Я звучала в два раза самоуверенней, чем на самом деле ощущала себя. Мне стало интересно, смогу ли я когда-нибудь перестать притворяться. Именно так и началось в прошлый раз. Сначала, притворяешься перед другими, а потом притворяешься перед собой. Затем притворяешься, потому что все - ложь, и ты должен поддерживать круговорот лжи.

— Кстати говоря о матадорах... есть какие-нибудь опасно сексуальные испанцы, о которых я должна знать? — спросила Блисс.

— Для этого я тоже беру перерыв.

Прямо сейчас я не могла даже думать о сексе. Просто... он был не тем, к которому я привыкла, будто слово, у которого появилось новое значение.

На другом конце телефона - тишина.

— Думаю, это умно, Келс. Ты справишься с этим. Ты самоуверенная, храбрая и сильная. Ты будешь в порядке.

— Ты как подруга обязана говорить такие вещи.

— Это правда. Единственной причиной того, что я сейчас такая счастливая, стало то, что однажды ночью в баре я позаимствовала твою храбрость. Кстати, я когда-нибудь тебя благодарила за это?

— Благодарила и пожалуйста. Но я даже близко не такая храбрая, какой притворяюсь.

— Большая чепуха. Ты понимаешь, сколько храбрости должно быть, чтобы рассказать мне про это? Я только в старших классах призналась тебе, что девственница.

Я практически засмеялась.

— Ох, были деньки.

— Чувствуй себя комфортно, оживляя в памяти мои моменты неловкости, если это взбодрит тебя.

Я улыбнулась настоящей улыбкой.

— Спасибо за напутствие. И за то, что выслушала.

— Конечно. Я люблю тебя.

— Одной крови, — ответила я. Она была единственной, кто сейчас имел для меня значение.

— Звони мне в ближайшее время!

— Хорошо. Пока, Блисс.

Хант был разным, иногда не очень хорошим. Но в этом отдельном случае он был чертовски прав.

Потому что, даже когда холодный цементный пол коснулся моей кожи, а жесткий запах чистящего средства затупил мои ощущения, я широко улыбнулась. Эта улыбка была недолгой - как слишком короткое прикосновение - но я почувствовала ее.

Как шепот дома. 

Спустя месяцы блуждания и отсутствия какого-либо направления, было наконец-то хорошо найти, куда направить свою энергию.

Работа. Деньги. Место проживания.

Я могла сделать это.

Как оказалось, в Мадриде был большой спрос на англоязычных учителей, чтобы преподавать или ассистировать на двуязычных программах в классах. Я никогда не была учителем, но у меня была степень. И упоминание Ханта о карьере застряло в моей голове. Благодаря детству в Техасе, у меня было достаточно знаний в испанском, чтобы освоиться. Когда я увидела объявление на английском в газете своего общежития, в котором говорилось, что опыт работы учителем не обязателен, я поняла, что оно идеальное. Как когда находишь идеальное платье, благодаря которому каким-то образом чувствуешь себя лучше.

Я подала заявление на рабочую визу и связалась с министерством образования. К концу месяца у меня была работа ассистента по языку и культуре. Ну... технически, две работы: одна - неполное рабочее время для работы с подростками, а вторая - работа с детьми помладше. Плюс четыре личных урока в неделю, чтобы сводить концы с концами.

Новое Жизненное Осознание №1:

Быть взрослым человеком тяжело. Я знаю, что так говорят, пока ты растешь, но не осознаешь это, пока не проживешь, пока не погрузишься глубоко в трясину нехватки времени и денег.

Новое Жизненное Осознание №2:

Оно того стоит.

Это, своего рода, новое удовольствие - быть самой по себе и жить нормально. Я была способна на больше, чем нормально.

У меня была работа. Хорошо, много ее. Также у меня была квартира. И я отправила письмо своим родителям.

Я вложила в конверт каждую едкую боль и ранимую мысль, которые когда-то утаивала и плотно запирала в части своего сердца. У меня не хватало храбрости встретиться с ними, но слова были храбрыми, и на этот момент их было достаточно.

Как и ожидалось, ответа я не получила. Да я даже и не ожидала. Их ответ стал бы осознанием того, что есть проблема, а они больше предпочитали притворяться, что ее нет. Даже сейчас они, возможно, отвратительно врали о том, почему меня нет с ними.

Я удивилась тому, как мало это беспокоило меня. Мне стало интересно, все ли сталкивались с таким периодом - периодом, когда понимаешь, что перерос свои собственных родителей. Не потому, что я в них больше не нуждалась, а потому, что наконец осознала, что они в таком же тупике как и я. Я рассмотрела их с такой четкостью, с которой невозможно рассмотреть будучи ребенком, когда твои родители - все в твоей жизни.

В конце концов, пришел ответ, но не от родителей.

— Карлос? Что это?

Карлосу было девять лет, и он был лидером в классе. Вот почему я, возможно, обожала его.

— Моя домашняя работа, мисс Саммерс.

— Не это, а это. — Я подняла скрепленный печатью конверт, который он вложил в свою работу.

Он улыбнулся разбивающей сердца улыбкой.

— Это для вас, мисс.

— И что это?

Он пожал плечами, как это делают дети, когда не знают или их не беспокоит ответ.

— Где ты его взял?

— У мужчины.

— Какого мужчины?

— Я не знаю. У американца.

Сеньора Альвез, главная учительница, шикнула на него.

— Только на английском, Карлос.

Я не стала задавать ему больше вопросов, потому что не хотела, чтобы у него были проблемы. Но когда сеньора Альвез начала урок, я просунула палец под кромку конверта и открыла его настолько тихо, насколько смогла.

Я никогда не видела почерк Ханта, но все равно узнала его. Он просто... выглядел как он сам. Сильный. Придирчивый. Раздражающий.

Я не смогла прочитать ни слова. Не хотела. Но я насчитала три страницы и набросок. Игровая площадка. Та, из Праги.

У меня прихватило сердце, и ледяной мороз распространился по полости моей грудной клетки и пронзил мои легкие. Мои руки дрожали, когда я засунула бумаги в конверт и встала. Сеньора Альвез уставилась на меня, в моих ушах загрохотала кровь.

— Я должна... Мне нужно... — Господи. Мне хотелось только выкрикивать оскорбления, но я была в классе с детьми. — Я должна идти.

Я даже не объяснила, когда рванула к двери. Пусть думают, что мне плохо. Потому что так и было. Плохо до самых костей.

Я отметила уход в канцелярии, на этот раз солгав насчет плохого самочувствия. Затем отправилась домой. Мною управлял странный инстинкт бежать, когда я шла по кварталам до своей квартиры. Я не была для этого готова. Я сложила воедино другие части моей жизни, но эта часть... она все еще саднила. И инстинктом моего тела, когда ему причиняли боль, было отбрыкнуться, когда прикасаются; убежать, чтобы избежать еще большего вреда.

Хотя побег не помог бы, потому что у моей квартиры меня ожидало еще одно письмо. Я подняла его с того места, где оно лежало у двери, и не знала, что с ним сделать: смять, разорвать или крепко держать в руках.

Я решила проигнорировать его.

Но они продолжали приходить. Когда утром в понедельник я приехала в школу, под дверь было просунуто еще одно. Они приходили мне по почте. Другие приносил хозяин дома.

Я кидала их на стол, не открывая, но каждый раз, когда заходила в квартиру, они манили меня.

Через неделю после того, как появилось первое письмо, я пришла с работы домой и нашла десятое письмо на ступенях. Вместо того, чтобы добавить его в стопку, я достала из сумки маркер (Господи, я ношу в сумке маркеры. Я такая учительница).

«Все еще преследуешь меня? Это все еще ненормально», написала я на задней части конверта.

Затем я оставила письмо на крыльце, где он, скорее всего, найдет его на следующий день.

Следующее письмо поступило от Карлоса. Он бросил его на мой стол, в этот раз не используя домашнее задание в качестве оправдания.

— Американец сказал прочитать их, и тогда он перестанет преследовать вас.

— Карлос, я не хочу, чтобы ты снова разговаривал с этим мужчиной, хорошо? Если он подойдет к тебе, просто уйди. Не бери у него никаких писем.