут Максим Александрович грустно покачал головой:

— Тебя-то, впрочем, он сразу в отдел труда заберет, к себе в трест, как пить дать! А вот куда меня — неизвестно.

Да, устал, видно, Максим Александрович. Сломила его болезнь. Иначе бы он не отпустил такого самокритичного каламбурчика.

— А собрание все-таки придется объявить, — сухо сказал Павел.

Их беседу прервал вечерний звонок. И сразу в кабинет начали сходиться люди.

Да, Стокопытов не любил трений в коллективе. И тем не менее сейчас он вынужден был проявить неколебимую твердость, ни в коем случае не давать в обиду Тернового. И не искать пятого угла, как в прошлый раз, с нарядом.

Нападение Ткача и Тараника начальник отбил прямым контрударом. Он попросту достал из ящика старое заявление Ткача и протянул ему, кивнув на разноцветную резолюцию.

— Я увольняться раздумал, — заявил Ткач.

— А я с тобой в бирюльки играю?! — вспылил Стокопытов. — Написал — принимай! О бригадирстве дальше не может быть и речи!

Ткач скомкал бумажку. Нет, не Стокопытова он ел глазами, а Тернового. Вот кто стал ему поперек горла, вот с кем он еще не рассчитался как следует! Не свел счеты! Рано поспешил с заявлением, мазила!

Тараник предусмотрительно спрятался за его спину: обстановка изменилась решительно и круто, выделяться было рискованно.

Стокопытов вздохнул с облегчением, но главное было еще впереди: у двери блеснул лаковый козырек Эрзи.

Ворожейкин, шутя, оттер поверженного бригадира.

— Ну, свел концы? — скосился он на Ткача. — Теперь сдай назад, нам всерьез нужно поправлять дела. Считай, что старая «тригада» рассыпалась.

И, захрустев скулами, поворотился к начальнику.

— Старую лавочку прикрыли — хорошо! — зло проговорил Эрзя. — Но дальше как быть? Короче, что я на сегодняшний день должен преподнести в кошельке своей дорогой супруге?

Стокопытов тяжело глянул на Павла: отдувайся, мол. Но тут его осенило.

— Полторы сотни! — воскликнул он, желая показать свою наторелость в воспитательной работе. — Осенью ты, Ворожейкин, триста рублей отказался получать за обучение. Я думал, что у тебя широкая душа, переживешь временную неустойку.

Лучше бы начальник не вспоминал тех денег.

— Не путайте! Не путайте разные вещи! — побагровев, вспылил Ворожейкин. — Сирот одевать и обувать, учить их — я, может, подпишусь и дальше бесплатно. А за ваше недомыслие карманом отвечать не буду, копейки на это не дам!

— Погоди! — в свою очередь, озлился Терновой. — Чье недомыслие! Мое или, может, твое? Ты что, не видал, что тракторов нету в гараже? Чего молчал? Кого обхитрить думал? Неустойка же, и можно все это поправить!

— Неустойка, — не очень поддался Эрзя и хотел даже плюнуть под ноги, но сдержался. — Почему все неустойки у нас за мой счет? И как быть дальше?

— Как быть дальше — сам думай, — упрямо сказал Павел. — Мастерские не дядины, а наши. Мои и твои.

— Звенья нужно сократить! — выпалил Эрзя со злобой. — А вы куда смотрели? На десять машин не шесть слесарей, а пять или четверых. При том же фонде зарплаты.

Павел кивнул. Он хотел бы обнять ершистого мордвина, побрататься на всю жизнь, да минута была явно неподходящая для подобных излияний.

И Стокопытов уже благодушно отвалился в неподвижном кресле, чувствуя в теле сладкую истому, как после нарзанной ванны. Его поразила, наверное, высокая сознательность масс.

И в этот-то момент от дверей рванулись в великом возбуждении Мурашко и Муравейко.

— Не согласны! — в две молодецкие глотки рявкнули напарники и дружно ударили шапками об стол. — Не согласны никак мы на такое дело!

Павел опешил от неожиданности. Стокопытов наливался кровью, как бурак, с усилием качнулся к бузотерам.

— Что за анархисты? С чем вы не согласны?

Мурашко отступил, строго кивнул другу:

— Говори ты.

— Я скажу, — с достоинством согласился Муравейко. — Не согласны мы, что нашу инициативу украл на глазах, средь бела дня, Эрзя Ворожейкин. Это мы с утра агитацию развели насчет звеньев. Чтобы сократить их… Наша мысль! Должна, как положено, и дальше продвигаться как наша. Вот оно какое дело.