Тут Васюков вдруг засмеялся чему-то и достал из ящика листок бумаги. Протянул Павлу:

— На всякий случай. Если Пыжов сильно докучать будет, отдай ему. Полный хронометраж дня его благоверной супруги.

Павел машинально взял бумажку. И тут же брезгливо вернул ее бухгалтеру:

— Брось, Васюков. Как-то не по-человечески.

— Ага! Высокая мораль не позволяет нам называть вещи своими именами! — съязвил Васюков. — А это же не кляуза, а до-ку-мент! Ты посмотри-ка! Все с точностью до минуты.

И вдруг начал читать:

— Вот! Занятие косметикой, собеседование с домработницей по телефону, рассматривание журнала мод, чтение книжки «Замок Броуди» — с перерывами, из ящика стола — три часа пятнадцать минут. Остальное — работа. Как? Ведь здорово же!

— Брось, Васюков.

— Стыдно? Ну и мне стыдно. А им нет. Понял? И вот сегодня — захотела заболеть, заболела. До чего же легко живут, прямо завидно.

— Сокращение штатов предвидится, не горюй, — успокоил его Павел.

— Сокращение, оно всякое бывает, иной раз и по алфавиту, — вздохнул Васюков.

В конторе неожиданно появился Ткач. Шагнул к Павлу, обжигая его злым огоньком в глазах:

— Приветик!

— Ты откуда? И в огне не горишь? — полюбопытствовал Павел, принимая вызов.

— Не отпускает начальство. Высшее! — небрежно пояснил Ткач и добавил: — Да я и сам уж, понимаешь, раздумал. Не хочу. Охота мне еще выкорчевать тебя из конторы. Ты это учти, говорю открыто.

Ткач присел на краешек табуретки, всем видом своим показывая, что пока еще принимает Тернового как должностное лицо, но это ненадолго.

— Между прочим, начальник отдела труда сказал определенно, что ты эти наряды обязан нормировать, — сказал Ткач, подавая листки. — Сдельно!

Павел с усмешкой взглянул снизу вверх. Он мог черт знает что подумать о Пыжове, но в первую очередь он не верил ни единому слову Ткача. Этот летучий рвач мог оболгать кого угодно.

Не возражая бригадиру, Павел охватил жирной чернильной скобкой длиннейшее описание в наряде и в графе «расценка» написал только одно слово: п о в р е м е н н о. А вместо обычного крючочка подписи вывел свою фамилию полностью — Т е р н о в о й.

Ткач с пренебрежением взял наряды и встал.

— С этим куда? Прямиком к Пыжову или в райком союза двигать? Может, без скандала договоримся?

— Я не видал работу. И никто ее не видал, понимаешь?

Ткач молча пошел из конторы, сбычив шею, весь подавшись вперед.

Васюков выбил на счетах замысловатую кадриль и заметил:

— Охота тебе, Павел, кровь портить? Смотрю на тебя, а конца этой веревочке что-то не видно. Делал бы, как все до тебя, ей-богу! Мировая революция от этого не пострадает.

— Пострадает, Васюков! — Павел неожиданно покраснел, на лбу вздулась жила. — Мне стыдно людям в глаза смотреть! Я сам только с трактора, мне это не все равно — куда и какую норму совать. Понимаешь?

После обеда Павел принес в кармане свежий номер районной газеты «Красный Север». Раздеваясь, положил газету перед Васюковым.

Бухгалтер саркастически усмехнулся:

— А-а… «Красный Снег»! Что-нибудь новенькое? Клеветой?

— Там, внизу, — сказал Павел. — Смотри в корень.

В газете была напечатана статья Пыжова «Улучшаем организацию труда на ремонте».

— Н-ничего н-не понимаю… Заведомо неверно… с-сугубо ориенти-ро-вочно… — запел Васюков, вонзаясь очками в статью.

Пыжов размахнулся в статье широко, обстоятельно. Он помянул недавние статьи в журнале «Социалистический труд», всячески превозносил преимущества новой организации труда. Павел был почти счастлив, блаженно улыбался. А Васюков холодно возвратил ему газету.

— Все верно, Петрович. Одного ты не заметил: грабежа среди бела дня! Вот здорово, прямо на ходу подметки рвут. Ты смотри, кто действует: все отдел труда, все по инициативе нормировочного аппарата, снова отдел труда. О тебе-то ни слова!

