Жаль, мальчик Приблев отказался прийти.

Плеть ведь прав: у Гныщевича осталось мало друзей, особенно среди тех, кому дружить с ним предписывала должность. С другой стороны, кому нужны друзья, когда у тебя есть генералы?

Вон и аферистка Брада продолжала кидать многозначительные взоры.

И потом, Гныщевичу вовсе не было одиноко. Он оставил при себе шпоры, нож и бриллиантовые часы, но шляпе позволил отдохнуть в Управлении. Потому что сегодня подобающий градоуправцу шёлковый сюртук впервые казался ему родной кожей.

Что там Туралеев говорил про стезю? Туралеев ничего не знает про стезю.

Гныщевич чувствовал себя великолепно. Magnifique.

— Господин градоуправец, удостоите меня следующим вальсом? — нежно воззвала над его ухом госпожа Туралеева. Она только что отплясала со сморчком из Франции по имени мсье Жюмьен и, видимо, осознала, что всю жизнь интересовалась мужчинами карманного размера.

Также ей прекрасно было известно, что Гныщевич не танцует.

— Вы медлительны, ma cherie, — ухмыльнулся он и повысил голос: — Господа, настало время ужина!

— Уже? — прокомментировала Туралеева. — Простите, я недооценила вашу скорость.

Остальные тем более недооценили. Супруг госпожи Туралеевой начал было шипеть что-то о том, как следует рассаживаться, но Гныщевич, не поведя и ухом, занял место во главе длинного стола, накрытого в соседнем зале. Европейские гости мило сплетничали ни о чём.

— Уверяю вас, спиритизм — это вовсе не заблуждение, а целая наука! — щебетала росская по крови, но всецело европейская по духу гостья баронесса Чавыльева. — Хэр Шпраут, вы ведь знаете лорда Джулиана? Молодого Джулиана Пэттикота? Я бы сказала, что нет никаких сомнений: дух его отца после кончины остался в родовом поместье…

Сосредоточенного хэра Шпраута духи беспокоили едва ли.

— У вас есть свидетельства? — заинтересовался вместо Шпраута сморчок Жюмьен. Чавыльева кинула в его сторону укоризненный взгляд:

— Само собой, прямых свидетельств быть не может. Но после смерти старшего лорда в поместье нашли огромные залы, куда вели только тайные двери, и знаете, что там было?

— Что? — совсем уж взволновался Жюмьен.

— Ничего! — восторжествовала она. — Представляете? Ни-че-го! Как вы можете это объяснить, если только не загадочными спиритическими экспериментами?

Аферистка Брада, которой досталось место вдали от Гныщевича, расхохоталась так громко, что он услышал её и за параллельной болтовнёй надменного мистера Флокхарта с улыбчивым мсье Фили.

— Ну, знаете! — выдавила она сквозь смех. — Например, там были винные погреба, а наследник с тоски по усопшему всё и выдул.

Европейские гости неловко заёрзали. Гныщевич снова восхитился. Аферистка Брада хамила volontiers: со вкусом, с удовольствием, с наслаждением освободившегося человека. Кроме того, она выжимала из мистера Фрайда всё новые и новые гримасы светского ужаса.

— Я бы не строил таких дерзких теорий, — суетился Жюмьен, — но в то же время известно ведь, что духи имеют особые отношения с предметами быта. Если лорд-наследник хранит залы пустыми, это даёт веские основания полагать, что того пожелал призрак его отца — например, потому, что старая обстановка напоминала ему о кончине. Я, без ложной скромности, спиритист опытный…

— Что же, вы и в Росской Конфедерации нашли духов? — госпожа Туралеева явила образец невинного любопытства. — Я полагала, у нас они не водятся.

— И заблуждались, сударыня! — Жюмьен поднял в её сторону бокал. — Почему, как вы думаете, казармы Охраны Петерберга стоят пустыми?

— Там вши и лишаи, — сверкнул улыбкой Гныщевич. Жюмьен смешался. Туралеев громко скрежетнул зубами и выделанно хохотнул.

— Вот как… — аферистка Брада оперлась локтём рядом с тарелкой и задумчиво подняла взгляд. — Мсье Жюмьен, а можете вы как специалист уточнить: верно ли, что призраки образуются только из умерших насильственной смертью людей? Тех, кто не упокоился должным образом?

