Эмма стояла рядом со мной, не спуская с меня глаз. Появился врач в белом халате, и в маленькой комнате стало тесно.

— Их обувь находится в комнате той старухи. Ну и еще этот псих в маске.

— С вами все в порядке, месье?

— Слишком взволнован, — встряла медсестра.

— Взволнован? Чушь собачья, инспектор. Я перелез через забор и за полчаса выяснил больше о судьбе моих детей, чем вы за месяц.

Он проглотил упрек и медленно переваривал услышанное, явно в замешательстве.

— Что вы имеете в виду?

— Их отвезли туда. Я видел их обувь! — выкрикнул я.

Он, казалось, превратился в каменную статую. Лицо и тело напряжены, маленькие ступни приросли к полу.

— Что вы сказали?

— Я видел кроссовки и сандалии, принадлежащие моим детям, в спальне старухи. Старухи, которую вы с таким рвением охраняете. Мадам Сульт.

— Вы… видели… их обувь?

— Совершенно верно, инспектор. Их обувь, черт побери.

— Как вы можете быть уверенным в этом?

Он вел расчетливую игру, как мне показалось. Медленный осторожный допрос.

— Конечно, уверен. Я знаю, что носят мои дети.

Озадаченный, он стоял с окаменевшим лицом.

— Вы уверены в этом?

Я взял свой бумажник и часы с тумбочки и поправил одежду.

— Уверен. Я возвращаюсь в деревню.

Что выражали его глаза: цинизм, озадаченность или просто лукавство, решить я не мог Ле Брев жестом попросил врача выйти, и тут вмешалась Эмма.

— Я хочу отправиться с ним, — заявила она.

Что-то расшевелило Ле Брева. Он пожал плечами.

— Как хотите. — Он показал на магнитофон. — Но сначала я прослушаю пленку. — Жандарм кивнул, затем Ле Брев повернулся ко мне. — Итак, что вы видели? — Его глаза остро блеснули.

Я рассказал еще раз. Старая женщина в кровати. Обувь. Существо в желтой маске на лице, которое бросилось на меня с ножом.

Ле Брев, как и Эмма, сначала обвинил меня во лжи:

— Этого не может быть. Мадам Сульт живет одна.

— Одна? А кто же присматривает за ней? Кто ее кормит?

— Там есть сиделка, — ответил он неуверенно.

— Сиделка под два метра ростом, в маске, которая носится с кухонным ножом? Не морочьте голову.

— Месье, вы выдумываете разные истории, — произнес он ровным голосом. — Это очередная выдумка. Попытка увести следствие по ложному пути. — Он повернулся к Эмме: — Вы теперь видите, мадам, почему я попросил вас приехать?

— Вы пойдете туда со мной?

Ле Брев перевел взгляд с Эммы на меня:

— Вы сейчас не в состоянии никуда идти. Пожалуйста, подождите, пока не поправитесь, пока вам не станет лучше.

— Не увиливайте. Я возвращаюсь в Гурдон прямо сейчас.

Ему это не понравилось, его возмущение росло, как, впрочем, и мое. Возмущение и подозрение.

— Месье, я могу предъявить вам обвинение во вторжении в частное владение…

— Как насчет того, чтобы предъявить ей обвинение в краже обуви моих детей?

— Обуви? Не дурачьтесь. Зачем старой женщине нужна обувь ваших детей?

— Не знаю, — ответил я. — Но собираюсь выяснить.

Его карие глаза показали, что он понял мою мысль. Он легко встал, подумал, затем пришел к решению:

— Месье, пусть будет так. Я готов сопровождать вас туда с ордером. Завтра. Мы нанесем официальный визит. Под защитой полиции. Но предупреждаю, месье, если вы валяете дурака…

Я и удивился, и разозлился. Удивился, что он согласился поехать туда, и разозлился, что он все еще не верит мне.

Я взял Эмму за руку:

— Я ищу наших детей, месье. Они где-то там. Я возвращаюсь туда сегодня. С вами или без вас. И ничто на свете не может остановить меня, пока я не узнаю правду.

Он почесал бровь, все его жесты казались надуманными:

— Не пытайтесь обвести меня вокруг пальца, месье.

— Джим, что это значит?

— Я возвращаюсь! — закричал я. — Я требую, чтобы обыскали весь дом.

