обвалившейся породой размозжило голову. Товарищи принесли его

труп. Но начальник тюрьмы приказал труп в тюрьму не

принимать:

— Я не кладбищенский сторож.

И правда. Он не кладбищенский сторож, а главный палач

«мертвого дома».

Жандармский офицер утверждает, что его дело — сдать

заключенного живым или мертвым. А «Акционерное общество

по добыче свинца» решает вообще умыть руки. После долгих

препирательств вопрос передается на разрешение в высшие

инстанции. Всю ночь труп заключенного лежит под дождем

у ворот тюрьмы. Наконец сегодня около полудня с разрешения

прокуратуры его хоронят.

Городское кладбище расположено сразу за тюрьмой. Мы

смотрим на кладбище из окошка одной из «камер голых».

Несколько арестантов под охраной жандармов роют могилу.

Человека, которому вчера размозжило в шахте голову, тело

которого всю ночь омывал дсждь, предают земле без гроба и

без савана. А этот человек был землепашцем и звали его

Венекли Ташчи Хасан. Из-за вершка земли совершил он

убийство и получил пятнадцать лет тюрьмы. Он поклялся головой

своей жены вернуть похищенную землю, если выйдет через

пятнадцать лет на волю, а если нет,- он завещал добыть ее

своим сыновьям, Венекли Ташчи Хасан лежит теперь под

кипарисом, в могиле. За землю будут бороться его сыновья.

А это ведь не шутка, когда шесть миллионов безземельных

крестьян требуют: «Земли! земли!»; когда шесть с половиной

тысяч крупных помещиков и феодалов сидят на шее у

тринадцати миллионов турецких крестьян и выжимают из них

семь потов. Крестьянская проблема, нерешенный земельный

вопрос приводят к постоянным столкновениям, причиняют

неисчислимые горести миллионам людей. Эти проблемы стоят

перед нами во всей своей остроте, во всей своей грандиозности.

Единственная партия, которая указывает крестьянам верный

путь в борьбе за землю,— это партия коммунистов. Только она

и способна разрубить этот гордиев узел —помочь крестьянам

получить землю.

Из деревни пришла вдова Венекли Ташчи Хасана. Она

плачет, припав к кипарису у могилы мужа. Надзиратель вручает

ей оставшееся «наследство», потом сует ей в руку какую-то

бумажку и уходит. У ног плачущей женщины все имущество

покойного: жестяная кружка, глиняная миска, рваное

покрывало. В руках у нее свидетельство судебного врача,

оправдывающее «Акционерное общество по добыче свинца».

«ЧЕТЕ»

Большевик привел нас в свою камеру. Мой товарищ взялся

обучить его грамоте, и он не отходит от нас ни на шаг.

В школе ему никогда не приходилось учиться, но схватывает

он все очень быстро. Это живой, смышленый парень с

упрямым характером, большой любитель поспорить. При случае

может и подраться. Арестанты любят его.

Вместе с Большевиком в камере сидит мальчик. Ему лет

двенадцать. Он был связным сражающегося в горах

крестьянского отряда Нусрета. Его схватили и жестоко избили

жандармы. Он бежал и вскоре в городской мечети застрелил из

револьвера одного из самых жестоких здешних ростовщиков,

Перили. В тюрьме его прозвали Чете — Партизан. Большевик

заботится о Чете, как старший брат. Чете тоже хочет учиться

грамоте. Он раздобыл тетрадь, карандаш, выучил с нашей

цомощью алфавит. Первое слово, написанное им, было:

«Чете».

ДЕПУТАТ МЕДЖЛИСА

Проходит несколько дней. Снова идет дождь. Низко

стелются тучи. Тюрьма погружается в полумрак. В такие дни

арестанты не выходят из камер. Все словно вымирает.

Неожиданно тишина нарушается неистовой бранью. Шум, крики.

— Сводник... Душепродавец... Развратник... Зачем к

мальчикам .пристаешь!

