Май вспомнил, как утром давал автограф Анаэлю, и мотнул головой — то ли прогоняя воспоминание, то ли отказывая в автографе Титу Глодову.

— Рахимчик! — позвал Тит.

Возник галантерейный Рахимчик, положил на диван изящный бежевый портфель и удалился. Тит щелкнул серебряным замочком, извлек книжку Мая. Тот затряс головой: нет, нет!

— Жалко автографа? — обиделся Тит. — Я к вам, как к своему человеку пришел, а вы!..

— Никакой я вам не свой! — объявил Май брезгливо. — И не буду своим, не надейтесь!

— Ну и не надо, — снисходительно хихикнул Тит.

Он отложил книгу в сторону и, широко раскрыв портфель, показал содержимое Маю. Там были деньги, много денег — ладные, плотные пачечки долларов.

— Что у вас за блажь такая — романы писать? — засопел несчастный Май, ненавидя себя.

Тит сунул в портфель книгу, поставил его между собой и Маем и вдохновенно провещал:

— Да, блажь! С детства! Сейчас — окрепла! Ведь всю жизнь для людей старался, на всем экономил. Не поверишь: простую газированную воду пил, без сиропа! Зато построил завод костной муки. Все для людей, для них, проклятых!

— Я не представлял, что сироп таит в себе такие возможности, — искренне удивился Май.

— Это я тебе потом объясню, как писателю, — по-свойски пообещал Тит. — Ты теперь про книжку соображай, про сюжет. Надо, чтоб за сердце хватал! Чтоб слезы у народа по морде его текли, понимаешь?

— М-м-м… «Судьба человека», что ли? Вроде этого? — страдальчески уточнил Май и усугубил предположение, вспомнив цитату из романа Шерстюка: — «Плача и нагинаясь при этом…»?

— Типа того! Именно, чтобы плакали! — обрадовался Тит. — Только еще круче надо. И вместо Бондарчука пусть другой будет.

— Хочу предупредить вас, Тит, — ненавидяще признался Май. — Я хронический алкоголик. Мне вообще нельзя доверять ответственную работу, тем более «Судьбу человека».

Сказав это, Май вдруг понял, что пить ему совершенно не хочется и даже напротив, сама мысль о спиртном отвратительна. Верно, это было чудодейственное влияние Анаэля!

— Да за такие деньги ты у меня сам капли в рот не возьмешь, пока книжку не допишешь до самой последней буковки.

Возбужденный Тит пересел к столу, ухватил ломоть ветчины, умял его в один присест, закусил киви и вновь упал на диван. Во время короткой трапезы Май украдкой гладил конфетную коробку: нарядные пестрые крылья архангела на картинке, траву с простыми деревенскими цветами, складки на плаще Марии и доски забора — точь-в-точь такого, как и в двадцатом веке. Забор был гениален, вечен, непоколебим, как человеческая мечта о бессмертии…

— Я тебе, Семен, совсем задачу облегчу, — заявил подкрепившийся Тит. — Я тебе направление сюжета во всей конкретности дам, чтоб ты не мучился, а только уже книжку писал. Скажу — ахнешь! Такого не было никогда.

— Любопытно, — отозвался Май, вспомнив, как утром слышал нечто похожее от Зои.

— Принимал я как-то у себя академиков — пришли просить денег на академию свою, — по-былинному, неторопливо заговорил Тит. — Денег я им не дал — слишком много просили, но зато угостил ученых от души — ну, там водка, икорка, балычок. В общем, напились академики, и услышал я там от одного о древней стране, где жили бебрики.

Тит был в экзальтации, голос его тренькал, глазки пронзительно цвиркали, брюшко рвалось из тесного костюма на волю.

— В те времена, Семен, миром правили древние греки, как сейчас американцы. И все этих сволочей боялись, кроме бебриков. Жили они за морем, на отшибе, там, где теперь Турция. Греков это бесило: как же — не боятся их! Особенно лютовал царь Кадм. Ты Кадма-то знаешь?

— Нет, — соврал Май.

— Ну, так потом глянь в энциклопедию. Это был зверь. Он объявил бебрикам войну и быстро перебил весь народ. Это мне лично академик рассказал!

— Небось литра полтора водки выкушал перед этим с горя, что денег не дали, — пробормотал Май и презрительно заметил: — Ну и где же здесь сюжет? Здесь нет сюжета.

— Как нет?! — подпрыгнул возмущенный Тит. — А схватки бебриков с греками? Они, между прочим, были голые, в шкурах, а те, сволочи, в полном обмундировании. А бебрики, спасающие своих детей? А жены бебриков, сигающие со скалы в море?

