@

Тропинка в полях.

Посредине луны осенней

Соцветия «женской красы»[7].

Киити [8]

@

Соскэ пододвинулся вплотную, внимательно разглядывая потемневшую от времени серебряную краску, желтизну на листьях, как бы приподнятых ветром, большую красную печать с именем Хоицу[9] посередине, и невольно вспомнил о том времени, когда ещё жив был отец.

С наступлением Нового года отец непременно доставал эту ширму из полутёмной кладовой, ставил её в прихожей, впереди помещал поднос из сандалового дерева с высокими краями для визитных карточек и принимал новогодние поздравления. В нише гостиной неизменно вешали два свитка с изображением тигра, чтобы Новый год был счастливым. Как-то отец сказал ему, что эти свитки написал не Ганку[10], а Гантай[11], и Соскэ до сих пор это помнил. На одном из свитков с изображением тигра, который пьёт воду, было пятно. Отец постоянно огорчался, что кончик тигриного носа немного испачкан тушью, и никогда не упускал случая ласково, но не без досады, укорить Соскэ: «Это ты сделал, когда был маленьким, помнишь?»

— Тётушка, так я возьму её, — сказал Соскэ, сидя с благоговением перед ширмой и размышляя о безвозвратно ушедшем времени.

— Да, да, разумеется, — дружелюбно откликнулась тётка. — Если хотите, я пришлю её.

Соскэ попросил тётку оказать ему такую любезность и на том распрощался. После ужина они вместе с О-Ёнэ, надев белые юката, вышли на галерею и там сидели рядышком в темноте, наслаждаясь прохладой и беседуя о событиях прошедшего дня.

— А с Ясу-сан ты не виделся? — спросила О-Ёнэ.

— Тётка сказала, что даже в субботу он с утра до вечера торчит на фабрике.

— Вероятно, ему приходится много работать, — только и сказала О-Ёнэ, не произнеся ни единого нелестного слова в адрес дядюшки и тётушки.

— Что же теперь будет с Короку? — спросил Соскэ.

— Трудно сказать… — ответила О-Ёнэ.

— Здраво рассуждая, мы вправе предъявить им серьёзные обвинения, даже дойти до суда, но дела всё равно не выиграем, доказательств нет.

— Стоит ли доводить дело до суда, — быстро проговорила О-Ёнэ. Соскэ ничего не ответил, лишь горько усмехнулся.

— Съезди я тогда в Токио, не случилось бы такого.

— Ну да. А потом всё это уже утратило всякий смысл.

Соскэ и О-Ёнэ поглядели на узкую полосу неба между карнизом крыши и откосом, поговорили о завтрашней погоде и легли спать.

В воскресенье Соскэ позвал Короку и передал ему свой разговор с тёткой.

— Не понимаю, отчего тётка от тебя всё скрыла, то ли зная твой горячий нрав, то ли считая тебя ребёнком. Во всяком случае, дела обстоят именно так.

Но что пользы было Короку от объяснений, даже самых подробных. И, надувшись, он сердито посмотрел на Соскэ, бросив:

— Вот оно что!

— Ничего не поделаешь. Поверь, ни у тётушки, ни у Ясу-сан нет дурных побуждений.

— Не сомневаюсь, — заявил Короку.

— Можешь винить меня, если тебе угодно. Я всегда виноват во всём. Такой уж я человек.

Соскэ лёг и закурил. Короку тоже молчал, разглядывая стоявшую в углу двустворчатую ширму.

— Узнаёшь? — спросил наконец Соскэ.

— Узнаю.

— Позавчера принесли от Саэки. Это всё, что осталось от отцовских вещей. Если бы за неё можно было выручить приличную сумму, я хоть сейчас отдал бы её тебе, но на одну выцветшую ширму университет не окончишь, — сказал Соскэ и со слабой улыбкой добавил: — Нелепо, конечно, в жару держать в комнате такую вещь, но просто некуда её девать. Короку всегда были чужды беспечность и нерасторопность брата, они его даже раздражали, но в критические минуты он терял способность возражать и спорить. Вот и сейчас, утратив весь свой пыл, Короку произнёс:

— Ширма ширмой, но что будет со мной дальше?

— Пока не знаю. Но этот вопрос надо решить до конца года, так что подумай хорошенько. Я тоже буду искать выход.

Короку стал горячо сетовать на неопределённость положения, которую по складу своего характера он совершенно не выносил. Она не давала ему покоя ни на лекциях в колледже, ни дома, когда надо готовиться к занятиям. Соскэ повторил всё то, что уже сказал, когда же раздражение Короку достигло предела, заметил:

— Чем без конца жаловаться и упрекать, бросил бы учёбу и уехал куда-нибудь. Ты ведь решительный, не то что я!

На этом разговор закончился, и Короку ушёл. Соскэ сходил в баню, поужинал, а вечером вместе с О-Ёнэ пошёл на праздник в ближайший храм. Там они недорого купили два цветка в горшках и вернулись домой. Оба горшка они прямо через окно выставили в сад, поскольку от кого-то слышали, что цветы очень любят вечернюю росу.

— Как дела у Короку-сан? — спросила О-Ёнэ, когда они легли в постель.

— Всё так же, — ответил Соскэ. Спустя минут десять супруги уже мирно спали.

На следующий день Соскэ пошёл на службу и за недостатком времени перестал думать о Короку. Впрочем, и дома, на досуге, он старался избегать этих докучливых мыслей, тяжким бременем давивших на его усталый мозг. В прежние времена он любил математику, отличался завидным упорством и достаточной ясностью ума, чтобы решать весьма сложные геометрические задачи, и когда сейчас Соскэ вспоминал об этом, его пугала происшедшая в нём перемена, слишком резкая для сравнительно короткого отрезка времени.

И всё же не было дня, чтобы где-то в самой глубине его сознания не всплыл образ Короку, и тогда появлялось стремление непременно найти выход, что-то придумать. Но в следующий же момент Соскэ гнал эту мысль, говоря сам себе: «Спешить некуда!» Однако совесть, словно крюк, торчала в сердце, не давая покоя.

Между тем наступил конец сентября, ярче сиял Млечный Путь по ночам, и вот как-то ранним вечером неожиданно явился Ясуноскэ. Он мог прийти только по делу, настолько редким был гостем, и Соскэ с О-Ёнэ сразу это поняли. Они не ошиблись: Ясуноскэ пришёл потолковать о Короку.

Как выяснилось, Короку совсем недавно вдруг пришёл к Ясуноскэ на фабрику и заявил, что, дескать, от старшего брата узнал во всех подробностях историю, касающуюся денег, оставшихся после отца. В конце концов обидно столько лет учиться и не поступить в университет. Он во что бы то ни стало хочет продолжать учёбу, если для этого даже понадобится залезть в долги. Вот он и пришёл спросить совета. Когда же Ясуноскэ ответил, что поговорит с Соскэ, Короку вдруг резко воспротивился и заявил, что с братом нечего советоваться, не тот он человек — сам бросил университет, а теперь хочет, чтобы и другие остались недоучками. Если разобраться, во всей этой истории есть доля вины брата, однако Соскэ сохраняет полное спокойствие и безразличие. Поэтому вся надежда Короку на Ясуноскэ. Может показаться странным, что он обратился к Ясуноскэ после того, как тётка отказала, однако Короку полагает, что Ясуноскэ лучше его поймёт. Настроен был Короку весьма воинственно и, судя по всему, отступать не собирался.

Ясуноскэ стал уверять Короку, что Соскэ тоже о нём очень беспокоится и в ближайшие дни придёт к ним обсудить этот вопрос. Насилу удалось успокоить Короку и отправить домой. Уходя, Короку вынул из кармана несколько листков бумаги, объяснив, что причины пропуска занятий полагается излагать письменно, попросил Ясуноскэ поставить личную печатку и добавил, что регулярно посещать колледж не намерен, покуда не решится вопрос о его дальнейшей учёбе.

Сославшись на занятость, Ясуноскэ не просидел и часа. Как быть с Короку, они так и не решили, обменявшись на прощанье примерно такими фразами: «Как-нибудь все вместе соберёмся, не спеша обсудим и решим, а если позволят обстоятельства, пригласим и Короку». После ухода Ясуноскэ О-Ёнэ спросила мужа:

— Что ты обо всём этом думаешь?

Сунув руки за пояс кимоно и слегка ссутулившись, Соске вместо ответа сказал: