ученых -- географов, геологов — и путешественников к далекому

сибирскому краю — к исследованию и изучению малоизвестной

окраины своей великой родины.

После Кропоткина основные черты рельефа Забайкалья

исследовали академик В. А. Обручев, профессор А. П. Герасимов и др.

По предложению академика В. А. Обручева, в честь первого ее

исследователя полоса гольцов, проходящих по Ленско-Витимской

горной стране, была названа хребтом Кропоткина. Это

название осталось в географической литературе и на картах.

Работа Кропоткина «Об орографии Восточной Сибири» была

долгое время настольной книгой для геологов и географов»

изучавших этот край.

Известный ученый Вознесенский, изучая Восточную Сибирь,

назвал именем Кропоткина голец в Становом хребте.

По ценности научных открытий и важности практических

результатов, по трудности и опасности, по проявленной Кропоткиным

предприимчивости и бесстрашию Олекминско-Вйтимская

экспедиция была самым значительным из всех его сибирских путешествий.

Кропоткин всегда был необычайно скромен в оценке своих

научных подвигов. В отчете об Олекминско-Витимской экспедиции

Географическому обществу он писал:

«Впрочем, кое-что, не лишенное интереса, удалось-таки собрать:

важно уже то, что нам удалось заглянуть в неведомый край и

пересечь это нагорье во всю его ширину».

Дальше он дал отчет на шестистах восьмидесяти страницах, к

своему отчету присоединяя и отчет своего друга И. С. Полякова.

«Читатель заметит, — писал Кропоткин, — что мы оба вовсе не

говорим о человеке. Самая главная причина этого та, что мы

людей почти вовсе не видали...

2—3 полуголодные семьи тунгусов попались нам на Витиме при

устье Нерчи, то-есть в самом начале похода; 5—6 якутских и

тунгусских семей попались лотом при устье Муи; 2—3 бурятских

семьи — на Енгандине».

Огромный край, по которому путешествовал Кропоткин, был

почти ненаселен.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТЕРБУРГ

Кропоткин ясно понимал, что у него нет достаточных

теоретических знаний, чтобы обосновать свои смелые географические

гипотезы.

Военная служба связывала его: он оставался чиновником

особых поручений по казачьим делам при иркутском

генерал-губернаторе. Это отнимало много времени и отвлекало его от науки. Но

расстаться со службой было не так просто: все-таки она давала

средсгва к жизни. От доходов с имений своего отца Кропоткин

сам давно отказался.

Еще в Сибири он начал литературную работу, посылал

корреспонденции в газеты, перевел английскую книгу «Философия

геологии» Педжа. Литературная работа давала небольшой заработок,

но на нее тоже требовалось свободное время. Все же Кропоткин

решил отказаться от офицерской службы, выйти в отставку,

вернуться в Петербург и жить исключительно на литературный

заработок. Петербург манил его как научный центр, где были универ-

ситет, библиотеки и Географическое общество, в которое он уже

не раз посылал свои доклады.

Что более всего его смущало и мучило — это недостаток

систематического образования.

В письмах к брату он с тоской говорил, что ничего не знает и

поэтому ничего не сможет сделать в науке. Это, конечно, было

преувеличением.

Кропоткин подал в отставку и весной 1867 года был уже в

Петербурге.

Он решил поступить «на старости лет», как он говорил (ему

шел двадцать шестой год), в университет, для того чтобы получить

систематическое математическое образование. Он чувствовал, что

только оно может дать ему положительные знания для обоснования

волновавших его географических проблем. И Кропоткин стал

студентом математического отделения физико-математического

факультета.

Известный путешественник, человек с большим жизненным

опытом, с бородой во всю грудь и уже начинающий лысеть сел на

студенческую скамью, среди молодых, безусых первокурсников. Но это

нисколько не смущало Кропоткина, да и некогда было думать об

этом.

Кропоткин начал усердно заниматься математикой.

Жил он в это время на свой литературный заработок: писал

статьи в газеты и журналы о своих путешествиях и делал

переводы для научных изданий. Свободное время он отдавал своей

излюбленной науке — географии, осмысливанию собранных в

экспедициях материалов.

Радость научного творчества Кропоткин ощутил впервые, когда

готовил отчет об Олекминско-Витимской экспедиции.

Еще во время путешествий по Восточной Сибири он убедился,

что горные цепи, как они значились тогда на картах, нанесены

совсем неверно.

Во время путешествия в Саянах, по Маньчжурии и особенно во

время Олекминско-Витимской экспедиции Кропоткина поразило это

несоответствие карт тому, что он видел в действительности.

Тогда же у него невольно возникло стремление во что бы то ни

стало разъяснить основные черты в строении рельефа этой

обширной страны.

«Так например, чертежники, — писал Кропоткин, — изобразили

восточную часть Станового хребта в виде громадного червя,

ползущего по карте на восток. Этого хребта в действительности не

существует».

Таких примеров он знал немало.

Кропоткин видел, что истоки рек, текущих с одной стороны в

Ледовитый океан, а с другой — в Тихий океан, зарождаются в

одних и тех же болотах.

«В воображении европейских топографов, — писал

Кропоткин, — самые высокие горные хребты должны находиться на

главных водоразделах, и вследствие этого тут изображали высокие

цели гор, которых нет в действительности. Много таких

-несуществующих хребтов бороздило карту северной Азии...»

Молодой географ видел, что материалы его опровергают все

старые представления о строении Восточной Сибири. И вот тут перед

ним встало серьезное препятствие, о котором он писал:

«Долгое время меня путали в моих изысканиях прежние

карты, а еще больше — обобщения Александра Гумбольдта, который

после продолжительного изучения китайских источников покрыл

Азию сетью хребтов, идущих по меридиану и параллельным

кругам.

Но наконец я убедился, что даже смелые обобщения

Гумбольдта несогласны с действительностью».

Это ставило Кропоткина в особенно трудное положение.

Гумбольдт, известный естествоиспытатель, для самого Кропоткина был

несомненным авторитетом, и отбросить для самого себя обобщения

Гумбольдта было нелегко.

Кропоткин решил подвергнуть сомнению все те предположения,

которые у него у самого возникли во время путешествий, о

строении Восточной Азии и основываться исключительно на точно про

верейном фактическом материале. Он взял большую карту и на

нее нанес хребты и плоскогорья, на которых он побывал сам.

Затем он собрал все отметки высот, сделанные прежними

путешественниками.

На оснований опубликованных определений астрономических

пунктов он вычислил еще сотни высот. Добавил к этому и еще

семьсот своих собственных определений высот.

В результате этой работы Кропоткин имел в своем

распоряжении около трех тысяч точек высот в северной Азии.

«Затем последовали, — писал Кропоткин, ¦¦¦- месяцы упорной

мысли, чтобы разобраться в хаосе отдельных наблюдений».

Молодой ученый около трех лет бился над тем, чтобы понять и

обобщить установленные им факты и создать свое представление о

строении горных хребтов Азии.

И вот наступило блаженное мгновение, о котором Кропоткин