— Дрессировщику за это деньги платят, — парировал оппонент.
— Была такая знаменитая американская реклама, она там во всех конкурсах победила. «Если Вашу собаку плохо кормить, она станет угрюмой». Так вот, если не одолевать свой страх — тоже станешь угрюмым!
И водитель угрюмо замолчал.
Тут же въехали в Монахово. Все произошло с какой-то судорожной быстротой: он затормозил, я выкарабкался со своим рюкзаком… Шелестящее облако растаяло в воздухе с голубоватым дымком выхлопа.
Глубоко врезавшаяся в таежные склоны бухта в Монахово защищена от ветров, окаймлена полосой песчаного пляжа. Столпотворение машин, все заставлено палатками. Катера и моторки, детский визг, гремящая музыка. В общем, суета. Взвалив рюкзак, маханул дальше по дороге — она огибает заболоченную пойму за пляжем. Нельзя сказать, что я не испытывал радости. (Так ловко «проскочил» эти восемь кэмэ, а то бы растянулись до шестнадцати!) Но в то же время, как будто мне была поставлена какая-то задача на этой дороге — а я перелистал страницы и сразу заглянул в ответ.
И отдохнуть бы надо, найти местечко на берегу. Нырнуть в прохладу волн, смыть с себя пот и ядовитую отраву. Вскипятить чай, переждать самый солнцепек. Но спешил добраться засветло в Окуневую. Уж там и оттянусь в полный рост. Лагерь, купание, рыбалка. Мечты!
Замыкая бухту, возносится высокий крутояр. Отсюда начинается тропа в сторону северного изголовья полуострова, через Катунь, Курбулик — до Крестовской. Из-за жары подъем утомителен. С вершины над обрывом открывалась панорама Баргузинского хребта вдали, неоглядные просторы, водная ширь. Упавший, врезавшийся глыбами и скалами каменный Космос. Таежные, неоглядно раскинувшиеся, миры… Словно Тот, в чьих руках Божье Царство — подносил тебе одному, величайшей милостью! — Неупиваемую Чашу, до края горизонта налитую голубым маревом. И пьешь из нее до головокружения… глотая ветер, замечая вдруг крохотную моторку, водомеркой распустившую за собой белые пенные усы, спешащую неведомо куда. Побережье изрезано бухтами. Впереди, за двумя крутыми выступающими прижимами, находится Катунь.
Я внимательно разглядывал в бинокль дальний, мощный и каменистый лоб прижима. У его подножия кудрявилась зелень и выдавался почти белый, вроде песчаного полумесяца, мысок. По нему бродили чайки (видимо, это их авиабаза). Сверху видно: чистейший песок пологого берега постепенно исчезает в водах, в виде ореола от бело-желтого — до изумрудного цвета (далее переходящего в фиолетовый). Тут же возникал образ райского и необитаемого островка в океане. Нереально глянцевый, фотографический, как на рекламе. Добраться бы туда… но как? Преодолеть ближний прижим (по нему разбегается пунктир тропинок), спуститься вон по тем… и по тем каменистым «щекам» и осыпям до самой воды; однако, вон та скала, как ее обойдешь? Обрывается отвесно, уходит в глубину. Как здорово там, на собственном, по сути, «острове» поставить палатку… Слушать музыку волн, познакомиться с чайками. Да это фантастика! Но ближний прижим достаточно сложен. А уж что говорить про дальний? Только время потеряешь. Ладно, если будет возможность, разведаю.
Достав фотокамеру, сделал несколько снимков. Выпил остатки воды из пластиковой бутылки, доел горсть слипшейся кураги, найденной на дне кармана рюкзака, да обломки шоколада с сухарными крошками. Французская киноактриса Фанни Ардан (у нее постоянно какие-то проблемы с лишним весом) обзавидовалась бы моей диете.
