И уцелевший чудом дневник Нины Евгеньевны А – овой – драгоценное свидетельство русской души, дошедшее к нам из великих и страшных лет переломной эпохи… Нина вела дневник с очень ранних лет. Свои первые гимназические дневники она сожгла, так же как и не дошедшие до нас дневники 1920-х – 1930-х годов.

Очень большой и крайне трудоемкой оказалась работа над комментариями к этому дневнику. Большое спасибо сотрудникам Музея народного образования Кировской области за помощь в работе! Большинство людей, с коими Нина сталкивалась в Вятке: ее друзья, родственники, знакомые, деятели вятской культуры, – давно канули в Лету и прочно забыты. Не осталось сколь-нибудь значимого их архивного или исторического следа. Порой за небольшой справкой о ком-то из друзей Нины стоят многочасовые поиски. Хочется поблагодарить за этот труд замечательного исследователя – Владимира Ивановича Веремьева.

Но именно благодаря таким комментариям мир дневника расцвел, заиграл широким человеческим спектром. Внезапно обнаружилось, что общество той эпохи – это не пустое слово, а реальная работающая структура жизни.

Не менее интересны годы, проведенные Ниной на Высших женских курсах в Петрограде. Предреволюционная эпоха бурлила в умах и настроениях людей всех слоев общества. Огромную роль в жизни Нины сыграла дружба с семьей петроградского художника Алексея Юдина (родом из Вятки). Дочь последнего – Софья Юдина (художница, искусствовед, музыкант), стала ближайшим задушевным другом Нины А – овой в ее мучительных духовных поисках и просто выживании в эпоху великих катаклизмов. Необычайно интересны письма 1916 – 1919 годов Сони Нине из Петрограда в Вятку. С. А. Юдина погибла в блокадном Ленинграде вместе со своей сестрой Еленой. Вместе с ними погиб и их личный архив, где были письма Нины Юдиным в Петроград за много лет.

Два больших тома дневников Нины А – овой (1909 – 1924 годы), за которыми всплывает невероятная судьба России того времени, – это увлекательнейшее литературное чтение, созвучное по своим мыслям, чуствам, идеям и эмоциям людям нашего времени. Через голову советской эпохи Нина А – ова обратилась в XXI век – к правнукам чуждых ей современников. Это – время начала XX века, сохранившееся в бутылке, проплававшей в океане забвения сто долгих лет, – и сейчас внезапно вынырнувшее и востребованное нами. Вновь в цене индивидуальность, цельность души и характера, противостояние тяготам государства…

К сожалению, здесь представлена лишь первая часть дневников вятской гимназистки, а затем петроградской курсистки и советской служащей времен Гражданской войны (1909 – 1918). Я надеюсь, что когда-нибудь этот потрясающий дневник, хранящийся в моем архиве, увидит свет целиком. Этот островок живой русской культуры Серебряного века ясно показывает нам, как далеко за сто лет ушла общая примитивизация духовной жизни общества. И все же… Мы были!

Пароход «Филипп»6.

Было без четверти семь, когда мы садились на извозчика.

– Нина, смотри, пиши чаще, а то мы не будем знать, как вы живете.

– И нам тоже.

– А вам-то как?

– Ну, как-нибудь…

– С Богом! Трогай! Не простудитесь в дороге и не захворайте!.. – слышались голоса.

– Да уж ладно! – отозвалась я, выезжая за ворота.

Мы приехали на пароход рано и еще долго разговаривали с остающимися. Первый звонок… второй… все заторопились. Я вошла в каюту и выглянула в окно. На пристани виднелись знакомые шляпы, и через минуту к нам вошли Клаша7, Люба8, Ю. Ив. и Володя Панов.

– Ты как здесь? – изумилась я.

– Как видишь, пришел тебя провожать.

– Очень мило с твоей стороны.

– Мы не знали, что вы едете, и хотели завтра к вам в Скопино9.

– Что же делать! Да, я приеду в Казань – дней через пять.

– Поищи нас…

– Хорошо, а где остановитесь?

Я отвечала, что хорошо не знаю, и просила его писать с Клашей.

– Ну, пора отправляться, мы уже одни здесь…

Я оглянулась: мы действительно были одни.

– Ну, прощай! Как ты изменилась, – сказал он, спускаясь с лестницы.

– И ты тоже…

– О нет, я такой же… – услышала я уже снизу.

Я поспешила на трап и долго еще разговаривала со всеми – и о деле, и о разных глупостях.

– Нинушка! – вдруг крикнул Володя. – Ты мне что-нибудь привези!..

И со всех сторон посыпались разные заказы. И многих они очень рассмешили, так как заказывали, например, рюмочку, стерлядочку – как будто их нет в Вятке.

Третий свисток. Пароход отошел, и тут и там замелькали платки и высоко поднялись шляпы. Пароход дал прощальный свисток и пошел полным ходом…

Одна за другой замелькали прекрасные картины.

Вот мы поедем мимо дачи Булычёва, огибаем Симоновский остров10, вот подъезжаем под Скопино – и что же?

На горе стоит несколько человек. Мне кажется, что я ясно вижу, кто это: вот – Леночка (Юдина)11в светлом платье, вот – Екатерина Александровна (Юдина), сам Юдин (Алексей Николаевич), он – в голубой рубашке, а вот и Соня (Юдина)12. Они машут чем-то большим и белым, и мы отвечаем им… Милые, милые, ведь это для меня они вышли на межу!..

Но быстро идет пароход. Сменяются виды. Вот едем мы мимо Филейки, вот подъезжаем под мост. Какой он большой! Мужичок в красной рубашке, стоящий наверху, кажется игрушкой…

Мы – в каюте. Проехали Медяны13, Гольцы14. Ложимся спать. Нет, не спится. Качает, трясет, стучит. Спать с непривычки невозможно. У меня заболела голова, захотелось встать, выйти на воздух, но… Долго еще лежали мы все трое, чтобы не разбудить друг друга…

Наконец встали и оделись. Пароход подходил к пристани. «Орлов…»15– послышались голоса. Мы выскочили: «Это Орлов?..» – ничего не видно, кроме служб. Постояли, посмотрели и отправились в каюту, но не легли, а открыли окно и стали смотреть.

Было тихо и сначала свежо. На реке горели огоньки бакенов и яркими точками отражались в воде, сосны и ели, казалось, спокойно спали. Постепенно предрассветный туман стал подниматься от воды: потускнели огни, побледнели очертания деревьев…

Пароход тихо-тихо шел всё дальше и дальше, «а туман, как витязя кольчуга, над рекою стлался, серебрясь»… Из мутно- белого, словно пустого пространства плыли навстречу нам береговые тени, чуть-чуть, едва заметно мелькали огоньки, а пароход всё шел и шел в эту пустую мглу.

Мы легли. И еще недолго слышала я шум волн, затем заснула.

«Вот и Котельнич!»16– услышала я и, прежде чем успела опомниться, пробормотала что-то бессвязное. Через пять минут у нас уже сидела Настасья Сидоровна с внучкой, но скоро ушла, и мы поплыли снова. И снова – чудные, невиданные картины. Густой сосновый лес точно взбирается на высокие берега, из-за деревьев выглядывают маленькие домики, сползшие ели купают свои темно-зеленые ветви в светлой, прозрачной воде…

После Кукарки17мы пообедали. Потом я читала около часа Лидии Георгиевне и Ан. Кап. книгу «Царь-работник». Устала и вышла на трап.

Я стояла на корме и смотрела, как волны от парохода пузырились в глубине и быстро вспенивались; ее (пены) мелкое причудливое кружево словно наливалось и таяло в густой студенистой массе, какою казалась темная вода реки; ярко белея на фоне темных облаков, реяла чайка.