После этих слов Соскэ окончательно потерял покой. Но, как ни странно, с переездом Короку О-Ёнэ даже приободрилась, видимо, потому, что прибавилось хлопот, и теперь со всем усердием, на какое только была способна, ухаживала за мужем и деверем. Не в пример Короку, Соскэ всё это хорошо понимал и, исполненный благодарности, боялся лишь, как бы волна душевной энергии не захлестнула О-Ёнэ, не ухудшила её здоровья.
Так оно, к несчастью, и случилось. В один из декабрьских дней, когда над землёй свинцовой тяжестью нависло небо и холодное ненастье угнетало душу, сжимая руками измученную голову, О-Ёнэ с трудом поднялась после бессонной ночи и стала хлопотать по хозяйству. Каждое движение отдавалось в мозгу лёгкой болью, и всё же днём О-Ёнэ было легче, нежели ночью, когда все мысли были сосредоточены на этой боли.
Превозмогая боль, О-Ёнэ собирала мужа на службу, надеясь, что немного погодя наступит, как обычно, облегчение. Однако надежды её не оправдались. Оставшись наедине с собой, О-Ёнэ почувствовала слабость во всём теле. Вдобавок угнетала промозглая погода. Казалось, небо замёрзло и холод проникает в дом сквозь сёдзи, тоже тёмные и сумрачные. Но, несмотря на холод, голова горела. Пришлось О-Ёнэ лечь в постель. Спустя немного она попросила Киё принести ей смоченное в воде полотенце. Полотенце сразу стало тёплым, так пылала у О-Ёнэ голова. Тогда она поставила у изголовья таз и время от времени сама смачивала полотенце.
Промучилась О-Ёнэ до самого обеда. У неё даже не хватило сил встать к столу и поесть, как обычно, вместе с Короку. Она лишь велела служанке подать Короку обед. А потом, совершенно не заботясь о причёске, попросила принести мягкую ватную подушку вместо жёсткой, на которой обычно спала.
Вышел из своей комнаты Короку, заглянул к О-Ёнэ, но, увидев, что она лежит с закрытыми глазами, вероятно, решил, что она спит, и тихонько прикрыл фусума. Затем сел к столу и стал торопливо есть политый чаем рис.
Лишь к двум часам О-Ёнэ наконец забылась коротким сном, а когда проснулась, полотенце, обмотанное вокруг головы, оказалось совершенно сухим. Головная боль несколько утихла, но всё тело было налито какой-то отвратительной тяжестью. С большим трудом О-Ёнэ встала, чтобы немного подкрепиться.
— Что, госпожа, полегче вам? — заботливо спросила Киё, прислуживая за столом. О-Ёнэ будто и в самом деле почувствовала облегчение. Она велела служанке убрать постель и села у хибати дожидаться мужа.
Соскэ пришёл со службы вовремя, с раскрасневшимся от холода лицом. В районе Канда, сообщил он, уже началась предновогодняя торговля, у магазинов стоят шесты с рекламами, вход в торговые ряды задрапирован по обеим сторонам белым в красную полоску полотном, гремит специально нанятый оркестр, завлекая покупателей.
— Такое веселье! — заключил Соскэ. — Непременно посмотри. На трамвае доедешь очень быстро.
После внимания, проявленного мужем, у О-Ёнэ не хватило духу пожаловаться на недомогание, да и не так уж она страдала. Поэтому она, как обычно, помогла мужу переодеться.
Но не было ещё и девяти часов, когда вдруг она сказала, что хочет лечь пораньше[23], потому что ей нездоровится. Для Соскэ это явилось неожиданностью, и оп встревожился, но О-Ёнэ так уговаривала его не волноваться, что он успокоился и отправил её спать.
Минут двадцать после этого он сидел при тусклом свете лампы у хибати, прислушиваясь к шуму чайника в вечерней тишине, и размышлял. Ходят слухи, будто всем чиновникам с нового года прибавят жалованье, но перед этим непременно проведут либо реорганизацию, либо сокращение. И Соскэ без страха не мог думать, что ждёт его в этом случае. Устроивший его на службу Сугихара, к несчастью, ушёл из министерства, где был начальником отдела. Соскэ, хоть и не доучился и потому многим уступал в знаниях, да и читал мало, с работой справлялся не хуже других, к тому же, как ни удивительно, после переезда в Токио он ни разу не болел и изо дня в день исправно ходил на службу.
