привозил? Кто выпрашивал их в питомнике? Я умолял

их, а они надо мной смеялись: на камнях, мол, вишню

разводить собирается.

Они помолчали.

— Сегодня, Замира, у нас с тобой важное дело.

Как комсорг, ты должна созвать митинг. Весь мир

собирает подписи под Стокгольмским воззванием,

против атомной бомбы. Мы, советские люди, в этом

деле, конечно, должны быть первыми. Наше

государство, наш строй, наши люди и слово «мир» —

неотделимы. Вся наша жизнь, и личная жизнь каждого

советского человека устремлены к миру и к счастью

всех людей иа земле.

— Вот ты говоришь: личная жизнь. Скажи, как

ты понимаешь это? Только перед твоим приездом я

думала о том, где грань между общественной и

личной жизнью? Я не вижу этой грани.

— Ты права, моя девочка, в нашей жизни этой

4*

51

грани нет, — сказал он. — А теперь пойдем, пора

собирать народ.

Он легко вскочил на ноги и протянул Замире обе

руки.

Молодой месяц робко дрожал в синей воде

родничка. Первые звезды выглянули на небе и острым

снежным холодком повеяло с гор.

...На широкой площадке перед станом, обсаженной

молодыми вишнями, собрались пастухи. За столом

сидел старший чабан^Афако^^три года назад так

неласково встретивший Замиру. Теперь он с гордостью

называл ее «наша Замира». Он часто обращался к

ней за советом, делился самыми сокровенными

мыслями, говорил, что сожалеет лишь о том, что человеку

дана только одна жизнь. «Небось, в коммунизме, на

большом пиру забудешь меня помянуть, Замира, а?»

К столу подошла старуха жена Афако.

— Я хочу первая подписаться под этой бумагой,

где люди протестуют против войны, — сказала она.

Замира подала ей стул, но она не села. Одной рукой

она оперлась о край стола, другой сняла с головы

черную повязку и бросила ее на землю, как это

делают пожилые осетинки в самых торжественных случаях.

Пастухи, тесно сидевшие вокруг стола, встали и сняли

шапки. Мальчик-подпасок поднял платок и положил

на стол.—Я хочу сказать, потому что писать не

умею. Пусть мои слова под этой бумагой напишет

Замира — ей предстоит скоро стать матерью. Я дочь

пастуха, родилась в кутане. И замуж вышла за

пастуха, и сына родила в кутане в ту ночь, когда (над миром

всходило солнце новой жизни, когда Ленин сказал

всем пастухам: «Боритесь и станете людьми...» Война

убила моего сына, который учился в Москве. Война

осиротила Замиру. Я не хочу, чтобы матери

оплакивали убитых детей. Я не хочу, чтобы дети оставалис без

отцов. Я не хочу, чтобы невесты оплакивали женихов,

жены мужей, сестры братьев. Я хочу, чтобы дети

учились, чтобы каменщики строили красивые дома, чтобы

там, где когда-то было горе, всегда светило солнце...

Напишите об этом Сталину, напишите, что я стара, но

52

я хочу долго жить под тем солнцем, которое он

зажег...

Она взяла лист бумаги и, высоко подняв его,

призывно протянула вперед.

К столу, как в час торжественной клятвы, один

за другим подходили пастухи и ставили свои подписи...

III.

Небо дрожало синей россыпью звезд. Серебром

отливала роса на ромашковых лугах. Замира лежала на

спине. Подушка жгла ей голову, и она то и дело

переворачивала ее.

— Мне страшно, нана1.

Старуха сидела рядом и большой белой рукой

гладила ее разбросанные волосы.

— Потерпи немного, уже ягнята заблеяли — это к

рассвету.

Замира приподняла голову и посмотрела в окно.

На темном предрассветном небе большая яркая

звезда рассыпала вокруг себя голубоватые дрожащие

снежинки.

Тяжело опуская голову на подушку, Замира

облизнула сухие воспаленные губы и прошептала:

— Ох, больно мне, нана, трудно...

— Скоро утро, — певуче сказала старуха.

Она опустилась на колени перед кроватью,

провела рукой по щекам Замиры, пригладила ее волосы и

ровным тихим голосом продолжала, как бы

убаюкивая:

— Кричи, милая, кричи, не стисняйся, это право

роженицы... Потохму и неугасима любовь матери, что

ребенок ей в великих муках достается... Скоро утро,

повезут тебя в больницу, белую, как снег, чистую,

как сама любовь матери. Вспоминаю, как я родила

своего сына. Была зима, февраль. В это время, сама

знаешь, озцы уже котятся. Лет мне было гораздо

меньше, чем тебе сейчас, и рожала я не в белой боль-

1 Нана — бпбупика.

53

нице, а в темном пастушьем шалаше, на соломе,

прикрытой войлоком. Теперь у тебя, ма хур, овцы

котятся в лучших условиях, чем женщина рожала

тогда...

Замира притихла. Медленная певучая речь

старухи успокаивала ее.

— ...В ту ночь волки задрали овцу и остались от

матери два маленьких беспомощных ягненка. Муж

принес их в подоле черкески, положил ко мне под

одеяло и сказал: «Жалко, согрей». Часто я потом

рассказывала об этом сыну и он смеялся, что родился

в одних яслях с ягнятами... А теперь времена, ма хур.

другие, сказочные времена...

— Ох, наиа, трудно мне, — прошептала Замира

запекшимися губами.

— Ничего, потерпи, скоро утро.

Старуха подошла к окну и распахнула его.

Предрассветный холод ворвался в комнату. Радостным

птичьим гомоном были полны росистые луга. Звенел

родничек под горой и розовый туман стлался над

холмами. Тычась теплыми сонными мордочками в

мохнатые бока матерей, ягнята нехотя отрывались от них.

Всходило солнце. Горячим золотом переливалось

оно в мокрых головках цветов. Приминая высокую

росистую траву, стада рассыпались по долине.

— Скоро тебя повезут, — ласково шептала

старуха, — старик еще с вечера ускакал, молодым не

доверил. До МТС всего тридцать километров, оттудп

позвонят в район и за тобой приедут, — говорила

старуха, чувствуя под рукой вздрагивающее тело

молодой женщины. — Тебе ведь доктора давно сказали,

что надо уезжать, а ты до всего жадная, никому

ягнят своих не доверила. А вот теперь твоего

маленького ягненка принять некому.

Быстро приближаясь, донесся в комнату гул

самолета.

— Это за тобой приехали, за тобой.

В высоком утреннем небе сверкнуло серебристое

крыло самолета. Машина делала круг перед

посадкой. Пастухи запрокинули головы.

— За ней, за нашей Замирой, — радостно гово-

5.4

:>или они. Тревожна была эта ночь в стане, пастухи

не спали, прислушиваясь к каждому шороху в

комнате За миры.

Как гигантский орел, парил санитарный самолет

над кирпичными постройками стана. Потом плавно

пошел к земле, коснулся колесами влажных головок

ромашек и опустился на скошенном лугу. Все

побежали к серебристой машине.

— Где роженица? — спросила молодая женщина

в белоснежном халате, выходя с носилками из

кабины.

Прежде чем проститься с Замирои, старуха тихо

сказала акушерке:

— Молодая... Это хорошо. И ты, и Замира, и

земля наша, и солнце — все, все молодое, — говорила

она, идя за носилками. Во дворе стана к ней подошел

муж, только что вернувшийся из МТС.

— Спасибо, спасибо, что поспел, — сказала она

ему. Потом повернула лицо навстречу восходящему

солнцу, туда, откуда доносился гул удаляющегося

самолета и, широко открыв голубые глаза, тихо

сказала:

— Полетела наша Замира навстречу жизни.

— Навстречу жизни, — повторили пастухи,..

1950 г.

ДВА ДЕТСТВА.

Моему маленькому сыну

^ляну .посвящаю.

Белое здание молочной фермы стоит па краю-

пшеничного поля. Молодые фруктовые деревья

двумя рядами окружают ферму. Посреди двора

раскинула свои тонкие ароматные ветви алыча. К дереву