ученых -- географов, геологов — и путешественников к далекому
сибирскому краю — к исследованию и изучению малоизвестной
окраины своей великой родины.
После Кропоткина основные черты рельефа Забайкалья
исследовали академик В. А. Обручев, профессор А. П. Герасимов и др.
По предложению академика В. А. Обручева, в честь первого ее
исследователя полоса гольцов, проходящих по Ленско-Витимской
горной стране, была названа хребтом Кропоткина. Это
название осталось в географической литературе и на картах.
Работа Кропоткина «Об орографии Восточной Сибири» была
долгое время настольной книгой для геологов и географов»
изучавших этот край.
Известный ученый Вознесенский, изучая Восточную Сибирь,
назвал именем Кропоткина голец в Становом хребте.
По ценности научных открытий и важности практических
результатов, по трудности и опасности, по проявленной Кропоткиным
предприимчивости и бесстрашию Олекминско-Вйтимская
экспедиция была самым значительным из всех его сибирских путешествий.
Кропоткин всегда был необычайно скромен в оценке своих
научных подвигов. В отчете об Олекминско-Витимской экспедиции
Географическому обществу он писал:
«Впрочем, кое-что, не лишенное интереса, удалось-таки собрать:
важно уже то, что нам удалось заглянуть в неведомый край и
пересечь это нагорье во всю его ширину».
Дальше он дал отчет на шестистах восьмидесяти страницах, к
своему отчету присоединяя и отчет своего друга И. С. Полякова.
«Читатель заметит, — писал Кропоткин, — что мы оба вовсе не
говорим о человеке. Самая главная причина этого та, что мы
людей почти вовсе не видали...
2—3 полуголодные семьи тунгусов попались нам на Витиме при
устье Нерчи, то-есть в самом начале похода; 5—6 якутских и
тунгусских семей попались лотом при устье Муи; 2—3 бурятских
семьи — на Енгандине».
Огромный край, по которому путешествовал Кропоткин, был
почти ненаселен.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ
Кропоткин ясно понимал, что у него нет достаточных
теоретических знаний, чтобы обосновать свои смелые географические
гипотезы.
Военная служба связывала его: он оставался чиновником
особых поручений по казачьим делам при иркутском
генерал-губернаторе. Это отнимало много времени и отвлекало его от науки. Но
расстаться со службой было не так просто: все-таки она давала
средсгва к жизни. От доходов с имений своего отца Кропоткин
сам давно отказался.
Еще в Сибири он начал литературную работу, посылал
корреспонденции в газеты, перевел английскую книгу «Философия
геологии» Педжа. Литературная работа давала небольшой заработок,
но на нее тоже требовалось свободное время. Все же Кропоткин
решил отказаться от офицерской службы, выйти в отставку,
вернуться в Петербург и жить исключительно на литературный
заработок. Петербург манил его как научный центр, где были универ-
ситет, библиотеки и Географическое общество, в которое он уже
не раз посылал свои доклады.
Что более всего его смущало и мучило — это недостаток
систематического образования.
В письмах к брату он с тоской говорил, что ничего не знает и
поэтому ничего не сможет сделать в науке. Это, конечно, было
преувеличением.
Кропоткин подал в отставку и весной 1867 года был уже в
Петербурге.
Он решил поступить «на старости лет», как он говорил (ему
шел двадцать шестой год), в университет, для того чтобы получить
систематическое математическое образование. Он чувствовал, что
только оно может дать ему положительные знания для обоснования
волновавших его географических проблем. И Кропоткин стал
студентом математического отделения физико-математического
факультета.
Известный путешественник, человек с большим жизненным
опытом, с бородой во всю грудь и уже начинающий лысеть сел на
студенческую скамью, среди молодых, безусых первокурсников. Но это
нисколько не смущало Кропоткина, да и некогда было думать об
этом.
Кропоткин начал усердно заниматься математикой.
Жил он в это время на свой литературный заработок: писал
статьи в газеты и журналы о своих путешествиях и делал
переводы для научных изданий. Свободное время он отдавал своей
излюбленной науке — географии, осмысливанию собранных в
экспедициях материалов.
Радость научного творчества Кропоткин ощутил впервые, когда
готовил отчет об Олекминско-Витимской экспедиции.
Еще во время путешествий по Восточной Сибири он убедился,
что горные цепи, как они значились тогда на картах, нанесены
совсем неверно.
Во время путешествия в Саянах, по Маньчжурии и особенно во
время Олекминско-Витимской экспедиции Кропоткина поразило это
несоответствие карт тому, что он видел в действительности.
Тогда же у него невольно возникло стремление во что бы то ни
стало разъяснить основные черты в строении рельефа этой
обширной страны.
«Так например, чертежники, — писал Кропоткин, — изобразили
восточную часть Станового хребта в виде громадного червя,
ползущего по карте на восток. Этого хребта в действительности не
существует».
Таких примеров он знал немало.
Кропоткин видел, что истоки рек, текущих с одной стороны в
Ледовитый океан, а с другой — в Тихий океан, зарождаются в
одних и тех же болотах.
«В воображении европейских топографов, — писал
Кропоткин, — самые высокие горные хребты должны находиться на
главных водоразделах, и вследствие этого тут изображали высокие
цели гор, которых нет в действительности. Много таких
-несуществующих хребтов бороздило карту северной Азии...»
Молодой географ видел, что материалы его опровергают все
старые представления о строении Восточной Сибири. И вот тут перед
ним встало серьезное препятствие, о котором он писал:
«Долгое время меня путали в моих изысканиях прежние
карты, а еще больше — обобщения Александра Гумбольдта, который
после продолжительного изучения китайских источников покрыл
Азию сетью хребтов, идущих по меридиану и параллельным
кругам.
Но наконец я убедился, что даже смелые обобщения
Гумбольдта несогласны с действительностью».
Это ставило Кропоткина в особенно трудное положение.
Гумбольдт, известный естествоиспытатель, для самого Кропоткина был
несомненным авторитетом, и отбросить для самого себя обобщения
Гумбольдта было нелегко.
Кропоткин решил подвергнуть сомнению все те предположения,
которые у него у самого возникли во время путешествий, о
строении Восточной Азии и основываться исключительно на точно про
верейном фактическом материале. Он взял большую карту и на
нее нанес хребты и плоскогорья, на которых он побывал сам.
Затем он собрал все отметки высот, сделанные прежними
путешественниками.
На оснований опубликованных определений астрономических
пунктов он вычислил еще сотни высот. Добавил к этому и еще
семьсот своих собственных определений высот.
В результате этой работы Кропоткин имел в своем
распоряжении около трех тысяч точек высот в северной Азии.
«Затем последовали, — писал Кропоткин, ¦¦¦- месяцы упорной
мысли, чтобы разобраться в хаосе отдельных наблюдений».
Молодой ученый около трех лет бился над тем, чтобы понять и
обобщить установленные им факты и создать свое представление о
строении горных хребтов Азии.
И вот наступило блаженное мгновение, о котором Кропоткин
