Максим нашел бесценный материал в объемистых тетрадках своей бабушки.
Полина Львовна, очень милая старушка, когда-то танцевала в Мариинском. В мужья попался умный адвокат. Однажды, сидя вечером в гостиной, она вдруг вспомнила о странных обстоятельствах кончины бедной Лиды Ивановой, «королевы элеваций». Супруг внимательно, серьезно её выслушал, потом решил детально разобраться. На следующий вечер выдал версию.
Немало было долгих вечеров, рассказанных, распутанных историй. Полине Львовне нравилось записывать. И называть свои записки: «Сказки бабушки Полины».
По сути, это были разработки таинственных, необъяснимых случаев из жизни балерин, проделанные дедушкой – юристом.
Валуев сразу мог представить серию романов. Последним в серии он замышлял роман о чудной Лидии, несчастной Ивановой, чья странная, трагическая смерть так всколыхнула Петербург в двадцатом веке после революции. В стихотворении, что написал в день её гибели печальный Михаил Кузмин, особо выделены строки:
А грезилась волшебная страна,
Фонтаны скрипок, серебристый тюль,
И не гадала милая весна,
Что встретить ей не суждено июль.
Максим в архиве видел на портрете Лидии её рукою сделанную надпись: «Мне хотелось бы, иногда, быть одним из тех звуков, которые создавал Чайковский, чтобы, прозвучав мягко и грустно, раствориться в вечерней мгле».
Жизнь улыбалась этой юной балерине. В России было имя и признание, в ближайших планах зарубежное турне с возможным сроком навсегда. Как мог возникнуть в романтической истории какой-то «перегревшийся мотор», и пароход, наехавший на лодку? Официально Иванова просто утонула. Откуда тогда пуля в голове? Болтали о романе со спецом из ГПУ, говаривали, будто два «орла» из тех же органов хотели балерину изнасиловать. Ходила даже «версия Спесивцевой», чьи «аттитюды целомудренны», «батманы добродетельны», а взгляды, как испанские кинжалы.
И не случайно у Максима была четкая цепочка – великое искусство, жизнь и смерть. Он даже полагал, что связь с искусством, подобна в чем-то шарфу Айседоры, а смерть уже вращает колесо.
Однажды он был сам на волосок от гибели. Тем летом, на гастролях в Будапеште. Когда готовились представить «Эсмеральду» на острове Маргит, на обустроенной сценической площадке. Там, из специально углубленной ямы, особенно звучал оркестр.
Шла монтировка декораций, воздвигли театральный Нотр-Дам, а рядом проходила разводная репетиция к вечернему спектаклю. На сцене в сложном танце было человек пятнадцать, когда на них обрушился собор. Все разлетелись врассыпную, один Валуев вдруг застыл на авансцене. Он импульсивно отшатнулся, и грохнулся в провал между пюпитрами.
Мозг обошелся легким сотрясением, на сломанную ногу наложили гипс. Гастроли шли к концу, оставшиеся дни Максим полеживал в отеле. Тогда в нем и оформилось желание писать.
Сначала он был взбудоражен и мучительно ломал свою ушибленную голову, какие были предпосылки, чтоб обрушился собор, и за какие прегрешения как будто бы специально на него. Потом подумал, а зачем об этом знать? К художнику, будь воля Божья, подробности всегда приходят свыше.
Ведь сколько было озарений и прозрений, когда писал о гениальной Машеньке Даниловой, у ног которой был весь Петербург и император Александр Первый. И книга, как известно, получилась.
А в «Сказках бабушки Полины» гибель Лиды Ивановой буквально, что разложена по полочкам. Лишь надо призадуматься, представить Петербург, двадцатый век, двадцать четвертый год.
Появится потом начало книги. Возможно, это будет так:
Первый вопрос, когда в Париже встретили Георгия Баланчивадзе с его балетной группой, конечно, был об Ивановой.
