— Я много размышляла, — сказала Агнес, когда мы снова встретились несколько дней спустя. Это было вечером третьего июля, и мы гуляли по берегу озера Мичиган. Празднование Дня независимости начинается в Чикаго уже вечером накануне фейерверком и музыкой. В парке Гранта было полно народу, но здесь, немного подальше к северу, набережная пустынна. Мы уселись на парапет и стали смотреть на озеро.

— Почему ты бросил писать, — спросила Агнес, — писать по-настоящему?

— Не знаю. Мне нечего было сказать. Или мне чего-то не хватало. Просто в какой-то момент перестал.

— А ты не хочешь попробовать снова?

— Хочу ли я? Хотения мало… Почему ты спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы у тебя был знаменитый приятель?

— Приятель, — проговорила Агнес, — звучит странно. — Она подтянула ноги и уперлась коленями в подбородок. — У меня было чувство, что ты ревновал, когда я показала тебе свой рассказ.

— Мне очень жаль, правда, я был несправедлив. Я был в раздражении.

— Да ладно. Но ты мне показывал ту книгу маленьких рассказов.

— Эту книгу купило целых сто восемьдесят семь человек…

— Это не имеет значения. Зато ты умеешь писать истории. Давай вернемся домой.

Когда мы встали и пошли назад, начало смеркаться. Небоскребы в центре города сливались в одно целое и казались одним огромным зданием, темной горой.

Внизу на берегу группа латиноамериканцев, должно быть семья, развела костер и веселилась. Агнес взяла меня за руку.

— А не мог бы ты написать историю обо мне? — спросила она.

Я засмеялся, и она засмеялась вместе со мной.

— Если хочешь стать бессмертной, тебе надо выбрать кого-нибудь познаменитей.

— Двух сотен экземпляров достаточно. Даже если она не будет напечатана. Это как портрет. Ты видел мои фотографии. У меня нет ни одного хорошего снимка. На котором я была бы такой, какая я в самом деле.

— Может, мне написать о тебе стихотворение? — спросил я. — So long as men can breathe, or eyes can see, so long lives this, and this gives life to theenote 4.

— Не надо стихов, — ответила Агнес, — напиши историю.

Мы дошли до моего дома. Магазинчик внизу был закрыт.

— Ты когда-нибудь поднимался к себе по лестнице? — спросила Агнес.

— Нет, — ответил я, — а зачем?

— А откуда ты тогда знаешь, что и в самом деле живешь на двадцать восьмом этаже?

Мы шагали по пожарной лестнице и считали этажи. Лестничная клетка была узкой и выкрашенной в желтый цвет. Когда мы остановились на двадцатом этаже, чтобы перевести дух, вдали послышались шаги. Мы затаили дыхание, но шаги вдруг прекратились, хлопнула дверь, и снова настала тишина.

— Я не люблю лифты, — сказала Агнес, — в них теряешь почву под ногами.

— По-моему, они очень даже практичны, — заметил я, двинувшись дальше, — представь себе…

— Я не хотела бы жить так высоко, — прервала меня Агнес, следуя за мной, — это не полезно.

Как и можно было предположить, моя квартира действительно находилась на двадцать восьмом этаже. Я в изнеможении упал на тахту. Агнес налила себе стакан воды, а мне принесла пива.

— Я никогда не писал историй о живых людях, — заговорил я, — вначале я, быть может, и отталкивался от какого-нибудь знакомого мне человека. Но внутри истории надо быть свободным. Все остальное — журналистика.

Агнес уселась рядом со мной.

— А истории, которые ты писал, действительно не имели ничего общего с людьми, которые натолкнули тебя на них?

— Да нет, — ответил я, — они были связаны с тем образом, который у меня сложился. Может быть, даже слишком связаны. Моя тогдашняя подруга ушла от меня, потому что узнала себя в одной из историй.

— Правда? — оживилась Агнес.

— Нет, — ответил я, — просто мы договорились, что будем объяснять это таким вот образом.

Агнес задумалась.

— Напиши обо мне историю, — сказала она некоторое время спустя, — чтобы я знала, что ты обо мне думаешь.

