дой человек, военный топограф П. И. Мошинский, чтобы вести

топографическую съемку пути. Кропоткин уже успел хорошо

сработаться с ним по службе. Важно было иметь в экспедиции еще

и местного человека, энергичного сибиряка со связями, знающего

обычаи, людей и близкого к золотопромышленникам. Таким в

экспедиции Кропоткина оказался доверенный сибирских

золотопромышленников — читинский купец П. С. Чистохин. Его участие

в экспедиции оказалось очень ценным. Чистохин взял с собой двух

эвенков из Забайкалья, чтобы в будущем ходить с ними и

гонять гурты скота из Читы в Олекму, если удастся проложить этот

путь.

Эвенки оказались хорошими проводниками. Они вели караван

по звероловным тропам, в которых никто, кроме них, не мог

разобраться.

ПЛАВАНИЕ ПО ЛЕНЕ

Маршрут экспедиции начинался из Иркутска по почтовому

тракту до селения Качуги в верховьях реки Лены, дальше — по

реке Лене до села Крестовского, затем — на вьючных лошадях до

Тихоно-Задонского прииска, оттуда — до Серафимовского прииска,

а затем — по неисследованным местам на юг, в Читу,

9 мая 1866 года Кропоткин выехал из Иркутска, а 10 мая был

уже в селении Качуге, от которого Лена судоходна. Здесь и

собрались все участники экспедиции. Для них была заготовлена

небольшая баржа, или, по местному названию, «паузок», с плоским

дном и небольшой осадкой. Баржу нагрузили всевозможными

товарами и продовольствием для приисков и для торговли по пути

в селениях на берегах Лены.

Чистохин обо всем умело позаботился. Погрузка прошла

благополучно. Сборы в Качуге заняли всего два дня.

14 мая ранним утром паузок отчалил от берега, чтобы плыть

по течению.

Кропоткина очень радовало предстоящее путешествие.

Плавание по сибирским рекам со сплавом он уже испытал, а Лена

привлекала его не меньше, чем Амур. Подробного описания Лены в

географической литературе тогда еще не было, и Кропоткин

поставил себе задачу — составить его. С помощью топографа Мошинско-

го и Полякова он намеревался создать карту Лены, ее берегов и

притоков, определить возможно большее количество

астрономических пунктов, собрать геологическую, ботаническую и

зоологическую коллекции и дать описание селений, их быта и

экономики.

Молодой путешественник, как всегда, с неистощимой энергией и

энтузиазмом повел свои исследования. Работал он безустали. В то

же время он не забывал и наслаждаться природой.

«Как прекрасна эта вечно живая река со своими вечно

катящимися волнами! — писал он. — Одна волна сменяет другую, при

каждом новом взмахе весло опускается в новую струю воды, а

между тем кажется, что река одна и та же».

От Качуги до Жигалова паузок делал в сутки по течению три-

дцать-сорок километров, а то и меньше. Случалось, команда

баржи зазевается — и на мелководном плесе баржа сядет на мель или

ее прибьет к берегу. Приходилось сталкивать паузок шестами.

Иногда садились на мель так прочно, что товары с баржи

сгружали на берег и стаскивали ее с мели, запевая «Дубинушку».

Если бы Кропоткин плыл без дела, такое путешествие могло бы

ему быстро надоесть. Но для него все непредвиденные остановки

были наруку. Тут же он и его друг Поляков соскакивали в лодку,

плыли на берег и «обшаривали утесы», собирали голыши,

откалывали образцы горных пород и возвращались на паузок с богатой

добычей.

Ни часу не пропадало у них зря. У каждого селения паузок

подчаливал, и начиналась торговля мукой, сахаром, чаем, крупой,

мануфактурой, иголками, нитками и всякой мелочью. Кропоткин

в это время изучал быт населения. Его расспросы касались всего,

он ничего не упускал.

