— Ну, заходите, Василий Петрович, — за столом в кабинете сидел крепкий мужчина лет сорока с короткой стрижкой и очень живыми серыми глазами, смотревшими на меня с некоторым сочувствием. — Что же вы так, голубчик, подставились–то по глупому, — с явным сожалением в голосе произнёс он, указывая мне на стул.

За нами закрыли дверь, в кабинете никого больше не осталось. Внутри у меня застыло полное равнодушие и даже появилось реальное спокойствие. Нет, я не собирался смириться со своей судьбой, однако пока не представлял, что ещё могу сделать. Интересно, что предполагается в этот раз? Если вчерашние опера были «плохими полицейскими» из голливудского кино, пытаясь заставить меня подписать нужные им показания, то этот, стало быть — «хороший полицейский», и меня сейчас начнут уговаривать сделать всё то же самое миром. Вчера били «демократизаторами»[1], не очень сильно били, надо отметить, но весьма чувствительно и со знанием дела, а сегодня станут давить морально? Пообещают держать в камере без соседей–уголовников, сократить срок и всё такое, даже если сами прекрасно знают, что я совершенно ни в чём реально не виноват?

— Итак, — начал свою речь нынешний хозяин кабинета, — я следователь по особо важным делам Петров Сергей Степанович, теперь я буду вести ваше дело.

— И что вы напишите в этом деле, опять предложите подписать всё то, что мне тут вчера так настойчиво предлагали? Не подпишу, что хотите, то и делайте! — Я почему–то совершенно не сомневался в себе, и своих силах противостоять милицейскому произволу, хотя это, скорее всего, была всего лишь такая психологическая защита.

— Нет, не предложу… хотите курить или чаю? — Следователь положил на стол пачку сигарет и зажигалку, тон его голоса не внушал страха, и казался реально дружелюбным, что я успел отметить про себя.

— От чая не откажусь, а вот курить, никогда не курил, — ответил ему, удобнее устраиваясь на жестком стуле.

Запах сигарет всегда вызывал у меня раздражение. Однажды в детстве мне совсем мальцу старшие подростки дали затянуться цигаркой, я долго кашлял и с тех пор ненавижу табачный дым. Курящих тоже недолюбливаю, своим пагубным пристрастием они реально отравляют жизнь другим людям.

— Ладно, — кивнул следователь, включив электрический чайник, стоящий на подоконнике, — сейчас поспеет, подождите.

Пять минут мы сидели молча, потом закипел чайник и Сергей Степанович налил два стакана кипятка себе и мне, кинув в них заварные пакетики «липтона» и по паре кусков сахара. Явно следователь не первый раз бывал в этом кабинете местных оперов, знал где тут всё лежит. Я взял в руки стакан в алюминиевом подстаканнике, размешивая жгущей пальцы алюминиевой ложечкой сахар, постукивая ей по краям стакана. Пить мне действительно хотелось, в милиции меня поить и кормить пока ещё никто не собирался.

— Ну вот, теперь можно поговорить о вашем деле, — следователь устало вздохнул, как бы показывая, как же ему надоело заниматься такими делами и такими подследственными как я.

— О каком таком деле, — я решил попробовать покачать права, коли прямо сейчас побоев не ожидается, — неужели вы не видите, что моей вины ни в чём нет? — Попробуем покачать права, раз меня явно не прессингуют, может чего расскажут случаем.

— Хм, вы правы, Василий Петрович, вины вашей действительно нет, но есть ответственность в силу некоторых обстоятельств. Просто по факту возникновения этих самых обстоятельств, тут уж ничего не поделать, — за сказанными совершенно равнодушным голосом словами явно прятался какой–то большой смысл.

— То есть как так, ничего не поделать? — Изумился я.

— А вот так. Вы хоть представляете, кого вчера убили? — Он взглянул на меня заметно потяжелевшим взглядом

— Я убил?! — У меня вдруг мгновенно просел голос, и крупно задрожали руки.

