Диана провела пальцем по поверхности кухонного стола.

– Я бы не сказала, что ты тщательно убрал свою студи-ю.

– Диана, какого черта?

– У меня есть ключ. Тебе же, Гарри, это известно. Твоих вещей, возможно, здесь больше и нет, но твой дух по-прежнему витает.

Даже в субботу на ней был костюм: жесткий черный жакет и юбка. Она отбросила со лба волосы и улыбнулась. Я взял в руки пару оставленных мною папок и двинулся к выходу.

– Я хотела попрощаться, – сказала она.

– Что?! – Я повернулся к ней лицом.

– С твоей студией, с местом, где ты работал. С воспоминаниями. – Она шла по направлению ко мне, в руке у нее была бутылка. – Я ее принесла, чтобы выпить на прощание.

Я ничего не ответил.

– Гар… Гарри, – кокетливо потупившись, проговорила она.

– Слушай, мне надо идти, – сказал я, но она, наливая два стаканчика виски, уже заманивала меня назад в комнату.

Не знаю, то ли меня соблазнила еще одна выпивка, то ли причиной был недавний шок, а может, мне безумно захотелось хоть какого-то человеческого тепла, но я решил, что могу побыть здесь еще немного, что мне это необходимо, чтобы успокоиться.

– Ты здесь написал одни из самых лучших работ, – протягивая мне стаканчик, сказала Диана. – Ты помнишь свою первую персональную выставку? «Танжерский манифест». А устроила ее, Гарри, я.

Я отхлебнул виски и вдруг почувствовал себя опустошенным. Рука Дианы коснулась моего бедра.

– Выставка была превосходная.

Она была права. Я продал немало картин, и действительно я был многим обязан Диане. Но это все в прошлом.

– Диана, я считал, что мы все решили.

– Знаю-знаю, решили. Но я подумала…

Диана была воинственной любовницей: скромной без застенчивости, соблазнительной без вульгарности, то кокетливой, то неожиданно свирепой. Ее сексуальные притязания всегда отличались откровенностью. Когда ее рука скользнула вдоль моей ноги, я невольно почувствовал неодолимое желание.

– Я когда-нибудь тебя подводила? Я когда-нибудь тебя разочаровывала? Я когда-нибудь сообщала твоей жене? И я не собираюсь рассказывать ей, но, Гарри, я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Я хочу, чтобы ты сделал мне этот последний, прощальный подарок.

У нас никогда не было любовного романа. По крайней мере я так считал. Интрижка. Череда неудачных решений, бездумные финалы совместных вечеров, минуты страсти, дурацкий секс. Она пришла сюда, когда мы вернулись из Танжера. Она, наверное, поддержала меня, когда я был в плохом состоянии, когда изнывал от горя. Диана стала моим доверенным лицом, она меня подбадривала, внушала мне надежду, устроила мне первую персональную выставку. Она всегда была доступна. Я до сих пор помню, как она пришла сюда в самый первый день.

– Это скорее однокомнатная квартира, а не студия, но она тебе хорошо послужит, – твердо заявила Диана. – У меня для тебя кое-что есть.

«Кое-что» оказалось не бутылкой вина, или контрактом, или деловым предложением, или кистями и красками; это была факс-машина, завернутая в цветную рождественскую бумагу. Но это не было Рождество.

– Это все, что я нашла, – сказала Диана, имея в виду упаковку; она расположилась поудобнее и, заметив мое смущение, усмехнулась.

– Все художники теперь держат эту штуку.

– У себя в студии?

– У себя в студии. По ней можно получать коммюнике.

– Коммюнике?

– Контракты и тому подобное. Она не такая назойливая, как компьютер.

Вот так все и началось. Диана приходила каждую неделю, и мы беседовали. «Расскажи мне о Танжере», – просила она; слово за слово, и мы уже на матрасе в дальнем углу студии. Так оно и продолжалось по-глупому, от случая к случаю, до сегодняшнего дня.

– Я не могу.

– Гарри…

Я думал, она сейчас скажет, что я ей обязан. Ее рука двинулась вверх по моему бедру, медленно и настойчиво. Я чувствовал, что Диана упорно притягивает меня к себе и не приемлет отказа.

– Я видел Диллона.

Ее рука остановилась.

– Я видел его. Он был там, на демонстрации. Какая-то женщина держала его за руку.