Наконец Соскэ решил, что, пожалуй, всё обойдётся, и легонько постучал ногтем по чайнику. В этот момент раздался исполненный страдания голос О-Ёнэ, которая звала его. Забыв обо всём, Соскэ побежал к жене.
Морщась от боли и сжимая рукой плечо, О-Ёнэ сидела в постели, сбросив наполовину одеяло. Соскэ почти машинально положил ей на плечо руку, ощутив пальцами остро торчавшую ключицу.
— Чуть подальше, — жалобно произнесла О-Ёнэ. Соскэ не сразу нашёл больное место между плечом и шеей, затвердевшее, словно камень. По просьбе О-Ёнэ он изо всех сил надавил на это место, у него даже пот выступил на лбу, но это не принесло О-Ёнэ облегчения.
Невольно Соскэ вспомнил болезнь со старинным названием «грудная жаба» и рассказ деда об одном самурае, ехавшем куда-то верхом. Почувствовав вдруг нестерпимую боль в плече, самурай соскочил с лошади, схватил нож, прикреплённый к рукояти меча, сделал надрез на плече и пустил кровь, тем самым избежав смерти. Понимая всю опасность болезни, Соскэ тем не менее сомневался в необходимости столь жестокого метода лечения.
Прилив крови был настолько сильным, что у О-Ёнэ покраснели даже уши. На вопрос, есть ли жар, О-Ёнэ с трудом ответила, что есть. Соскэ велел Киё налить в пузырь холодной воды, но пузыря, к несчастью, не оказалось, и Киё так же, как утром, принесла таз с водой и, смочив полотенце, положила его на голову О-Ёнэ. Соскэ продолжал усиленно массировать плечо, время от времени справляясь, не стало ли О-Ёнэ хоть чуточку легче, однако О-Ёнэ едва слышно отвечала, что нет, ей не легче. Соскэ совсем приуныл, но оставить О-Ёнэ одну и идти за врачом не решался.
— Сбегай в лавку за пузырём, а заодно позови врача, он, пожалуй, не спит, ведь рано ещё, — сказал Соскэ служанке.
Киё тотчас же вышла в столовую посмотреть на часы, и оттуда послышался её голос:
— Сейчас четверть десятого.
Затем она пошла на кухню и принялась в темноте искать гэта. Очень кстати вернулся Короку. Как всегда, не сказав брату ни слова, даже не поздоровавшись, он направился было, к себе, но Соскэ громко его окликнул. Короку замешкался в столовой, однако брат продолжал его настойчиво звать. Короку волей-неволей нехотя откликнулся и заглянул в комнату О-Ёнэ. Глаза у него были воспалённые, он, видимо, выпил. Однако хмель тут же прошёл.
— Что-нибудь случилось с сестрицей? — испуганно спросил Короку.
Соскэ решил вместо служанки отправить за врачом и в лавку Короку и велел ему поторопиться. Короку, не раздеваясь, пошёл к выходу.
— Я лучше позвоню врачу от Сакаи-сан, так будет быстрее.
— Ладно. — согласился Соскэ.
Пока Короку ходил, Соскэ то и дело заставлял Киё менять воду в тазу, а сам массировал О-Ёнэ плечо, чтобы хоть как-то отвлечься. Было невыносимо смотреть, как она страдает, и бездействовать. Соскэ весь извёлся в ожидании врача, всё время напряжённо прислушиваясь к звукам снаружи.
Появление врача было для Соскэ равносильно наступившему после тревожной ночи долгожданному рассвету. Врач, как ему и полагалось, держался вполне спокойно. Он поставил рядом с собой свой чемоданчик и хладнокровно, не спеша, стал осматривать О-Ёнэ, словно перед ним был больной, страдающий хронической болезнью. Глядя на его невозмутимый вид, Соскэ немного успокоился.
Врач поставил О-Ёнэ на спину горчичники и велел ставить их каждый раз во время приступа, а также класть на ноги согревающий компресс, а на голову пузырь со льдом. Киё и Короку занялись приготовлением компресса, а Соскэ положил жене на голову пузырь.
Так в хлопотах прошло около часу. Врач остался, чтобы некоторое время понаблюдать за больной, и время от времени они с Соскэ обменивались ничего не значащими фразами, не переставая озабоченно поглядывать на О-Ёнэ.
— Холодно теперь по ночам, — заметил врач. Испытывая неловкость оттого, что доставил врачу столько хлопот, Соскэ попросил его не стесняться и уйти, когда тот пожелает, и подробно расспросил об уходе за больной. К этому времени О-Ёнэ почувствовала себя лучше.