Ле Брев ожесточился:

— Я принял решение и отвезу вас завтра. Нужно сперва получить разрешение на обыск имения. И должен предупредить вас, месье, что вы все еще под подозрением. Но если… очень маловероятно, но если… то, что вы говорите, правда, вы должны быть готовы к худшему. Поймите это, пожалуйста.

Весь взвинченный, в этой комнате, которая действовала мне на нервы, я старался не думать о последствиях, на которые намекал Ле Брев.

— Хорошо, пошли. — Я не был готов ждать.

— Джим… покажи мне, где они, — попросила Эмма.

Ле Брев медленно подошел к окну и открыл его, чтобы впустить свежий воздух.

— Вы должны быть готовы, — сказал он, — к ужасной возможности того…

— Чего?

— Что мы найдем только их тела.

Ничто так не страшно в жизни, как полное, безграничное отчаяние. Абсолютное и полное отчаяние. Я винил Ле Брева в том, что он не мог разыскать детей, не спас их. И боялся, что потеряю Эмму, если не найду никаких улик в этом особняке.

— Я сделаю все, что в моих силах, — холодно произнес Ле Брев. — Сделаю все, как надо, не сомневайтесь. Вы оба можете сопровождать полицию. Но сначала вам надо отдохнуть, а мне необходимо время, чтобы подготовиться.

Он изучающе смотрел на меня. Я видел, что он спрашивает себя, не я ли подложил туда эти туфли и чего же я на самом деле добиваюсь.

— Черт возьми, инспектор, неужели вы не понимаете, как важно выиграть время? Если мои дети там, я хочу найти их сейчас же. Сегодня, а не завтра. Неужели вы не понимаете — сегодня!

Его глаза холодно изучали меня. Затем он кивнул и вышел, чтобы проконсультироваться с кем-то, а я почувствовал неуверенность Эммы, смесь подозрения и страха, охватившие ее.

— Дорогая, ты должна мне верить.

Она не ответила и стояла в полном оцепенении, пока сестра принесла бокалы с апельсиновым соком. Я думал о своих обязательствах, о своем долге перед ней, перед Бобом Доркасом, перед тем, что осталось от нашей семейной жизни. Я смотрел на нее и надеялся.

Ле Брев вернулся, и жандармы вышли.

— Врач говорит, что это зависит от вас, месье. Вы сможете поехать туда после обеда, если я все организую?

— Дайте мне чаю, — ответил я.

Следующий час был полон боли, физической и моральной. Попытавшись пошевелить рукой, я чуть не потерял сознание от боли, но я все же нашел в себе силы умыться и побриться; принесли кофе и булочки, которые мы съели, сидя на кровати. Мы старались говорить об отвлеченных вещах, но снова и снова возвращались к детям.

— Мне страшно, — сказала Эмма. — От того, как Ле Брев смотрит на тебя, а ты на него.

— Мне кажется, он замешан в этом каким-то образом.

— Не говори так.

Я отодвинул пустой поднос и встал.

— Куда ты идешь?

— Позвонить в Рингвуд.

— Зачем?

— Сказать им, что ты здесь. И сказать Джеральду, куда мы едем. На всякий случай.

— На какой случай?

Я улыбнулся. На случай беды? На случай, если Ле Брев попытается заставить нас замолчать раз и навсегда?

— Отец знает, что я здесь.

— Конечно. — До этого я уже додумался. — Я скажу, что нашел в особняке Сультов.

— Нет, не делай этого…

— Почему, дорогая?

— Потому что… — она не закончила фразы. А имела она в виду, несомненно, то, что все еще не верила мне.

— Я все же позвоню.

Нас проводили в пустой кабинет, заставленный шкафами с папками. Жалюзи были опущены, и мне прежде всего захотелось поднять их. Сквозь них пробивался утренний свет.

Мы быстро дозвонились до Джеральда, и я рассказал ему об обуви.

— Правда? — с трудом поверил он. — Совершенно невероятно.

„Господи Боже мой, эти вечно сомневающиеся британцы“, — подумал я.

Последовала долгая пауза.

— Это… э-э… место, особняк… Как ты на него вышел?

— Это долгая история. Но в конце концов я проник туда.

— Я думаю…

— Послушай, старик. Дети были там. Мы возвращаемся туда с полицией. Я просто хотел, чтобы ты знал об этом.

— И Эмма тоже едет?

— Она хочет поехать.

Он произнес, приглушив голос: