Я не знаю также, нужно ли было давать на сцене эту борьбу Татьяны с Онегиным? Правда, после того, что она снова призналась ему в своей любви, он, естественно, хотел взять ее (Татьяну, я хочу сказать), но после того, что она предупредила его, что останется верна мужу, он не имел прав на это…

Но тут-то я и не могу судить – совершенно. Говорят: для сердца нет законов, а сердца мужчины, объятого страстью, я не знаю. Тут могло произойти и… и то, и другое – смотря по характеру человека. А вот что более сродно Евгению (Онегину) – не знаю…

Вообще, я совсем не хотела расхваливать Онегина. Мне просто хотелось отметить то хорошее, что я подметила в его характере сегодня. Впрочем, это может, пожалуй, больше относиться к актеру и его пониманию характера Онегина, чем к самому Онегину, но я очень благодарна, так как… (я не знаю, как фамилия этого артиста) – за то, что он дал мне Онегина – человека, а не Онегина – тип…

Я сейчас перечитала тот пассаж, что случился при приезде в Петроград. Я этого «доктора» вспоминаю каждый день, и мне почему-то кажется необходимым вспомнить или узнать его фамилию. Странная необходимость!..

И кроме того, очень хочу его встретить: хоть один знакомый в Петрограде будет – уж мой всецело, а не по старой дружбе его родителей с моими тетушками…

Лена (Юдина) нагадала мне в «оракуле»151, что мы встретимся на том свете… «Monsieur le docteur»152, докажите, что гаданье – вздор, и появитесь на моем горизонте!..

Начну с самого главного для меня в настоящее время: попытки изобрести другую комнату увенчались полным неуспехом. Значит, завтра надо платить 12 рублей – за комнату. Но если б тетя Аничка на днях не послала мне 10 рублей, то мне и платить не из чего было бы. А потом еще 4 рубля за пианино отдать надо! Из 25 (рублей) это – очень трудно. Моя компанионка получала 50 (рублей), и ей их недостает… Надо, надо искать что-нибудь более подходящее, но где найти?.. Да, кроме того, я совсем не энергична в деле себяустройства – моя пассивность непременно ждет чуда, а чудо не является…

И слабость какая-то чувствуется. Я думаю – это следствие той простуды, пора ему уже обнаружиться… Мама пишет: лечись. Но что лечиться, когда стоит только отправиться в «одеончик» – по выздоровлении или, вернее, во время выздоровления, которое само по себе болезнь, чтобы захворать еще хуже… Вот уж тут и молишь о чуде, которое всё состоит в моем переезде в комнату с теплым «одеончиком». Как немного нужно человеку!..

Вчера (5 октября) был третий латинский урок. Я еще ни разу не пришла до учителя, если не считать первый раз. Вчера он принялся за меня, не дав опомниться от ходьбы. Я врала отчаянно, потому что все местоимения у меня в мозгу изволили расшалиться и произвести кавардак. Глагол зато я знала прилично – и переводила на первый раз довольно сносно…

Потом мы отправились – кто домой, кто в гости – учитель, я и Шура Казанская. Всю дорогу с Петроградской Стороны до Большого проспекта Васильевского острова разговаривали Сергей Яковлевич (преподаватель) и Шура. Потом Шура с нами распрощалась, и на расстоянии от Большого Проспекта до Университетского или Дворцового моста у меня с господином учителем (надо заметить, что это – студент Историко-филологического института153) произошел следующий разговор:

– Отчего Нина сегодня такая молчаливая?..

– Отчего?.. Да это ж обычное явление.

– А в прошлый раз вы разговаривали много…

(Это – когда мы шли от Казанской (Шуры), со второго урока – с ним, Аней и Клавдией, я чувствовала себя легко (было в меру тепло), была возбуждена уроком – это у меня до сих пор сохранилось – и слышала столько комичных вещей…)

– Прошлый раз был исключительный.

– И лицо ваше не говорит, чтобы очень любили молчать. Впрочем… «речь – серебро, а молчанье – золото»…

– Совсем не потому!

