Литмир - Электронная Библиотека

— Как ни пытайся, дальше своего носа не увидишь. Но помни даже в самые черные дни, что за мертвым горизонтом всегда есть жизнь. Когда Мишка ушел, я завидовал ему. Повезло, выбрался, а мне пришлось остаться. Но сейчас...

От мужчины несло теплым потом. Яркие солнечные лучи отражались от ледяной поверхности горного склона, покрывшегося за ночь слоем невесомого, как пудра, снега. Легкая печаль низким облаком повисла над чистой равниной. Мужчина в задумчивости чесал затылок. Небо дышало весенним теплом.

— Знаешь, почему человек живет дольше, чем многие животные? Потому что звери всегда полагаются только на инстинкты и никогда не ошибаются. Мы же, люди, верим в торжество разума и все время промахиваемся. Половина нашей жизни уходит на то, что мы совершаем глупости, вторая половина — на понимание того, что лоханулись, и попытки исправить то, что можно исправить. Вот для всего этого цирка нам и нужно так много лет. Я родился в сорок первом. Отец, которого, как известно, не выбирают, зачал меня по пути из трудового лагеря на фронт. Мать была озлобленная и суровая женщина. Она ненавидела отца, который уехал в тюремном вагоне хлебать баланду в Сибири и оставил ее голодать перед самой войной. В пять лет я знал об этой жизни все, остальные сорок ушли на то, чтобы понять ее.

Мужчина поднял с земли горсть камней и стал один за другим кидать их в воду. Девушка видела, как напряглись его руки.

— Я часто задумываюсь, как мне удалось выжить. В юности я до дури боялся всего, а потом решил победить страх. Пошел в секцию дзюдо, и через пять лет у меня был черный пояс. После этого я уже не боялся. Я готов умереть когда угодно. Но даже сейчас, когда я возвращаюсь домой в Москву и слышу, как мать дышит в соседней комнате, моя кожа покрывается мурашками. Я презираю ее, хотя порой мне ее жалко. Человек, который всегда прав, — убийца без зрения и слуха. Правда, тебе этого не понять, да и не надо. Просто будь и всё.

Мужчина замолчал, вокруг повисла напряженная тишина. Он достал из сапога нож, щелчком открыл лезвие и провел пальцем по его блестящей, отполированной поверхности. В его полузакрытых веках пряталось глубокое разочарование.

— Нет ни рода, ни связей. Нить оборвалась еще до моего рождения, да и стоит ли будить призраков. Повозка прошлого везет лишь к мусорной яме.

Он протянул нож девушке.

— Здесь отцовский крест, на этом ноже. Не знаю, что он им делал, но я ударил этим ножом Римму. Одна зараза убила другую заразу.

Он коснулся лезвием ножа своей щеки.

— Теперь он твой.

Девушка взяла нож. Тяжелый. Черная костяная ручка и вплавленный в нее серебряный православный крест. Она ощутила его силу и почувствовала, словно сквозь нее прошел весь проделанный ножом путь, со всеми его светлыми и темными сторонами. Все радости и печали, надежда и отчаяние, ненависть и любовь. Затем она посмотрела мужчине прямо в глаза и сказала, словно Иов:

— Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне[2], Вадим Николаевич.

Мужчина нежно дотронулся до ее руки, достал из кармана пачку «Примы» и закурил. Девушка щелчком открыла лезвие и посмотрела на руки мужчины. Перевела взгляд на тяжелое острое лезвие. Сколько людей было убито им?

Она достала из кармана джинсов купюру в двадцать пять рублей и протянула ее мужчине. Тот, слегка улыбаясь, взял деньги и, аккуратно сложив, убрал их. Лихая поземка кружилась у его ног в кожаных ботинках с тупыми носами. С неба падали обрывки крупных и хрупких снежинок.

Как только мужчина ушел, пришли дети. Они восхищались всем и выпрашивали всё, что было на девушке: кольцо, цепочку, пуговицы, пояс, заколки, платок. Цепочку она отдала самому старшему мальчику. Тот посмотрел на нее, отбросил в сторону и стал выпрашивать ботинки. Вслед за детьми появились белки с черными хвостами. Они запрыгивали ей на плечи и на голову, одна попыталась ухватить ее за лицо. Дети скакали вокруг и криками подбадривали белок. У одного мальчугана была палка, и он попытался ткнуть ею девушку. Она громко закричала, мальчик бросился наутек, но вскоре вернулся и продолжил начатое. Девушка выхватила палку из его рук и переломила ее. Ребенок заревел, белки пропали, а дети стали смеяться.

