К соседям возвращались сыновья, мужья или отцы, а в их дом никто не стучался. Приходили только письма от невесток, потом и они прекратились. А месяца три назад умер и Николай Ильич, успев попросить перед смертью, чтобы не поминала его лихом. А что поминать-то? Лихо — оно за каждой дверью стоит, не успеешь оглянуться, как подкатит. Страшнее всего было одиночество. Не хотелось оставаться одной в деревянном домике, в котором было когда-то шумно и весело. Поехать бы к невесткам, поглядеть на внуков, да что-то нет от них никаких известий. Наверно, повыходили замуж, до нее ли им теперь? И чем больше она мучилась в своем одиночестве, тем сильнее тянуло ее на могилу Андрея. Из газет узнала, что в центре Мукачева поставлен памятник бойцам и офицерам Красной Армии и что имя каждого из них высечено золотыми буквами. "Поеду, поклонюсь Андрюшиной могиле, а там и умирать будет легче", — решила она. Кое-кто из соседей отговаривал: "Куда ты на старости лет? Опомнись!" Но она решила ехать.

Она еще не знала, что будет делать в Мукачеве и надолго ли останется там. Она просто не задумывалась об этом, а решила ехать — и все. И когда решила, почувствовала вдруг облегчение и даже перестала прихварывать, потому что обрела надежду.

Когда соседи провожали ее, старый Анисимыч, товарищ мужа по работе, сказал одобрительно:

— Верно делаешь, Федоровна. А за дом свой не бойся, присмотрим.

И вот она у памятника. Вокруг блестит шелковистая, ослепительно-яркая молодая трава. У самой дорожки пестреют анютины глазки. На могилах и газонах цветут яркие маки.

"Не забывают люди об усопшем воинстве", — подумала Федосья Федоровна.

А незнакомый город жил своей жизнью. Откуда-то доносились звуки радио. По зеленому скверу па углу улицы бегали ребятишки. Громко разговаривая, проходили люди, и, казалось, никто не замечал Федосью Федоровну, и никому как будто не было дела до ее материнского горя.

Рядом с нею легла чья-то тень. Высокий сухопарый старик с большими ножницами в руке стоял и рассматривал цветы. Был он в зеленой шляпе с крученым шнурком вместо ленты, строгом черном жилете и белой рубашке с галстуком-бантиком. Старик нагнулся, отложил ножницы и принялся полоть цветы. Диковинный чопорный вид его удивил Федосью Федоровну, она с интересом наблюдала за ним. Прополов цветы около одной могилы, он стал рассматривать их, откинув назад голову и прищурившись, как художник.

— Вы садовник? — спросила Федосья Федоровна.

Он взглянул на нее и ничего не ответил.

— Вы за цветами ухаживаете? — повторила она, приближаясь.

— Так, так, — закивал вдруг старик, будто только сейчас понял ее слова.

— Это хорошо, что заботитесь.

Он опять промолчал, вопросительно посмотрев на нее.,

— Это хорошо, говорю, правильно! — закричала Федосья Федоровна, подумав, что садовник глухой.

— О, да, да! — согласился он и галантно приподнял шляпу: — Иосиф Ференц. Пани приехали?

— Да.

— К кому, пожалуйста?

— К сыну, — Федосья Федоровна молча указала на мраморную плиту.

Иосиф Ференц изумленно взметнул брови:

— Здесь? В могиле?

Она кивнула.

С минуту он разглядывал ее недоверчиво и вдруг встрепенулся:

— О, да, да, понимаю, — и спросил осторожно: — У пани есть здесь родственники?

Узнав, что родных у нее в городе нет, он спросил еще осторожнее:

— Пани приехала к знакомым?

Нет, и знакомых у нее здесь не было.

Иосиф Ференц пожал плечами, окончательно сбитый с толку. Федосье Федоровне почему-то стало жаль его.

— Я мать, понимаете? — сказала она значительно.

— Не могу ли я в чем-нибудь помочь, пани? — спросил он учтиво.

Нет, в помощи она не нуждалась.

Садовник взял ножницы и поклонился:

— Целую ручку.

И медленно пошел прочь, поминутно останавливаясь и оглядываясь на Федосью Федоровну.