Красивый, стройный юноша вместе с Большевиком

вытаскивают на террасу ростовщика Калафатчи. Они пинают его

ногами, тычут кулаками под бок.

Из всех камер выскакивают заключенные. Сутолока. Ру-

гань стоит двенадцатиэтажная. Седобородый высокий арестант

кричит:

— Не убивайте его, не пачкайте рук! Лучше опозорьте его!

Коричневая, бесстыжая рожа Калафатчи становится белой,

как саван. Заключенные снимают с него штаны и вешают ему

на шею. Днищем кастрюли мажут физиономию, вытаскивают

во двор. Все плюют ему в лицо. Но Калафатчи рад, что

остался жив.

По правде говоря, мы даже не предполагали, что

Большевик — такой сообразительный, ловкий парень. Оказывается, он

давно знал о грязных пороках Калафатчи и выжидал удобного

случая, чтобы вывести его на чистую воду. Он договорился

об этом с молодым лазом Типуки. Когда Калафатчи стал

приставать к бедному крестьянскому парнишке, которого он взял

себе якобы в «услужение», Большевик и Типуки поймали

«господина ростовщика» на месте преступления и опозорили

его перед всей тюрьмой.

Разоблачение Калафатчи расстроило планы охранки и про-

курора. Теперь арестанты уже не так легко верили клевета»

на которую не скупился Бесстыжий Глаз, чтобы очернить нас.

Через несколько лет мне пришлось еще раз натолкнуться

на имя Калафатчи.

Когда в последние годы почва стала уходить из-под ног

народно-республиканской партии, а от авторитета Иненю не

осталось и следа, в стране стали сколачиваться новые партии,

одна реакционнее другой. Это делалось для того, чтобы пред-

отвратить окончательное банкротство реакционных правящих

кругов и облегчить им маневрирование. Баяр и

тогда так называемую демократическую партию. И что бы вы

думали?! Калафатчи стал одним из самых рьяных зазывал

этой партии. Он выступает на площадях с громовыми речами,

превозносит до небес американскую «помощь», рассуждает о

«нравственности» и «чести», клевещет на коммунистов. Баяру

он настолько пришелся по вкусу, что, как сообщали газеты,

его прочили в директоры анкарского радио. Он стал депутатом

меджлиса.

ПОЕМ ПЕСНИ

По требованию прокурора слушание нашего дела все

откладывается. Теперь нас водят в суд по ночам. В зал заседаний

никого не пускают. Решено вести наш процесс при закрытых

дверях. Но это не судебное разбирательство, а полупантомима.

Судьи задают вопросы — мы молчим. Прокурор по-прежнему

настаивает на смертной казни.

В тюрьме нам пока еще разрешают быть вместе со всеми

арестантами. Но, кажется, это продлится недолго.

Два месяца мы спали на голых досках. Потом заключенные

лазы подарили нам мохнатую бурку. И сейчас мой товарищ

спит, завернувшись в нее.

Задумавшись, я стою у железной решетки окна. Как быстро

меняется погода здесь, на побережье! Только что лил дождь,

а сейчас солнце играет лучами, сверкает бликами на морской

волне...

Тихо насвистываю «Буденновский марш». Перед глазами

у меня лава красных конников.

Звон цепей выводит меня из задумчивости. На пороге

камеры стоят наши соседи-смертники. Проснулся и мой товарищ.

— Заходите, Капитан! Что вы стоите на пороге?

— Вчера вечером мы слышали, как вы пели песню

коммунистов. Только через стену слова не могли разобрать.

— Да садитесь же, друзья! Споем, если хотите, и песню

коммунистов.

Голосом меня природа но наградила. Товарищ любит

посмеяться над моим пением. Но чтобы отвести душу, то он,

то я будим среди ночи друг друга и, забывая обо всем, поем,

поем песни. Сейчас, исполняя желание Капитана, мы

затягиваем вполголоса:

Знамя, ведущее нас, — ленинизм!

Под сенью знамени,

Вперед со знаменем —

Оно ведет в священный бой!