Хорошо пробитая тропа уходила в лес, по верху огибая обрывистые склоны. Километра через полтора заметил ответвление. Не столь нахоженная тропа спускалась по склону распадка… похоже, она приведет к первому прижиму? И появляется шанс добраться до второго? А там, глядишь, наметится спуск (или подход сбоку) к облюбованному мной мыску. Решив так, свернул в глубокий сумрак, куда не достигал солнечный полдень. Лес смешанный; бурелом. Птичий гомон то затихал, то вспыхивал вновь. Комары вели себя более организованно. Похоже, одна группировка, столкнувшись с антикомариной аурой, меня окружавшей — зло и бессильно пожужжав, — передавала «с крыла на крыло» другой группировке, тут же бросавшейся в бесполезную атаку. Ветки, листья, древесная кора и прочая лесная шелуха на тропе — истерта, истолчена в труху. Можно предположить, здесь ходят коровы. Но что за коровы-партизаны… Откуда? После максимального понижения тропа опять взметнулась вверх. Заросли поредели, остались позади. Впереди возвышался куполообразный склон, поросший кустарником и травой. Похоже, крутой бок медного котла кочевников-великанов, еще не остывший после раскаленного плова (мои ассоциации были гастрономическими, ведь чашкой супа и чаем с сухарями я позавтракал рано утром) — перевернут, брошен здесь навек. Гранитные глыбы, выветренные в слоистые «стопки», врезаны на расстоянии друг от друга, их можно обходить по ставшей неприметной, как бы стертой тропке. Отбросив дурацкие фантазии о коровах, я думал, что это, наверное, козья тропа. Но… какие козы? домашние? дикие? Тоже какой-то бред. Склон становился пепельно-серым, выжженным в прах, вылизанным ветрами до каменистых залысин. На ногах у меня спортивные сандалии, специальные ремешки на них фиксируют голеностоп. Однако на крутизне подошва выворачивалась в наклон, мелкие камешки и песок набивались под стопу. Для горного экстрима это явно не подходит. В рюкзаке, конечно, есть прекрасные универсальные ботинки с протекторами. Останавливаться, переобуваться, терять время… Уж лучше тогда (да и правильнее!) вернуться. Но идти назад, через глубины леса вдруг показалось невыносимо. А высота все круче, приходилось лезть вверх, так что живот подводило не только от голода… Появился противный холодок опасности. Рюкзак нагружен выше головы, центр тяжести смещен к плечам (так легче идти по ровной дороге) — а вот горным козлом уже не поскачешь! То «клюешь» носом, то тянет назад, не удержишься. Внизу громоздились камни. Их иззубренные грани как-то уж очень плотоядно облизывали белые языки разбивающихся волн. Чертова тропа истончилась в нить. Какие еще козы… видно, ее натоптали сус-лики-самоубийцы! Нить развивалась в короткие и бессмысленные отрезки, которые никуда не вели, сходили на нет, исчезали. Можно было продвигаться, лишь вскарабкавшись на «высший уровень» — переползая на следующую, извилистую и узкую террасу. Но и она упиралась в очередной гранитный излом, надо искать обход, а то и переть напролом. Кустарник, трава, когда за них цепляешься — вырываются с корнем. Упор для ноги либо выворачивается с камнем, либо осыпается с земляными комьями. И чего полез сюда, ради какого мифического «рая»?! Шел бы в тени лесной тропы, сейчас спускался к Катуни. А теперь уперся в скальную «гриву», искал хоть какую-то «зацепку», чтобы преодолеть ее. Повернуть обратно!
И вдруг несколько секунд выпали, были стерты в моей жизни.
Пальцы превратились в когти. Так происходит, когда зависнешь на двадцатиметровой высоте. Вцепился когтями (и зубами-клыками бы вгрызся, будь за что), пытаясь удержаться. Громоздкий рюкзак — стоило чуть отклониться — как тут же перевесит, опрокинет меня! Подошва левой сандалии вывернулась почти вертикально, только ее носок (и напряженные пальцы ног) — удерживали почти всю, сосредоточенную на них тяжесть тела. Правая ступня, внутренней частью по отношению к склону, едва умещалась на узком и осыпающемся уступе. Позади, в голубоватой дымке от нещадно палящего солнца, простирался Чивыркуйский залив. Чайки, если и метались, все более жалобно и тревожно вскрикивая, да уж какие чайки…
Но как я «перенесся» (почти на метр выше!) от нижней тропинки-уступа — и оказался в этой, черт ее побери, «мертвой точке»?! Что-то долбануло по затылку… солнечный удар? Да нет же… Разве не почувствовал что-то шелестящее за своим плечом? Разве это не подтолкнуло?
А как выпендривался там, у печального знака, данного в предупреждение. Что мне до земного! И вот за мной отправлен посланец на выкрашенном серебрянкой «средстве передвижения». Не на катафалке же ему являться! (Или это душа того горемыки, странствующая и неприкаянная, так и мчится по-над дорогой, мороча одиноких путников?) И было предчувствие. Холод разверстой могилы, удушливое цветочное амбре, потусторонний минимализм треков, инфернальное мерцание навигатора, по которому были засечены и мои, излишне самоуверенные в тот момент, мысли.