— Абсолютно, сударыня! А вы говорите, винные погреба. Иногда на сеансах услышишь такое — я, конечно, воздержусь от пересказа в присутствии дам, но при некоторых видах отравления…

— Вы что же, — вклинилась Чавыльева, — намекаете, что с кончиной лорда Пэттикота что-то неладно?

— Лорда Пэттикота? — Брада дёрнула плечом. — Да что мне за дело до лорда Пэттикота! Я размышляю, чей дух мог бы обитать в петербержских казармах, если мы поверим мсье Жюмьену. Хэра Штерца? Но он не был военным человеком, он бы осаждал наместнические покои… Может, графа Метелина?

Последний вопрос она задала, глядя прямо на Гныщевича. Шутка вышла moitié-moitié.

— Которого? — ухмыльнулся тот. — Их, если помните, двое было.

— Ах да, — потупилась она. — Я и запамятовала, что вы убили обоих. Но к армии, если не ошибаюсь, имел отношение только один.

Повисла тишина. Мистер Флокхарт, и баронесса Чавыльева, и мсье Фили, и хэр Шпраут, и все остальные ловили каждое слово, один только мсье Жюмьен, да упасут шельмы его душу, постукивал ножом по жаркому и напряжённо перебирал варианты.

— А я думаю, — подала голос госпожа Туралеева, — что, обратись я призраком, мне бы пришлось по нраву обитать в незнакомом и неожиданном доме. Не в том, где я находилась при жизни, а, может, в том, куда мне при жизни хотелось, но не удалось попасть.

— В Петерберге это было бы сложно, — хмыкнула Брада. — Все удачные места уже заняты. И что, господин Гныщевич, стоил ваш завод того?

Чем откровеннее она обвиняет, тем глупее выглядит. По крайней мере, Гныщевич в это отчаянно верил. Хуже удавалось поверить в другое: что аферистка Брада пробралась на бал с европейцами ради свары. Зачем ей это? Туралеев подговорил, чтобы отучить Гныщевича закатывать балы? Он ведь мог, недаром оба беглецы из Польши. Может, у них там дружба семьями. Или просто mentalité сходится.

— Того стоили безопасность и свобода Петерберга, благодаря которым вы получили возможность перебраться в наш родной город из Европ, — нежно пропел Гныщевич. — Цена высока, но convenez que и цель неплохая.

— Вот оно как! — зло воскликнула Брада. — А кресло градоуправца не жмёт? Вы ведь слышали, господа, — обратилась она к гостям, — что первый градоуправец Свободного Петерберга, граф Набедренных, отошёл от своих обязанностей, поскольку у него случились проблемы с желудком. Говорят, язва… А ещё говорят, что прежде за ним таких хворей не водилось. Подозрительный ум мог бы здесь даже предположить, будто графа Набедренных отравили! Но я была с ним немного знакома в студенчестве, я готова поклясться, что этот человек — добрейший и невероятно обходительный — не обидел бы и мухи. Вряд ли кто-нибудь мог затаить на него вражду, это просто невообразимо. А вот политический расчёт — совсем иное дело…

Мистер Фрайд прошептал ей нечто очень строгое, но это было уже неважно. L'auditoire слушала, распахнув рты, и ждала от Гныщевича ответа.

А Гныщевич растерялся.

Он так привык к обвинениям в цинизме, отсутствии совести и хождении по головам — зачастую оправданным, — что не сразу нашёлся с ответом на обвинения ложные. Сам-то Гныщевич знал, что граф пребывает в своём особняке под опекой За’Бэя; знал, что За’Бэй помышляет свозить его к индокитайским лекарям — ну или хотя бы развеяться подальше от дурных воспоминаний. И naturellement Гныщевич знал, что слух о желудочных хворях графа развеивать ни в коем случае не следует. Радоваться надо: народ сам сочинил приличное объяснение!

Но, вообще говоря, сейчас Гныщевич понимал, что заподозрить его в отравлении графа было бы довольно естественно.

Ещё он понимал, что все присутствующие Браде верят, и даже посвящённый в истинное положение вещей Туралеев будто бы сомневается.

— Отрава — не мой метод, — осклабился Гныщевич. — Знаете, господа, буквально пару дней назад на меня было покушение. Да-да! И господин Туралеев настаивает на том, что необходимо расследование, аресты… А мне кажется, злоумышленник вполне понял мои кулаки. Я сторонник прямых методов.