– Нет, я не могу сказать, чтобы вы руководствовались этим правилом, просто – характеризую то и другое.

Потом – несколько вопросов о Вятке, о студенте Желвакове, которого я не знаю – как и всех…

– Неужели вы никого не знаете?

– Почти никого. Мои попытки войти в круг студенческого общества были так ныне неудачны, что я, пожалуй, их и возобновлять не буду. Я пробовала принять участие в студенческом концерте-спектакле…

– Вероятно, очень рьяно принялись?

– Совсем нет. Меня туда насильно привели, записали…

Нет, просто – я не знаю… не умею себя держать.

– Это можно только там, где не знаешь известных условий приличия, где не уверен в том, что тебя найдут приличным, одобрят манеры. А в студенческом обществе совсем не нужно уметь себя держать.

– Ну, сколько-нибудь нужно!

– Да нет, потому что никто не обратит внимания на это. Чем естественнее – тем лучше. Это не то что в высшем обществе. Тут курсистка сказала что-нибудь неподобное – не стерпишь и выпалишь. А там нужно суметь возразить, взять известный тон, а то – обойти молчанием.

– Совершенно верно. И в большинстве случаев – это самое лучшее.

– Да. А вы заметили улыбку, с какой они встречаются, здороваются? А в нашей среде: если я в духе – я вам улыбнусь, если нет – и не подумаю.

– Это так. Но я там уж обдержалась – мне не так трудно.

– Я пробовал нынче летом. Присмотрелся к ним – и чувствовал себя довольно свободно, но все-таки… Там всё время надо быть начеку.

– Да, конечно.

– Ну, идемте к нам – в Институт…

Мы дошли до Дворцового моста, и я отправилась на ту сторону. Пожалела, что не спросила, будет ли толк из того, что я занимаюсь с этой группой? Удобно было – наедине… Ну, да уж всё равно…

Уже пройдя несколько шагов, я решила, что не могу идти к Юдиным, и по Николаевскому мосту вернулась на Васильевский остров и прошла домой…

Остаток вечера играла на пианино. Рука, рассеченная мыльницей в бане – в субботу (3 октября), теперь уже позволила немного поиграть. Впрочем, синяк еще остался…

Я видела вчера у Юдиных (до урока я была у них) книгу, подаренную Алексею Николаевичу. Это – биография князя Олега Константиновича154. Мне хотелось бы иметь ее для себя – чтобы поучиться жить. Всегда молодому ближе молодое, а я еще так мало жила сознательной внутренней жизнью, что в этом отношении не считаю себя старухой…

Я очень слабо развита – по годам, хотя это не вполне признается другими. Меня считают младенцем в области чувства. Прошлый год был (я не умею это точно выразить – показателем, что ли?) справедливости, или, вернее – несправедливости этого мнения. В прошлую зиму, а особенно – весну, я выросла, а за лето переболела свое чувство, которое подразумевается в данном случае. Правда, это была первая стадия развития чувства, как определяет его Белинский155. Мне так кажется… Я же сама считаю себя младенцем – в области мышления. И моя память почему-то нынче совсем не помогает мне развиваться и расти в этом направлении. Уж я и молюсь, чтобы она окрепла, а она не хочет…

Затем – у меня нет силы воли. Я никак не могу принудить себя к чему-нибудь. Соня (Юдина) уверяет, что мне не хватает не силы воли, а здоровья, но это верно только до некоторой степени…

Но я очень далеко ушла от того, о чем начала писать. Из беглого просмотра книги выяснилось для меня, насколько этот удивительный мальчик (Олег Константинович) стремился к самосовершенствованию, какой силой мысли он обладал и чем были его дневники. И посмотреть да посравнить… что такое мои дневники?!. Нужды нет, что это – дневники разного пола: те служат большею частью отражением внутренней работы духа и – в редких случаях – внешних явлений жизни, а у меня почти сплошь – списана окружающая жизнь, с тончайшей жилкой субъективизма и редко где – жизнь души в ее чувственных, а не умственных проявлениях. Да и то в большинстве – только намеками…