— Я никогда не знаю, чем дело кончится, — заметил я, — просто не распоряжаюсь сюжетом. Может получиться, что мы оба будем разочарованы.

— Под мою ответственность, — сказала Агнес, — твое дело писать.

Я был влюблен и ничего не имел против того, чтобы потратить пару дней на написание рассказа. Энтузиазм Агнес породил во мне любопытство, мне было интересно, чем окончится эксперимент, в состоянии ли я еще сочинять истории.

— Давай прямо сейчас и начнем, — предложила Агнес, — историю любви про тебя и меня.

— Нет, — возразил я, — писать буду все-таки я. Но сначала я бы хотел посмотреть фейерверк.

Агнес заявила, что ей фейерверк не интересен и что она хотела бы, чтобы я сразу начал писать. Я взял лист бумаги и стал писать.

* * *

Вечером третьего июля мы поднялись на террасу, расположенную на крыше, и стали вместе смотреть фейерверк.

* * *

Лифт шел до тридцать пятого этажа, дальше надо было подниматься по узкой лестнице. Терраса на крыше была покрыта деревянными планками, которые от солнца и дождей стали почти черными. Мы подошли к перилам и огляделись. Далеко внизу ехали машины и двигались люди, заполнявшие вечерние улицы. Мы могли видеть и озеро, и парк Гранта, где горело множество костров.

— Все эти люди, — проговорила Агнес, — не знают, что мы на них смотрим.

— Какая разница, знают или не знают.

— Они могли бы спрятаться, — возразила Агнес. — А когда начнется фейерверк?

— Когда станет достаточно темно. Тебе холодно?

— Нет, — ответила она и улеглась на одну из деревянных скамей, стоявших на террасе. — Ты часто бываешь здесь наверху?

Я сел рядом с ней.

— Вначале я приходил сюда почти каждый день, а теперь не часто. Вернее, перестал ходить совсем.

— Почему? — спросила Агнес. — Здесь можно смотреть на звезды.

Потом начался фейерверк. Агнес встала, и мы снова подошли к перилам, хотя ракеты разрывались высоко вверху над нами, так что мы могли смотреть на них и с середины крыши.

— А как давно Швейцария — независимое государство? — спросила Агнес.

— Не знаю, — ответил я, — трудно сказать.

В квартиру мы вернулись продрогшие.

— Теперь ты должен начать писать историю, — сказала Агнес.

— Хорошо, — согласился я, — но ты будешь мне позировать.

Мы пошли в кабинет. Агнес уселась в плетеное кресло у окна и стала убирать волосы с лица, поправлять воротник и улыбаться, словно ее собираются фотографировать. Я сел к компьютеру и посмотрел на нее. Меня снова поразило, что, несмотря на улыбку, ее лицо было серьезным, а взгляд говорил что-то на языке, которого я не понимал.

— Как бы ты хотела выглядеть? — спросил я.

— Главное, чтобы было похоже, — ответила она. — Но это должно быть симпатично. Ты ведь все-таки в меня влюбился, правда?

Я стал писать.

* * *

Впервые я увидел Агнес в Чикагской публичной библиотеке в апреле этого года.

* * *

— Что ты написал? — поинтересовалась она. Я прочел, и она осталась довольна.

— Тебе не обязательно позировать, — сказал я, — просто мне хотелось еще раз спокойно рассмотреть тебя.

— Мне совсем не трудно, — ответила Агнес.

— Но я просто не могу писать, когда ты вот так сидишь и наблюдаешь за мной. Может, сваришь пока нам кофе?

Агнес пошла в кухню. Когда она вернулась, я прочитал ей то, что успел написать.

* * *

Впервые я увидел Агнес в Чикагской публичной библиотеке в апреле этого года. Она сразу же привлекла мое внимание, как только села в зале напротив меня. Ее неловкие движения как-то не сочетались с утонченным, почти хрупким телом. Лицо ее было узким и бледным, волосы темными волнами падали на плечи. Наши взгляды встретились на мгновение, и я увидел ее удивленные голубые глаза. Когда она вышла из зала, я последовал за ней. На лестнице перед входом в библиотеку мы столкнулись снова, и я предложил ей выпить кофе.