— Здравствуйте, — вдруг услышала она позади себя тихий голос и, поспешно обернувшись, увидела высокую седую женщину в старомодном платье. Темные глаза ее глядели строго, печально и сочувственно.

— Здравствуйте, — повторила женщина. — Я слышала ваш разговор с садовником Иосифом Ференцем. К сыну приехали?

— К сыну, — ответила Федосья Федоровна, не понимая, что от нее нужно незнакомой женщине.

— У меня тоже сын здесь, — сказала незнакомка и сразу стала не такой строгой, какой показалась вначале.

— Тоже? — переспросила Федосья Федоровна и заволновалась. — Так они, что же, наши сыновья, служили и воевали вместе?

— Нет. Мой был в партизанах и замучен фашистами. Можно вас?

Она взяла Федосью Федоровну под руку и подвела к другой стороне памятника.

— Вот здесь.

На такой же мраморной плите золотилась надпись: "Вечная память героям-партизанам, павшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками в 1944 году". Ниже были высечены имена и фамилии семи партизан. Фамилии были украинские: Чижмарь, Логойда, Жупан …

— Вот оно что, — в раздумье проговорила Федосья

Федоровна. — Выходит, что вы здешняя, мукачевская?

— То правда, здешняя.

Они помолчали несколько минут.

У газетного киоска на углу улицы толпились люди. По гладкому асфальту катили автомобили. Милиционер в белых перчатках дирижировал на перекрестке полосатой палочкой.

"За что же они его? — хотела спросить Федосья Федоровна, но спохватилась:. знала, как тяжело матери вспоминать об этом.

— Знаете, — нарушила молчание мать партизана, — когда в тридцать девятом году нас отдали Хорти, мой сын Юрий Логойда нелегально перешел границу в Советский Союз…

Она помолчала, точно собиралась с силами.

— А в сорок четвертом он с группой товарищей спрыгнул на парашюте, чтобы вести партизанскую работу. Я не знала об этом. У них была конспирация. По мне сказали потом, что он передавал Красной Армии по радио какие-то ценные сведения и расклеивал листовки на улицах Мукачева. Вы понимаете? И немцы расстреляли его…

— Вот оно что… — проговорила Федосья Федоровна. — А еще у вас дети были?

— Нет, только Юрий.

— А муж-то жив?

— Он еще до войны умер в Канаде, на золотых при- исках. От чахотки. -

— А зачем же он из дому уехал? — удивилась Федосья Федоровна.

— Здесь бы мы все умерли с голоду. Оттуда он присылал нам немного денег…

— Ай-ай-ай!.. Да как же тебя звать-то, голубушка? — с внезапной лаской спросила Федосья Федоровна, переходя на ты.

— Марией Юльевной.

— А я Федосья Федоровна Юрлова. Из Новосибирска. А сына моего звали Андрюшей, — и она принялась рассказывать о сыне: как он рос, как учился, как пошел на войну, какие письма присылал, как погиб — все, все. Потом рассказала о Николае Ильиче, о своем одиночестве, о том, почему решила ехать сюда. Даже о лейтенанте в зеленой фуражке и садовнике Ференце не забыла: вот какие хорошие люди, один помог вещи поднести, другой за могилой ухаживает. И чем дальше рассказывала она, тем спокойнее и светлее становилось у нее на душе.

Яркое солнце отсвечивало в зеркальных стеклах нарядных витрин магазинов. Стайка голубей взлетала с островерхой черепичной крыши. Жизнь в городе шла по-прежнему, так же, как час назад. Но Федосье Федоровна показалось, что в этой жизни что-то изменилось, что-то стало более понятным и близким.

Странное дело, теперь перед глазами ее стояли новые знакомые лица: лейтенант в зеленой фуражке, садовник Иосиф Ференц и даже милиционер на перекрестке. Но больше всего она думала о закарпатской украинке Марии Юльевне и сыне ее Юрии Логойде, о том, как помогал он Красной Армии, как они вместе с Андрюшей боролись против лютого врага и теперь лежат под одним памятником, в одной земле, политой их кровью.

— Ну вот мы и породнились, — сказала она.

— Так, так правда! — подтвердила Мария Юльевна и улыбнулась.

Часы на старинном сером здании показывали полдень.