— Зачем? — полюбопытствовал Май.

— Чтобы их не изнасиловали древние греки! Ты, Семен, видно, совсем плохо по истории учился.

— Да! — радостно поддакнул Май. — Мне историческую тему не поднять!

— Не боги горшки обжигают, — обнадежил Тит. — Ты, главное, дай мне портрет простого среднего бебрика, который один остался из всего народа. Хочу я, чтобы этот бебрик с царем Кадмом сразился. Пусть бебрик даже погибнет, но чтобы ясно стало — он победил! Потому что правду не убьешь. Я эту сцену вижу во всех деталях. Если книга будет, мы по ней потом фильм снимем.

— Уж не в Голливуде ли? — ехидно предположил Май.

— А что, у меня там есть свои люди, — всерьез ответил Тит. — Один бывший протезист из Николаева, сейчас продюсер. Ну, Семен, по рукам?

«Надо устоять, надо устоять», — застучало в голове Мая. Горячий стыд вдруг обжег сердце, стыд за Анаэля: за то, что он не имеет ни денег, ни возможностей Тита Глодова. Где справедливость?! «А ведь я его ударил! — мысленно простонал Май. — Ударил ангела! Предатель я. Мразь».

— Надо устоять, — невменяемо пробормотал Май, сцепив руки на коленях. — Надо устоять, надо, надо…

Тит взирал на Мая с умилением, будто ему показывали старый наивный фильм.

— Приятно, когда у человека принципы. Хотя при такой нищете, — Тит широко развел руками, озираясь, — при такой дикой нищете иметь принципы — это срамотища!

— На… — вырвалось у Мая; он хотел позвать на помощь Анаэля, но пресекся — язык вдруг странно окаменел. — А!..

— Б-э-э!.. — шутливо подхватил Тит и фамильярно похлопал Мая по коленке. — Семен, Семен… У тебя же ребенок есть, жена молодая. Ну что ты им можешь дать? Как защитишь, если придется? Ничего-то у тебя нету, ни в чем ты не волен, даже в смерти.

— Это как? — выдохнул Май.

— А вот как: богатый умрет — не заметит, потому что с удобствами, в комфортных условиях, на хорошей кровати. А нищему — что?

— Догадываюсь, — угрюмо сказал Май.

— Не-ет, ты всего не зна-ешь! — лукаво погрозил пальцем Тит. — Богатого на хо-ро-шем кладбище похоронят. Гроб у него будет — прелесть, как сейф в банке! Могила — неприкосновенна, сверху — памятник! А нищего-то из его поганенькой могилки, из гроба, дешевеньким ситчиком обитого, возьмут да и вытряхнут ночью!!!

— Зачем?! — изумился Май.

— А затем что жизнь такая! — зловеще прошептал Тит. — Конъюнктура требует! Это в прошлых веках покойники без дела в могилах валялись, а теперь — не-ет, извольте живым людям послужить!

Он замолк, прислушиваясь к голосу своего любимца-брюха — оно урчало, требуя внимания. Тит начал поглаживать его, похлопывать и… тайна нищих мертвецов осталась нераскрытой.

— Вы просто пугаете меня страшилками, — сказал Май сдавленно. — А для меня самое страшное — это…

Язык вновь онемел, и Май договорил фразу про себя: «…страшное — это то, что Анаэль — чужой в нашем мире, а ты, Тит Глодов, — свой».

— Знаю я, чего ты боишься, — подмигнул Тит. — Боишься, что дружки-писатели пронюхают о твоей удаче и от зависти будут на всех углах звонить: вот, мол, гад, за какие деньги продался!

— А разве не гад? И не за деньги?

— Не узнают они! Мы этим кретинам ничего не скажем! — поклялся Тит, сострадая мятущемуся писателю. — А будут спрашивать, откуда деньги взялись, ты говори: спонсора нашел. Ну а как напишешь про бебриков — гуляй, трать честно заработанное! Я тебя, может, и потом не забуду. Мне библиотекарь нужен. Виллу я под Неаполем купил со всей обстановкой. Там книг — до чертиков. Очень тебе пойдет библиотекарем быть, Семен. Условия — мечта! Зарплата, обед, карманные деньги, по воскресеньям обзор Везувия, пиццерия, пляж! Жену к себе выпишешь, ребенка и даже эту, которая мне дверь открыла.

— Эту не надо, — вырвалось у Мая; он и помыслить не мог о Неаполе; в реальности, охваченной жизненными планами Мая, такого города не было.