Кропоткину было тогда всего двадцать четыре года, но он

носил почти до пояса окладистую русую бороду. Она должна была

внушать населению и матросам уважение и почтение. Вместе с

тем он обнаруживал совершенно мальчишескую живость и

подвижность. Он прыгал с баржи на берег или с баржи в лодку, как

школьник, почти бегом носился по берегу, лазил по деревьям,

карабкался по скалам. Окружающие глядели на него с

недоумением. Он притаскивал на паузок мешки каких-то камней, древесных

веток, трав, костей животных. От него не отставал его товарищ —

Поляков. Вечерами и ночами они приводили все это в порядок,

укладывали, расклеивали надписи, сортировали, а с раннего утра

опять начинали наблюдения и сборы коллекций. Молодые ученые

трудились до изнеможения.

Отношения с командой у Кропоткина были самые

дружественные. Во всех трудных случаях он вместе с матросами принимался

за работу, наваливался на весла, отталкивался на перекатах

шестами, выгружал товар на берег — словом, работал не хуже их,

и это вызывало общее расположение к нему.

Паузок то несло течением мимо скал и берегов, которые каза-

лись интересными и могли дать что-то новое молодым

исследователям; ю, наоборот, застревал довольно подолгу в местах, где не

было ничего любопытного. После двух-трех таких вынужденных

остановок Кропоткин и Поляков решили сойти с паузка и взять

лодку, чтобы в ней плыть от Жигалова до Киренска. На этом

плесе Лена уже широка и глубока. Перекатов и отмелей нечего было

опасаться, и это позволяло им свободно вести геологические,

ботанические и зоологические наблюдения. Лодку можно было

останавливать где угодно.

Почтовые лодки на Лене были большие, приспособленные для

перевозки пассажиров и клади. Они шли на веслах, а при

попутном ветре на них ставили паруса. Средняя часть у них с

перекрытием, под которым можно укрыться от непогоды и солнца.

Кропоткин и Поляков пересели на лодку и, меняя в каждом

поселке гребцов, быстро поплыли вниз по Лене.

В ночное время, когда не было луны и нельзя было понять, где

они плывут, спутники, чтобы не сбиться с фарватера, не угодить в

протоку или не сесть на мель, обращались к Кропоткину со

странной, казалось бы, просьбой:

— Петр Алексеевич, полай пожалуйста!

Кропоткин лаял — собаки на берегу ему отзывались. Сидевший

на руле прислушивался, узнавал селение, мимо которого они

плыли, и успокаивался. Значит, не сбились с фарватера, и плыли

благополучно дальше. А Кропоткин снова налегал на весла.

Лаять Кропоткин научился еще в корпусе, когда его посадили

однажды в карцер за организованный им протест против

порядков, заведенных инспектором пажеского корпуса полковником Джи-

радотом.

В темном карцере, где он просидел неделю, его взяла тоска. Он

перепел все песни и романсы, какие знал, и ему пришло в голову,

чтобы как-нибудь развлечься, научиться собачьему лаю. Он лаял

за маленьких и больших псов, изображал, как собаки дерутся, как

они подвывают, и это очень искусно у него получалось. Казалось

бы, что в этом полезного? Но, как вспоминал потом с улыбкой

Кропоткин, «всякое знание, всякий навык и искусство в жизни

могут пригодиться».

При таком плавании, без обычной на паузке суеты, можно

было отдаваться и поэтическим настроениям, которые рождала река,

и углубляться в мысли, которыми была переполнена тогда голова

исследователя. Этой части своего плавания Кропоткин посвятил в

своих воспоминаниях самые поэтические страницы.

Лена именно на этом плесе, от Жигалова до Киренска,

исключительно красива и живописна. Великая сибирская река прорезает

ПО

горный хребет, ее скалистые берега величественно нависают над

водой, над ними еще выше встают причудливые пики (по

местному названию — «щеки»), их пересекают пади и ущелья. Необычен

и цвет скалистых берегов: яркие розовато-красные оттенки