Девушка решила пройтись вдоль берега. Дети следовали за ней по пятам, один из них бросил в нее небольшой камень. Женщины издалека следили за проказами детей и посмеивались. Девушка сунула руки в карман и потрогала нож, она не думала ни о детях, ни о женщинах.

Сонное небо быстро потемнело, порывистый ветер с гор на мгновение принес снег, смешанный с градом. После чего ветер стих, и вокруг распространилась тишина весеннего вечера.

На деревню опустились легкие сумерки, когда с гор, гоня овец, вернулись Гафур и монгол. Одного крупного барана тут же зарезали, кровь из шейной вены слили в красное пластмассовое ведро и отдали его пожилой женщине. Та забрала ведро и ушла в юрту.

Монгол освежевал барана. Затем они с Гафуром разделали тушу. В это время женщины разожгли стоявшую во дворе печь. Готовые куски мяса монгол сложил в овчину, и вместе с Гафуром они подтащили ее ближе к печи.

Монгол открыл дверцу печи, полной раскаленных камней. Взяв щипцы, он стал доставать камни и засовывать их в шкуру. Затем они с Гафуром подвесили шкуру над огнем так, чтобы шерсть овчины обгорела.

Прошел час, шкуру развернули и куски готового мяса сложили в металлический таз. С северо-запада задул холодный ветер.

Девушка зашла в юрту, чтобы согреться. Мужчина в добродушном расположении духа сидел за низким столом, помешивая чай в стакане. Девушка терла замерзшие руки, протягивая их ближе к огню.

— Скоро май, моя девочка, — сказал мужчина. — Я люблю апрель, но ненавижу май в Сибири. Ветер задувает с прогнивших мест, приносит жуткие вьюги. Все это ужасно противно.

Вялое солнце растворилось в небе, ему на смену пришла луна. Они сидели на полу юрты, каждый на своем месте. Мужчина протянул хозяину юрты подарки: ручную дрель, мармелад, банку соленых огурцов и кучу газет, женщинам он подарил польские духи и янтарные бусы. В ответ он получил пятнадцать свежих шкурок сурка. Они ужинали в тепле юрты, ели отличную баранину и поднимали тосты. Гафур заправил кальян астраханской марихуаной и изготовленной из казахской конопли крепкой, маслянистой нефтянкой. Кальян курили мужчины, женщинам его не предлагали.

Было тихо. Молодая девушка налила в кружки кумыс.

Уже под вечер мужчина и Гафур поднялись и стали собираться в обратный путь. Они долго прощались с хозяином и женщинами, оставили напоследок еще несколько подарков и, наконец, вышли из юрты. Девушка последовала за ними. Бодрящий ветер кружил в воздухе изящные снежинки, вокруг серой луны сиял бирюзовый нимб.

Они сели в машину: мужчины впереди, девушка привычно на заднем сиденье. «Волга» завелась, фырча и чихая. Дети бежали за машиной, бросая в нее камни.

Кружащая вьюга и непривычно рано сгущающаяся темнота, постепенно переходящая в ночь над вершинами древних гор, заставили девушку мысленно перенестись в Москву. Она вспомнила московские утра, когда густой туман покрывает оба берега Москвы-реки, а сквозь него моросит освежающе-леденящий дождь, переполненные поезда метро, приезжих с огромными баулами, которые застревали в дверях вагонов, толкающихся и задевающих всё вокруг, толпы людей, перетекающих из перехода в переход. На какое-то время она забыла обо всем другом. А «Волга» с бешеной скоростью спускалась вниз по склону горы. Северный ветер лениво забрасывал лобовое стекло песком и снегом.

Они вернулись в город после полуночи.

Еще некоторое время они стояли перед гостиницей. Мужики выкурили на прощание по сигарете, мужчина пристально смотрел на девушку ясными глазами, по восточному обычаю — из-под бровей. Выражение его лица было серьезным и одновременно по-мальчишески задорным.

— Мы поедем блядовать, вдыхать запахи жизни и смерти, — сказал он и, уходя, помахал ей рукой.

вернуться

2

Иов, 3, 25.

33
{"b":"270599","o":1}