– Я накануне вечером поставил для неё миниатюру на «Грустный вальс» Сибелиуса, – печально, горько начал Баланчин. – Как будто бы предчувствие, потому что в этом танце она борется со смертью. Все на прыжках, на бесподобной её элевации. Ей сделали распущенные волосы, она надела алый, пламенеющий хитон. На следующий вечер должен быть концерт в Измайловском саду. Через неделю заграница, нам дали выездные визы. Как в день концерта можно ехать на прогулку по реке? С малознакомыми людьми?
Взглянул на всех с недоумением, и досказал:
– Она и плавать не умела.
Амур и Смерть
– Paul! – закричала графиня из-за ширмов, – пришли мне, какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
– Как это, grand’maman?
– То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
– Таких романов нынче нет.
А. С. Пушкин
Закончились балетный класс, урок вокала, репетиции, разъехались до вечера артисты, помощник режиссера закрывал балетный офис, когда пришло в театр грустное известие, что Костя Пастухов, два года, как отправленный на пенсию, скончался. Не просто умер, а трагически погиб. Как рассказали – это был несчастный случай, но без достаточных конкретных обстоятельств, так как свидетелей найти не удалось. Хотя произошло все светлым днем в жилом районе очень близко от метро. А похороны будут послезавтра. В отделе кадров отыскали фотографию, снабдили её траурною рамкой, и на доске для объявлений появился некролог.
В тот день давали «Пиковую даму». Балет отъехал на гастроли, отрядив для танцев в операх лишь горсточку артистов, которых выбрала Ирина Одаховская, балетная звезда, недавно завершившая карьеру. Ей предложили репетировать, с кем только ни захочет, чтоб только удержать её в театре. Не из-за опыта, большого мастерства. Все знали: у неё есть третий глаз для истинного взгляда на искусство, на этот возвышающий обман. И удалась ей режиссерская работа, когда один артист кордебалета, с кем Ире захотелось танцевать, в её руках едва ли стал не гениален. Но это было только раз и по любви.
Теперь Ирине, распрощавшейся со сценой, хотелось самолично делать звезд. Ей вправду удавалось видеть многое, сокрытое от заурядных глаз. К примеру – в неуклюжей Умалатовой, в природе удлиненных ее линий, Ирине виделась возможная Жизель; а эта пара – Гризадубова с Урицким: ведь было очевидно – если с ними поработать, то здорово станцуют «Дон Кихот». Бесспорно, что и Чуркин перспективен, с его заоблачною техникой, огромным темпераментом, горящими бездонными глазами. Сегодня вечером у Чуркина дебют: они с Земфирой Умалатовой выходят на балу второго акта в забавном па-де-де «Амур и Смерть». Ирина с ними поработала, и знала – получилось хорошо. Но подошел в конце прогона к ней Плецкявичус, прославленный клипмейкер, приглашенный режиссер, решивший «Пиковую» в собственной трактовке.
– Согласен, что Амур акселерат, не пупсик устаревший с самострелом, а квинтэссенция эротики, разящая кругом всех наповал. Но почему, скажите, смерть так беззаботна? В ней должен быть безжалостный и ждущий всех конец.
У Одаховской была четкая позиция, которую не стоило труда обосновать.
– Я, Роминус, танцую от другого. Вам разве не сказал никто, что смерти нет вообще? Что люди верят в смерть лишь потому, что их так учат и приравнивают жизнь к функционированью разных всяких органов. Мне мой кузен давно уже открыл, что смерть не завершенье нашей жизни, а точка перехода в мир иной. Возьмите физику с бесчисленным количеством Вселенных, где в каждой мириады ситуаций и людей. Ведь все, что с нами в будущем случится, уже случилось, или где-то происходит, и то, что называют словом смерть, не может в принципе никак существовать. Жизнь человека – многолетнее растение, и возвращается всегда, чтоб снова зацвести в мультивселенной.
– Но это же вразрез с моей концепцией?
– Да, бросьте вы, какой уж тут разрез! У вас конкретно: Лиза в лодке по Фонтанке, замучилась, а «Германа все нет»; и из под купола спускаются на сцену на канатах – и старая графиня, и повеса Сен-Жермен, и бедный Герман, и спускают вслед бесстрастного крупье, (я верно понимаю?) как судьбу. И это здорово, так кеглей по графине, когда звучит, что ваша карта бита.
