Трижды проржал Сивый Мерин, и золотой кусочек солнца выглянул из-за бугра и разлился в реке. Солнце начало вываливаться над водой, вытесняя туман из-под железнодорожного моста, и река расплескала отражение солнца по своей поверхности; проснулась рыба, поднялась со дна, пошла клевать солнечное отражение, наглоталась воздуха, пошли по реке пузыри, пошел от реки пар к небесам, побежала за реку огромная кривая тень от одинокой кривой сосны; и пошло, и пошло… Одна лишь Утренняя Звезда заскучала, побледнела, потянулась навстречу солнцу… И погасла. И каркнула на сосне проснувшаяся ворона – протяжно-пр-рротяжно:

– Кар-р-р-р-р-р!

– Такая вот поэзия… – промолвил во сне Сивый Мерин.

– Такие вот сюжеты… – согласился с другом длиннющий Дождевой Червь.

– Зато наше кладбище всех лучшее и красивее, – зевнул, не просыпаясь, Сивый Мерин. – Здесь им не свалка, здесь хоронют…

Опять закричала ворона, захлопала крыльями, опустилась с кривой сосны к самой воде и подозрительно стала разглядывать правым глазом дохлую рыбешку. Понюхала, клюнула, тяжело вознеслась над рекой, прилетела на кладбище, уселась на обелиск с медальоном.

– Тьфу, дура, напугала, – сказал Дождевой Червь.

– Почему «дура»? – обиделась Ворона, сплюнув дохлую рыбешку на могильную плиту. – Я «он», а не «она».

– Самец, что ли? Кто вас, птиц, разберет… Дурак, значит.

– Ничего ты не понимаешь. Я – ВОРОН. Нас два семейства – во́роны и воро́ны. Среди во́ронов есть самцы и самки, и среди воро́н – то же самое. Я – во́рон, но самка. Название у меня мужеского рода, а суть женская.

Дождевой Червь очень удивлен, даже Сивый Мерин наконец-то проснулся и спросил:

– Как же вас все-таки называть… Дурак или дура?

Задумалась Ворон.

«Кто же я такая? – мучительно соображает думает Ворон. – На сосне у меня воронье гнездо, в гнезде лежит крапленое кукушачье яйцо. Из него скоро должен вылупиться вороненок. С этой стороны я, несомненно, „она“. С другой стороны, самка ворона – тот же ворон. Выходит „он“…»

– Ни «дурак», ни «дура» не подходит, – размышляет Дождевой Червь. – Вам подойдет слово «дурачина» – оно и мужского и женского рода одновременно.

Ух, обиделась Ворона! Спрыгнула с обелиска, схватила дохлую рыбешку, перелетела через реку, сверкая на солнце черным оперением, зашебуршилась в гнезде.

– Ловко я ее! – радуется Дождевой Червь. – Слышь, Сивка… Спишь? Переходи ко мне в лужу, я подвинусь.

– А в прежние времена вороны дождевых червей с потрохами ели! – кр-р-ричит Ворон с того берега.

– Ду-ра-чи-на! – разносится в ответ над рекой.

– А сам ты кто? Кто ты сам?!

Призадумался Дождевой Червь, даже Сивый Мерин опять проснулся и спросил:

– Слышь, Червяк, а ведь Ворон права… Сам-то ты кто будешь?

«Странно, – раздумывает Дождевой Червь. – Вроде бы „он“… или „она“?..»

– Червячишко я, – заговаривает зубы Червяк. – Маленькое бедненькое червячишко. Кончаюсь на «о». В грязи пробавляюсь, рою ее окаянную, взрыхляю ее, обрабатываю… А в награду что? Переспать в луже с ясным солнышком?

– Земледелец, значит, – вежливо соглашается Сивый Мерин.

– В нашей реке такие земледельцы на крюках за ребро висели, а рыбы их кушали, – сообщает из вороньего гнезда дохлая рыбешка.

– Кто там рыба, не вижу?!.. – злится Дождевой Червь и для испугу извивается как гадюка. – Кто там развонялся?

– Ты не хами, Червяк, – окончательно просыпается Сивый Мерин. – Конечно, запах от нее не деликатесный, но это не значит, что тебе все дозволено.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru