— Насколько мне известно, вы сторонник действенных методов, — обронил мистер Флокхарт. Гныщевич с размаху вперился в него, и тот скукожился.

Главное блюдо предполагалось подавать под самый вечер, но, кажется, аудитория стосковалась по нему быстрее. Что ж, это нетрудно переиграть.

— Вы меня оскорбляете, — медленно выговорил Гныщевич и столь же медленно, по-хозяйски обвёл глазами сидящих за столом.

Туралеев твердил что-то о правилах бального наряда — Гныщевич ими в самом деле не владел, но это ничуть не мешало ему наслаждаться цветником. Яркие, лёгкие, переливающиеся на свету — дивно и лестно было воображать, как дамы придирчиво подбирали к платьям ожерелья, а мужчины — броши к платкам, чтобы предстать пред ним, градоуправцем Свободного Петерберга. Всё детство в кабаре Гныщевич заглядывался на чужие праздники — и теперь, когда он заработал на свой, это был самый лучший, самый пышный и роскошный праздник. Праздник, который запомнит и мнящий о себе невесть что мистер Флокхарт, и вон тот безымянный толстяк на другом конце стола, нарочно усевшийся подальше, чтобы спокойно злословить со своей девкой по-баскски, хотя ни он, ни девка басками не были. Как будто Гныщевич не разбирает баскского!

Мистер Флокхарт заморгал и засмеялся:

— Оскорбляю? Вас оскорбляют слова о том, что вы любите эффективность? Oh… Простите, если вам почудился в моих словах намёк, его там не было…

— На воре шапка, — фыркнула Брада.

— …Повторяю, я не имел в виду ничего дурного. Право, не ожидал от вас — человека, лишённого бремени аристократического воспитания, — такой обидчивости…

— Oh non, вы не поняли, — Гныщевич потянулся и откинулся на спинку кресла, — ваши намёки ничуть меня не оскорбляют. Меня не оскорбляют ни обвинения из уст аферистки, приехавшей в этот город по поддельным документам, ни колкости в адрес моего низкого происхождения. — Он выдержал паузу, заранее смакуя вкус главного блюда. — Но меня оскорбляет ваше присутствие в Петерберге.

Теперь заморгали уже все. Квадратный подбородок хэра Шпраута подобрался почти к самому носу. Мсье Фили громко закашлялся. Мистер Флокхарт светски приподнял брови:

— Вас оскорбляет моё присутствие?

— О, нет-нет, не ваше лично. Вас всех, — послал улыбку Гныщевич на дальний конец стола, где минуту назад злословили по-баскски. — За исключением, конечно, мистера Фрайда, его аферистки и господ Туралеевых.

— Я вас не понимаю, — растерял улыбчивость Фили.

— Ah, bon? — Гныщевич вскочил с кресла. — Попробую объяснить. Скажите, мсье Фили, чем вы занимаетесь? Какова, я имею в виду, ваша профессия?

— Вы прекрасно знаете, — Фили посмотрел по сторонам в поисках поддержки, — что я прибыл в Петерберг по приглашению графа Ипчикова. Я химик, меня интересуют смеси для обработки резины, способные повысить её эластичность и прочность…

— А вы, мсье Жюмьен? — приобнял Гныщевич спинку следующего кресла.

— Я спиритист.

— Химик, спиритист… И, конечно, все мы слышали об успехах мистера Флокхарта на литературном поприще, а также о сердечной любви хэра Шпраута к древнеимперским летописям — вы ведь, если не ошибаюсь, и в Германском Королевском Университете ими занимались? Какие удивительные у нас здесь собрались gens — вам всем страшно повезло, что Петерберг наконец-то открылся, не так ли? — Увидев, насколько Туралеев встревожен, Гныщевич отсалютовал ему. — И у каждого здесь, конечно, имеется своё дело, не слишком связанное с балами градоуправца. — Он покаянно уронил голову. — Господа, я должен перед вами извиниться. Я оторвал мсье Жюмьена от призраков, мистера Флокхарта — от пьес, а мсье Фили от резины. Но, поверьте, тому есть причина. У меня приготовлен для вас скромный surprise.

Гныщевич подошёл к дверям, ведущим в кухню. Европейские гости следили за ним нервно, но заинтригованно. Из дверей показался полноватый молодой мужчина в очень простой одежде и с русой бородой. На собравшихся он почти не обратил внимания — даже не поклонился.

— Позвольте вам представить моего близкого приятеля… au fait, нужно ли его представлять? Большинство из вас с ним знакомы, хоть никто почему-то и не поинтересовался его судьбой. Знаете, — доверительно обратился Гныщевич к Флокхарту, — человеку, лишённому бремени аристократического воспитания, порой непросто понять тонкости этикета. Как вы думаете, представления уместны?

— Я не… Вам, полагаю, виднее…

— Но ведь ты меня знаешь, Richard, — безразлично бросил бородач. Флокхарт сделал вид, что не расслышал.

— Что ж, тогда представлю. — Гныщевич прочистил горло и принял торжественный вид. — Мсье Гаспар Армавю, бывший наместник Европ в Петерберге.

Мсье Армавю и правда узнал бы не всякий, кто видел его прежде. За время своего заключения — сперва в казармах, потом в небольшом домике на складах — он познал Путь Некоего Латиноамериканца С Непроизносимым Именем, отказался от бритвы и презрел европейскую религию. У каждого свой способ справляться с неурядицами, и способ мсье Армавю Гныщевичу нравился. Тихо, удобно, договороспособно. В благодарность за сотрудничество Армавю просил книг и уехать в Латинскую Америку.

А это было нетрудно устроить.

— Мсье Армавю, — возвестил Гныщевич, — согласился помочь мне и восполнить мою нехватку аристократического воспитания. — Он доверительно привалился к центру всеобщего внимания. — Mon ami, низкое происхождение наверняка мешает мне подметить в дорогих гостях нечто важное. Вы мне не поможете?

Всё важное Армавю пересказал Гныщевичу загодя, но любимые песни так и тянет переслушать.

— Мистер Ричард Флокхарт, — без выражения поведал тот, — двенадцать лет назад лишился позиции наместника города Кирзани, поскольку принял превышавшее его полномочия решение по поводу судьбы соседнего города Тумрани. С тех пор профессионально шпионит в пользу британской короны под видом драматурга с громким именем. Личный друг Первого министра Британии.

— Я не понимаю… — заблеял Флокхарт, но Армавю его даже не услышал. Он шёл по своему непроизносимому Пути.

— Мсье Жан Фили, — продолжал он, — сын маркиза Жан-Жака Д’Арсо, действующего советника французской короны по внеевропейским делам. Сменил фамилию в шестнадцать лет, чтобы скрыть родственную связь. В узких кругах известен тем, что лично находился в Латинской Америке в момент захвата Альтепетля. Один из главных лоббистов использования распылительных успокаивающих смесей в случае конфликтов. Мсье Арсен Жюмьен. Дипломат с тридцатилетним стажем. Долгие годы представлял Францию в Европейском Союзном правительстве, лично выезжал на переговоры с Четвёртым Патриархатом. В глазах публики с годами превратился в безобидного и немного безумного старичка с достойным послужным списком, однако письма во Францию стремится отправлять не с городских почтамтов, а выбираться в пригороды. Хэр Шпраут, профессор имперской словесности. В двадцать пять заинтересовался имперским правом, к тридцати стал одним из самых именитых европейских нотариусов, чем и заслужил доверие самого герцога. Хэр Герлих…

Он продолжал ещё очень долго и очень монотонно — Гныщевич даже забеспокоился, не завёл ли его непроизносимый Путь туда же примерно, куда обычно ведут пилюли. Но l’impression, какая impression! Уж конечно, европейские гости не ожидали, что на них вывалят горы их собственной подноготной. Гныщевич тоже не ожидал, что Армавю сможет столько о каждом поведать.

Это, наверное, любым верхам общества свойственно. Все друг друга знают, и всякий держит на другого зуб.

Сейчас многие зубы в зале заскрипели.

Туралеев краснел, бледнел и значительно покашливал. Гныщевич даже не держал на него зла: просто он привык, что главная фигура Петерберга (будь то градоуправец или наместник) ему приходится чем-то навроде ребёнка или собственности. И по-своему об этой фигуре пёкся.

Да только Гныщевич-то ничьей собственностью не был.

— Занятная выясняется штука, — подытожил он, когда глоссарий европейских персоналий в исполнении Армавю иссяк. — Оказывается, господа, вы все — сплошь personnages politiques et diplomatiques! По крайней мере, в прошлом. А говорите — химики, спиритисты…