Впрочем, да, могло такое произойти, там всё так быстро получилось. Напавших на меня подонков было пятеро, и двое из них с ножами. Им–то и перепало в первую очередь. Просто на одних рефлексах сработал, как в армии научили. Я не то чтобы какой борец, однако, смолоду умел за себя постоять, да и дрались пацаны нашего района часто. И в армии, когда нечего делать, да–да, для нас, «пиджаков», такое вполне реально, учился наносить вред чужому здоровью. Мы тогда лётчиков обслуживали, новую технику в Афганистан на испытания отправляли, а сами мы шли в комплекте с ней. Вот и натаскались вместе с десантниками, дислоцированными при авиабазе. Понятное дело, десантура на нас смотрела свысока, мы им нечета, но поскольку постольку вместе с ними могли в бою оказаться, нас тоже стрельбе и рукопашке учили. Не особо тщательно, просто чтобы мы могли постоять за себя и постоянно охранять не требовалось. А марш–бросками по окрестностям аэродрома так вовсе достали, хорошо хоть я силой и здоровьем от природы не обижен, дыхалка хорошая. Ко всему прочему технический персонал учили тому, что делать, если случайно оказался в боевой ситуации. При нападении врага на аэродром, к примеру. Тут и общие принципы выживания под огнём, и методы отражения атаки агрессоров подручными средствами, короче, гоняли нас прилично, до сих пор вспоминаю с некоторой благодарностью. Благодарностью за хорошее развлечение, а не шагистику на плаце, как бывало по армейским рассказам у некоторых знакомых. Это я сейчас так об том вспоминаю, а тогда без мата обо всём этом «учении» даже не думал. Эх, воспоминания, воспоминания, а сейчас вот она, боевая ситуация…

— Да, Василий Петрович, вы действительно убили, — поставил окончательную точку следователь твёрдым голосом. — Причём двоих, ещё один молодой человек навсегда останется инвалидом, у него смещённый перелом позвоночника, а не шеи, как у первых двух. Иначе бы на вашей совести уже три жмура висело. Оставшаяся парочка тоже нескоро из больницы выйдет. Ловко вы их раскидали, однако, учились где или в борцовскую секцию ходили? — спросил он с некоторой заинтересованностью.

— Нет, не ходил, так, немного армейского опыта, да и с друзьями–охотниками иногда тренировались. А там ребята военные, вот и нахватался отовсюду понемножку, — поборов предательскую дрожь рук, ответил ему.

Вроде бы мой голос снова стал твёрдым, но внутри было всё равно гадостно. Если на мне реальные трупы, чего я сразу не заметил, больно быстро меня захомутали, то получается всё хреново. И теперь точно не отвертишься, независимо от своей правоты или неправоты.

— Они же ведь первые напали и с ножами, я всего лишь отбивался… — уж не знаю к чему сказал я.

— Я знаю, — кивнул мне следователь, — мы просмотрели видеозапись с камеры наружного наблюдения на бензоколонке, где всё очень хорошо было видно. Да и свидетели нашлись, которых подкупить не успели.

— Тогда в чём меня обвиняют? — робкая надежда на справедливость никак не хотела покидать меня.

— Пока всего лишь в превышении пределов допустимой обороны, но это для вас не самое важное, — как–то изменившимся особенно твёрдым тоном сообщил мне Сергей Степанович.

— А что же тогда важное? — Я как–то слишком сильно возмутился такому предложению. — Их было много, ещё с ножами, что мне делать? Даже сбежать бы не успел. Неужели предлагаете в таких случаях добрыми словами отговариваться? Или вы думаете перед подонками надо раскрывать карманы и отдавать кошельки, чтобы не дай бог кто из них не пострадал? — возмущение у меня достигло максимального напряжения, я даже вспотел.

— Я же говорю, для вас это не важно, важно то, кто от вас пострадал… — уже совершенно спокойно продолжил следователь.

— Думаю, уличная шпана, гастролёры залётные, не одного же русского лица не видел, — я немного сбавил обороты, но всё равно пребывал во взведённом состоянии.

— Если бы это было так, вас бы уже давно отпустили. Даже извинились, наверное. Но, увы, так не получится, — Сергей Степанович глубоко вздохнул, выражая своё сожаление.

— Что мешает? — ситуация меня снова начала раздражать.

Хотя мне такое эмоционирование совсем не свойственно, видимо сказывается бессонная ночь в камере и всё предыдущее тоже.