Этнологические понятия культур попытался положить в основу классификации языков В. Шмидт[332]. Излагая задачи своей работы, он писал: «Возникшие более крупные группировки — будем называть их языковыми кругами, — основывающиеся сами по себе на чисто языковом принципе, мы будем сравнивать с культурными кругами, установленными этнологическими исследованиями, чтобы выяснить, в какой степени крупные лингвистические группировки совпадают по своим границам с этнологическими и какая внутренняя взаимосвязь наличествует между ними»[333]. Однако попытка В. Шмидта, связывающая язык не только с этнологическими, но и с расовыми комплексами, не встретила положительного к себе отношения и окончилась неудачей.
Своеобразное преломление проблема связи языка с культурой нашла у Н. Я. Марра. Объявив язык надстройкой, он поставил его стадиальное изменение в зависимость от идеологии. Идеологические смены, по его мнению, обусловливают и трансформацию языков. В этой теории Н. Я. Mappa, может быть, с наибольшей четкостью проявляются вульгаризаторские основы его учения, стремящиеся уложить развитие языка в заранее подготовленные социологические схемы и фактически приближающиеся к теориям В. Шмидта, хотя сам Н. Я: Марр и его последователи нередко выступали с резкой критикой расовых основ его классификации[334].
Могут ли все же конкретные формы культуры оказывать влияние на структуру языка? Ответ на этот вопрос в известной мере подсказывается только что выведенным заключением относительно совпадения тенденций развития этих обоих явлений. Он в соответствующем аспекте будет разбираться и ниже в главе «Язык и мышление». Все же стоит им заняться отдельно, затрагивая его не только косвенным образом.
Когда пытаются установить прямой параллелизм между явлениями языка и культуры, результат получается малоубедительный. Это наглядно показывает уже упоминавшаяся книга К. Фосслера «Культура и язык Франции». Она интересно написана и читается с увлечением, но попытки автора показать развитие отдельных явлений французского языка на фоне событий истории культуры французского народа и установить между ними связь, как правило, поражают своей наивностью. Примеры могут засвидетельствовать это.
С середины XVII столетия во французском языке входит в употребление так называемый modusirrealis после глаголов, обозначающих душевные состояния и переживания: сожаление, удивление, радость, горе и т. д., между тем как в XV–XVI и в начале XVII столетия после указанных глаголов союз que ставился с изъявительным наклонением. Такое синтаксическое нововведение К. Фосслер ставит в связь с выходом в свет труда Декарта «Трактат о душе», в котором французский философ объявил аффекты субъективными и ирреальными помрачениями чистого разума. К. Фосслер объясняет, что философские воззрения Декарта, оказав соответствующее влияние на мировоззрение современников, проникли и в язык, в котором синтаксическим приемом стала подчеркиваться субъективность аффектов.
Другой пример. Для старофранцузского периода характерно введение артикля, которого не знал латинский язык. К. Фосслер утверждает, что появление артикля оказалось необходимым для того, чтобы восстановить утраченную наглядность, чувственный реализм древности, которые были свойственны латинскому языку и которые затем романские языки утеряли.
Среднефранцузский характеризуется расширением сферы применения разделительного члена de, который ранее редко употреблялся даже в связи с выражением количества. В этом процессе К. Фосслер усматривает отражение того практического, расчетливого, измеряющего и классифицирующего подхода к жизни, который связан с развитием во Франции торговых отношений и становлением купечества. «Практический, расчетливый, рационалистический реализм, — пишет он, — вот что могло распространить родительный разделительный на конкретные и абстрактные, определенные и неопределенные представления»[335].
Подобные сопоставления несомненно носят произвольный характер и, конечно, не могут рассматриваться как сколько-нибудь веские доказательства в пользу наличия причинной связи между культурой и языком (хотя при этом и нельзя не признать добрых намерений автора).
Точку зрения, противоположную той, которая положена в основу работы К. Фосслера, пожалуй, с наибольшей категоричностью выразил Э. Сепир, — ученый, уделивший этой проблеме очень много внимания и имевший возможность проверить обоснованность своего вывода на большом и многообразном языковом материале. «Не могу я признать, — пишет он, — и настоящей причинной зависимости между культурой и языком. Культуру можно определить как то, что данное общество делает и думает. Язык же есть то, как думают. Трудно усмотреть, какие особые причинные зависимости можно ожидать между отобранным инвентарем опыта (культура как делаемый обществом ценностный отбор) и тем особым приемом, при помощи которого общество выражает всяческий свой опыт. Движение культуры, иначе говоря, история есть сложный ряд изменений в инвентаре отобранного обществом опыта — приобретений, потерь, изменений в оценке и отношении. Движение языка, собственно говоря, вовсе не связано с изменениями содержания, а только с изменениями формального выражения. Можно мысленно изменить каждый звук, каждое слово, каждое конкретное понятие языка, ни в малейшей степени не затрагивая его внутренней действенности, подобно тому как можно влить в любую форму воду, известку или расплавленное золото. Если бы можно было показать, что у культуры, независимо от ее реального состава, есть присущая ей форма, ряд определенных контуров, мы бы имели в культуре нечто, могущее послужить в качестве термина сравнения с языком и, пожалуй, средства связи с ним. Но, покуда нами не обнаружены и не выделены такие чисто формальные стороны культуры, лучше будет, если мы признаем движение языка и движение культуры несопоставимыми, взаимно не связанными процессами. Из этого следует тщетность всяких попыток связывать определенные типы языковой морфологии с какими-то соответствующими ступенями культурного развития. Собственно говоря, всякие такого рода сопоставления — просто вздор. Самый беглый обзор фактов подтверждает это наше теоретическое положение. И простые и сложные языки, в их бесконечном множестве разновидностей, можно найти на любых уровнях культурного развития. Поскольку дело касается языковой формы, Платон шествует с македонским свинопасом, Конфуций — с охотящимся за черепами дикарем Асама»[336].
Решение вопроса о. причинной зависимости между культурой и языком следует ставить в связь со следующими двумя факторами. Первый из них касается определения понятия культуры или культурного фактора в развитии языков. Так, тот факт, что один народ обладает культурным преобладанием над другим, может привести к тому, что один язык занимает подчиненное положение по отношению к другому и заимствует у этого последнего те или иные его элементы. Так называемый престиж языка, связанный обычно с чувством национального самосознания, — вполне реальная историческая величина, и он не в малой степени способствовал тому, что, например, ирландский, греческий, армянский, польский сохраняли в полной мере свою жизненность в условиях, в которых другие языки ассимилировались среди языков своих поработителей.
Но подобного рода явления нельзя рассматривать лишь в аспекте связи проблемы языка и культуры. Они, вне всякого сомнения, должны рассматриваться в одном ряду с такими явлениями, как экономическое и политическое преобладание народов, военные завоевания, переселения и пр. Иными словами, это общеисторические явления, хотя они и связаны с культурой народов.
Что же тогда следует отнести к собственно культурным явлениям? Культура, по определению Большой советской энциклопедии, — это «совокупность достижений общества в области просвещения, науки, искусства и в других областях духовной жизни». Поэтому если мы попытаемся установить соответствия между явлениями культуры в этом смысле и фактами структуры языка, то при положительном решении данного вопроса мы в конечных выводах должны будем признать язык идеологическим образованием, что противоречит всему тому, что мы знаем о языке. Таких соответствий не может быть, и, следовательно, говорить о причинной зависимости между культурой и языком в плане конкретных явлений совершенно неправомерно. Но здесь необходимы две существенные оговорки, которые приводят нас уже ко второму из упоминавшихся выше двух факторов.
