— Ты серьезно? — тихо спросил Нурпеис.

— Так точно!

— Ну что ж… Куда брать?

— До Рязани. Там у меня тетка живет.

Нурпеис укатил, а Грачев поехал к колодцу.

На следующий день утром он запряг лошадей в водовозку и под уздцы подвел их к кухне.

— Синица, сама езжай.

— А ты?

— Мне нужно в контору, — и он решительно зашагал от кухни.

Синица закричала:

— Ты с ума сошел? Кто же будет обед готовить? Нельзя мне ехать, слышишь? — и вдруг закончила тревожно и тихо: — Юра, не дури, слышишь?

Но Грачев не хотел ничего слышать. Он шел пешком, чтобы избежать излишних вопросов дотошных шоферов. Нещадно палило солнце. Пылили дороги. Рябило в глазах.

В конторе было безлюдно, и Грачев обрадовался: не будет встречи с директором. Очкастый дядька и рта не успел раскрыть, как сержант припер его к стенке. — Обратно в часть вызывают. Не имеете права отказывать в увольнении. .

И дядька сдался без боя. На прощание он даже пожелал Грачеву новых успехов в боевой и политической подготовке.

В бригаду Грачев возвращался после обеда. Шагал по пыльной дороге и насвистывал старую добрую песню; "Дальневосточная, даешь отпор!" Но на душе было противно: "Все-таки сбегаю. Да еще наврал".

На полпути между озером и бригадой он увидел свою водовозку. Она одиноко стояла на обочине дороги, у копны сена. Лошади, опустив головы, отхлестывались от слепней. Как они очутились здесь? Грачев подошел. У копны лежала незнакомая женщина и тихо стонала. Лицо ее, бледное и потное, кривилось от боли.

— Что с вами?

Женщина дико взглянула на него, кусая губы.

— Уйди, бесстыжий!.. — и закричала, зажимая рот ладонью.

Только тут Грачев заметил темные пятна на бледном лице и все понял. Он испугался. Чем он мог помочь ей? Что нужно делать?

— Воды, — прошептали спекшиеся губы. — Воды, милый.

И тут в голове Грачева мелькнула догадка: это и есть Евдокия Павловна, тетя Даша, бывший водовоз бригады.

Так вот почему она больше не могла возить воду! И все-таки возила, возила почти до самого срока, до самого последнего дня. И сегодня снова. стала в строй, заменив дезертира.

…Грачев настегивал лошадей так, будто выскочил по боевой тревоге. Стоя во весь рост и размахивая солдатским ремнем с тяжелой металлической пряжкой, он мчался к озеру. Вот и вымахнул ослепительный блеск степной воды. На полном скаку, взметая фонтаны брызг, Грачев влетел в озеро.

Вода, та вода, которую он проклинал все время и которую он вез сейчас для тети Даши, была такой драгоценностью, с которой не могло сравниться ничто в мире. Каждую каплю ее он готов был понести в ладонях — лишь бы там все кончилось хорошо.

И он успел. У копны уж хлопотала невесть откуда взявшаяся Синица. Евдокия Павловна терпела последние свои муки, и Грачев отошел в сторону. Потом раздался звонкий крик младенца и Евдокия Павловна стихла.

— Живой? — окликнул Грачев через плечо.

— Живой! — ответила Синица.

— Кто?

— Мальчишка!

И Синица опять что-то стала делать там, а Грачев в бессилии опустился на жесткую щетину жнивья. Что-то перевернулось в нем, и он увидел себя словно со стороны. Как же так? Он считал себя униженным и растоптанным, а тетя Даша совсем и не думала про это. Почему он был уверен, что только на границе — настоящая жизнь, а здесь все скучно и неинтересно?

Вдали показалась и вскоре приблизилась знакомая полуторка. Нурпеис Ибраев кивнул Грачеву и подошел к Синице:

— Как же она, прямо в поле, понимаешь?

Синица ответила шепотом:

— Целый день воду возила. Вот и получилось…

Нурпеис, зло блеснув глазами, подошел к Грачеву.

Тот поднялся, встал навытяжку, чувствуя, что минутой назад в нем родился другой, новый человек. Не глядя на него, Нурпеис протянул железнодорожный билет:

— На, до самой Рязани.

— Ты опоздал, друг, — сказал Грачев.

— Почему опоздал? — удивленно посмотрел на него Нурпеис. — Ничего не понимаю…

— Раньше я тоже не понимал, — коротко ответил Грачев, но билет все-таки взял.

С тех пор прошло три года. И вот я держу этот железнодорожный билет в своих руках. Коричневый кусочек картона с обозначением стоимости, станции отправления и станции назначения. Его так и не коснулись щипцы контролера. Он пролежал все это время в семейной шкатулке Грачевых вместе с какими-то бумажками, старыми пуговицами и прочей мелочью.

Вытряхнув все это на стол и подав мне билет, жена Грачева — Тамара с усмешкой заметила:

— Раз уж приехали описывать целинные реликвии, напишите и об этой, — и она засмеялась, вскинув на меня свои зеленоватые озорные глаза. Да, Синица оставалась Синицей.

Сам Грачев помалкивал, смущенно поглядывал то на жену, то на билет в моих руках. Хотя теперь он был уже бригадиром в совхозе, воспоминание об этом случае, видимо, было для него не очень приятным.