Павел несколько оторопел от такой оценки статьи.

— Какая же разница? — возмутился он. — Главное, дело выигрывает, а фамилия тут ни при чем. Что я, из-за культа своей личности стараюсь?

Васюков покачал лысеющей головой.

— Так-то оно так, Петрович. Только, по-моему, не случайно твою фамилию выпустили из виду. Ты будь повнимательнее все же.

О чем он говорил? О какой-то грязи вокруг настоящего дела, о мелочах жизни. Павлу не хотелось во все это вникать, но бухгалтер все-таки оказался прав.

К концу дня в мастерских появились ревизоры, нормировщик первой автоколонны Филин и предместкома Турман.

Вообще-то ничего опасного в появлении ревизоров Павел не усмотрел: в тресте издавна практиковалась система взаимопроверок. Но почему именно сейчас? Кому понадобилось ревизовать Тернового как раз по тем отжившим вопросам, которые не имели никакого отношения к новшествам, одобренным в газете?

Начальник мастерских наложил на мандате ревизоров трехцветную резолюцию: «Тов. Терновой, обеспечить» — и поспешно уехал на кустовую техбазу выколачивать дефицитные запчасти.

Павлу не нравился состав комиссии. И Турмана, и Филина он знал хорошо.

О Турмане говорить нечего, он не имел собственного мнения о делах, которые собирался проверять. Что касается Филина, то… Это трезвый, цинично-остроумный и желчный человек средних лет. У него была семья, и, кроме того, он платил алименты еще двум сожительницам. Все дети были мальчики, чем почтенный отец весьма гордился. Нормировочное дело он знал прекрасно, а работал халатно, со смешками и прибаутками, как бы в забаву. Но главной его страстью были всевозможные ревизии и проверки, в течение которых легче легкого демонстрировать собственную прозорливость: он выкапывал упущения и непорядки даже там, где их не было. Рыться в бумагах, приберегая камень за пазухой, было его призванием.

— Посмотрим, посмотрим, что ты наворочал тут! — без обиняков сказал Филин, устраиваясь за столом. — Лучше признавайся, а то один шут до самой слепой кишки докопаемся!

Бездна самоуважения переполняла его душу, навсегда вытеснив такие расслабляющие и ненужные чувства, как сомнение в себе либо сочувствие к другому. С окружающими Филин вел себя бесцеремонно, бестактно и находил, как видно, в этом особое удовольствие.

— Говоришь, все в порядке? — весело и шало поглядывая вокруг, допытывался он, лениво перелистывая кипы нарядов за истекшие месяцы. — Ну, как же в порядке, если ты начинающий? Да еще водку пьешь! Скажешь, не пьешь? Это, брат, шило в мешке! Я и сам иной раз…

Павлу было неуютно около этого человека.

— Ну, вы проверяйте, а мне некогда, — сказал Павел. — Мне в цех надо.

Филин с некоторым удивлением проводил его холодными глазами. Терновой был явно неопытен, если не понимал, что подобные проверки существенно отличаются от бухгалтерских ревизий, где начисто исключен какой-либо произвол.

Ревизоры действовали неторопливо, методично. Через три дня у Филина кончилась бумага, он исписал целый блокнот. Оставалось сочинить акт.

Филин писал, а Турман тем временем комментировал будущий акт и вел разъяснительную работу. Это была очень легкая и благодарная работа, поскольку главный виновник всех упущений Терновой о многом узнавал из его слов впервые и не мог сколько-нибудь объяснить их.

— Метод инженера Ковалева! — осуждающе восклицал Турман. — Вы совершенно не уделяли этому методу внимания. Как же так, дорогие товарищи? По-о-зор!

План технического обоснования местных норм был запущен также по вине Тернового: он сознательно не хотел их обосновывать. Неслыханно!

Ревизоры вскрыли возмутительный факт грубости Тернового по отношению к передовикам производства.

В нарядах Филин отыскал «наличие арифметических ошибок» — слесарю Муравейко было переплачено 17 копеек. Филин не поленился пересчитать две тысячи позиций, чтобы обнаружить этот единственный случай «систематических обсчетов».

Васюков посмеивался и чаще обычного совал изжеванные папиросы в пепельницу. Он все отлично понимал и удивлялся Терновому — парень относился ко всему этому с поразительной безмятежностью, как бык, приведенный на бойню. Павлу не верилось, что вся эта мышиная возня может иметь какие-то последствия.