«Во-первых, души нет, — сердито передразнил хэр Ройш, — а во-вторых, у меня с ней всё в порядке».

Приблев снова задумался, на сей раз постукивая стетоскопом по собственным наверняка нестерильным губам.

«Полагаете? То есть я, конечно, не суюсь, и тут никто, кроме вас, доподлинно знать не может — ну, ха, разве что мистер Фрайд. Но сугубо житейски предполагаю: неужели в такой момент душа может быть спокойна? После того, что мы сделали… Мы, конечно, много чего сделали, и с логической точки зрения с графом Тепловодищевым вышло не хуже, чем, скажем, с бароном Копчевигом, но я, знаете, чем дольше живу, тем яснее вижу, что логическая точка зрения обычно мало кого интересует. Четвёртый Патриархат ведь наверняка… — он осёкся, вгрызся в стетоскоп, но через минуту вновь заулыбался: — Я, не буду прикидываться, не слишком политик, это ваше занятие. Вам, наверное, виднее, зачем было нужно… Н-да, и как именно Четвёртый Патриархат отреагирует — они ведь небось как раз сейчас то и обсуждают? Ну, что мы им отправили? В общем, я о том лишь, что вряд ли хоть чья-то петербержская душа может быть сейчас в полной мере спокойна. Так что я вам советую отдохнуть. И ещё, может… — Приблев смутился, — подумать».

«Подумать», — иронически хмыкнул хэр Ройш.

«Подумать, — чрезвычайно серьёзно кивнул Приблев, — и попытаться понять, что вас так тревожит, что вы и сами этого почувствовать не можете».

Подобный оксюморон показался хэру Ройшу, откровенно говоря, крайне неубедительным диагнозом, однако странный набор симптомов, непохожий ни на одну болезнь из отцовского «Общего справочника недугов человеческих», от этого не уходил. Можно было бы созвать ещё докторов, но тут Приблев попал в точку: докторам хэр Ройш не доверял, и затея подпустить к своему ослабевшему телу постороннего человека, чьи желания легко могут быть вредоносными, казалась ему пустым куражом. Юр Придлев, к сожалению, письма попросту игнорировал, а Ларий Придлев, явившись, выписал некие соли. Те сняли лихорадку и сбавили сонливость, однако ровный почерк к хэру Ройшу так и не вернулся, а в пальцах кололо теперь постоянно.

Следующий понедельник он встретил в гостиной, и количество дров в его камине было выверено математически, поскольку разобрать, холодно ему или жарко, хэр Ройш не мог. Одеяла он также оставил в спальне, ввиду чего чувствовал себя весьма неуютно.

Осторожно постучав в дверь, слуга доложил, что явились посетители.

— Кто там? Я никого не звал, — нахмурился хэр Ройш.

— Ну, право, к чему подобная подозрительность? — укорил его Скопцов. — Я бы предположил, что вас заглянул проведать кто-то из наших общих друзей. Вы нездоровы.

Скопцов? Хэр Ройш не помнил, как и когда тот пришёл, хотя в этом не виделось ровным счётом ничего удивительного. В самом деле, выпадение из жизни почти на неделю не может не привлечь разносчиков слухов, оппортунистов и просто любопытствующих. Это естественно. Выглядел хэр Ройш вполне благопристойно, чрезмерной слабости не ощущал, так что, по всей видимости, разумнее всего было бы не скрываться, а принять гостей. Кивнув слуге, он позволил себе на мгновение прикрыть глаза.

У них ведь тоже есть армия, как ты мог не учесть этот фактор?

— Приблев сказал, вам дурно, — в гостиную вошёл Золотце, одетый чуть скромнее прежнего, но в целом самый обычный, от недавней ссоры и выхода из Временного Расстрельного Комитета ничуть не изменившийся; замерев возле дверей, он усмехнулся: — И я вижу, он был прав.

— Я в относительном порядке, — аккуратно произнёс хэр Ройш и обратился к Скопцову, вынырнувшему из-за золотцевской спины: — А вы самолично, вижу, вышли встретить гостя? Не стоило, для этого есть слуги.

Скопцов захлопал бледными ресницами и удивлённо переглянулся с Золотцем; на лицах обоих проступила однозначная озабоченность.

— О чём вы? — Золотце прошёл в гостиную и достаточно бесцеремонно схватил хэра Ройша за запястье в поисках пульса; помолчав, пожал плечами. — Мы с господином Скопцовым встретились почти случайно, и он, конечно, тоже о вас волнуется…

— Вам стоило кого-нибудь к себе пригласить, — укорил Скопцов, — за вами нужен уход. Вам хорошо готовят?

Хвост его весь вымок от снега, хотя жар камина должен был давно его высушить. Хэр Ройш потёр виски, вложив в это движение больше силы, чем требовалось.

Это армия чиновников. Она не сможет квалифицированно противостоять Охране Петерберга.

— Я снимаю комнаты вместе с господином Приблевым — вы ведь это помните? Хэр Ройш, — Золотце легонько потряс его за плечо, — хэр Ройш, послушайте меня. Я понимаю, что последняя наша встреча была… разгорячённой, и не вздумайте полагать, будто ваша болезнь что-то меняет в моей позиции. И то, как Революционный Комитет извратил мою шутку… Всё это проблемы, требующие решения. Но вы верно тогда сказали: выходя из комитета, необязательно выходить из кабинета. Совершенно ненормально, что я узнал о вашем состоянии только по рассказам Приблева. Слышите? Я, в конце концов, беседую порой с мистером Уилбери — это не делает меня врачом, но…

— А я и вовсе никак не врач, — подхватил Скопцов, — но мы ведь ваши друзья! Как бы то ни было, как бы ни поворачивались события в городе, мы ваши друзья, так что не нужно прятаться…

— А кто ещё мне друг? — поинтересовался хэр Ройш. — Твирин мне друг?

Золотце немедленно взъерошился.

— При чём тут Твирин? Вы ещё, право слово, Веню помяните.

— Я имел в виду, — тщательно выговорил хэр Ройш, подбирая слова столь же математически, как дрова в камине, — что деловые отношения любого толка размывают понятие дружбы — если даже оставить в стороне его размытость изначальную. Мне показалось, господин Золотце, что свою позицию вы выразили весьма прозрачно.

— Даже и не думайте опять попрекать меня кабинетом! — фыркнул Золотце. — Это был фарс и скандал, а не деловые отношения. И потом, — просиял он, — вы, право, преувеличиваете. Когда я лишился дома, вопрос съёмных комнат встал естественным образом — у города нет возможности, а у меня желания восстанавливать Алмазы. И не менее естественным образом господин Приблев пригласил разделить его временное обиталище, где он скрывается от чрезмерной родительской любви. И знаете что? На третий же день, стоило мне привести свои чувства в порядок, господин Приблев заявляет: нам, мол, стоит чётко распределить, а то и зафиксировать на бумаге, кто и какую долю этих комнат будет оплачивать!

— Весьма… смело, — Скопцов подошёл к стоящему возле камина креслу, но садиться в него не спешил. — Наверное, он подумал, что подобное предложение поможет избежать неловких ситуаций в дальнейшем.

— И был в этом решительно прав, — Золотце хмыкнул, — освежающе прав, позволю себе заметить. Я припомнил эту историю для того как раз, чтобы указать, как деловые отношения только укрепляют дружбу. Батюшка любил рассказывать, насколько денежный вопрос способен испортить людей. И не то чтобы господин Приблев был беден…

— То же можно сказать и про вас, — Скопцов улыбнулся.

Повисло молчание, и в его парах хэр Ройш напряжённо задумался о том, когда же именно последний пришёл. Кажется, утром? Утром было снежно, хэр Ройш дремал урывками — наверняка слуги могли пропустить гостей, или матушка, или он сам, того не запомнив, повелел…

Какая чушь. Очевидно, что Скопцов пришёл только что, с Золотцем. А это, к сожалению, указывает на то, что нервное расстройство серьёзнее, чем хотелось верить. Нужно его лечить, но хэр Ройш этого не умел, да и как лечить без докторов?

— Я хотел поднять этот вопрос, — неприятно поджал губы Золотце, — тот самый, что портит людей. Если говорить прямо, мне кажется, что члены Революционного Комитета заслуживают определённых выплат. Вы знаете, что члены Временного Расстрельного получают жалование?

— Это сугубо бюрократический момент, — донеслось от дверей. — Когда составлялась должностная инструкция членов Временного Расстрельного Комитета, следовало как-то их, то есть нас, классифицировать. Если бы я взялся создавать всецело новую категорию, к ней потребовался бы целый свод дополнительных правил, что было в той ситуации неоправданно громоздко. Тем временем, в Охране Петерберга есть чин «рядовой с гражданской профессией» — для поваров, конюхов и тому подобных вспомогательных людей. Было вполне естественно отнести к этой категории и членов Временного Расстрельного Комитета. А любым рядовым полагается жалование.