Мгновение она смотрела на меня в упор, а потом глаза ее вспыхнули. Она вздохнула и отвернулась.

– Гарри, ты опять за старое?

– Опять за старое? Что ты такое говоришь?

Она убрала руку с моего бедра и вскинула ее в успокаивающем жесте.

– Ты знаешь, о чем я говорю, Гарри.

– Это чушь. Что я вообще тут делаю? Мне надо уходить. Я должен его найти.

– Гарри, сядь и успокойся.

– Успокойся? Диана, ты мне таких слов не говори.

– Брось, Гарри. Все это уже было. Диллон умер. Он погиб во время землетрясения в Танжере. – Она произнесла каждое слово с расстановкой, точно говорила с маленьким ребенком.

– Его тело не нашли.

– Но после того землетрясения не нашли останков многих погибших, однако это не значит, что они выжили, и их разослали по разным странам, дали новые имена, и они теперь живут новой жизнью.

В голосе ее звучала насмешка.

– Я видел его.

– А тебя не удивило, что даже если твой сын чудом остался жив, он вдруг оказался именно в Дублине? – Ее вопрос повис в воздухе. – Гарри, ведь это невозможно, не так ли? Это стресс, тягостные мысли… И это не в первый раз. Когда ты лежал в больнице, в Сент-Джеймс, помнишь, я тебя навещала?

Я обернулся, бросил на нее последний взгляд и, изо всех сил стараясь говорить спокойно и твердо, произнес:

– Диана, я видел его.

Она даже не посмотрела на меня, лишь покачала головой и осушила стаканчик. С меня было довольно. Мне не терпелось уйти. Я уже опаздывал, и мне отчаянно хотелось увидеться с Робин. Я поднялся, не оглядываясь, зашагал к выходу и, хлопнув дверью, вышел на улицу.

Я ехал в «Слейттерис» слишком быстро, и на одном из поворотов машина заскользила, но я ее удержал и, замедлив ход, стал разыскивать место для парковки. Я знал, что Робин уже в баре и ждет меня. Нервы мои были взвинчены. Я не очень-то представлял, что именно ей скажу, но, увидев ее, я понял, что Робин сама что-то хочет мне сказать.

Когда я подошел к столику, я поймал ее выжидающий взгляд. Она никак не отреагировала на мое опоздание, просто подставила мне щеку для поцелуя. Как только я от нее отошел, Робин улыбнулась, протянула мне меню и начала говорить. Я сел напротив, сбросил с плеч куртку, и от одной мысли о том, что мне предстояло ей рассказать, у меня бешено заколотилось сердце.

– Я заказала шампанское, – сказала Робин. – Ты ведь не против? Я знаю, это несколько экстравагантно, и тем не менее…

– А по какому случаю? – спросил я.

Робин пожала плечами.

– Девушки могут заказывать шампанское и без по-вода.

– Верно.

Робин, очевидно, услышала в моем голосе сомнение. Она наклонилась вперед и коснулась моей руки.

– Я счастлива, вот и все, – сказала она. – Разве это не стоит отпраздновать?

Я посмотрел на нее, и то ли потому, что этот день был таким необычным, то ли потому, что во мне вдруг вспыхнуло чувство вины из-за Дианы, но я неожиданно увидел свою жену совсем в ином свете. В сумраке бара она излучала тепло. Мое внутреннее смятение стихло. Я радовался тому, как легко и естественно она из двадцатилетней стала тридцатилетней; теперь это уже была не девушка, в которую я влюбился, а женщина, которую я любил. Утрата Диллона состарила нас обоих, тут уж нет никаких сомнений! Когда я смотрел на фотографии из Танжера, то мне казалось, что мы на них просто дети. Мы познакомились еще студентами. Восторженные, жизнерадостные. Теперь же у нее на лице появились морщинки, следы грусти. Взгляд ее серо-голубых глаз был полон меланхолии, но не отчаяния. Наоборот, я читал в нем безграничное сочувствие и всепрощающее, беспредельное терпение. Разница между нами была в том, что я выглядел побитым и потрепанным жизнью, а в Робин сквозила грациозная зрелость.

– Я за это выпью, – сказал я.

Мы подняли бокалы и чокнулись. Я пил шампанское, и пузырьки газа щекотали мне язык. На мгновение все вокруг закружилось. Я закрыл глаза. Когда я их открыл, то увидел, что бокал Робин стоит нетронутый.