— Я не моюсь с Рейчел, — объяснил Джейкоб. Он покраснел, хотя внутри все похолодело. Некоторые сестры заговорщицки улыбнулись ему сегодня. Они знали.

— Она моет меня, — тихо сказал он.

— Заткнись, — прорычал старик.

— Хорошо, отец.

Шерман сбросил одеяло. Он закашлялся.

— Ты никогда не был мужчиной, — прокаркал он.

Джейкоб сжал зубы. Он вспомнил о стишке, написанном для компании поздравительных открыток. Он думал о ящике Пандоры и что при мытье ему никогда не попадает мыло в глаза.

— Мне жаль, отец, — произнес Джейкоб.

Планы мести роились у Джейкоба в голове, превращаясь в паранойю. Каждый вечер он, обнаженный, забирался в ванну, и Рейчел мыла его. Она напевала ему любимые песенки и гладила волосы. Но что-то ушло. Джейкоб это почувствовал. Многие обитатели острова считали его и Рейчел мудрыми, некоторые из них писали им письма. Супружеские пары, которых они никогда не знали, теперь подражали им. Мужчины погружались в горячую воду, а любящие женщины мыли их. Если бы купания были бессмысленными, случайными — просто мужчина, женщина, мыло и вода, — тогда Джейкоб бы это стерпел. Но он знал, чего хочет мир. Он жаждет славы. Он ожидает, что купание женой мужа сможет изгнать старость, импотенцию, скуку.

— Я не могу. — Джейкоб внезапно встал и вылез из ванны.

— Что? — Рейчел завернула мужа в халат, пытаясь успокоить.

Джейкоб отступил назад. Он не мог говорить.

— Люди, — вымолвил он, — не могу выносить людей.

Рейчел крепко обняла мужа сзади. Джейкоб остановился. Его шея была покрыта седыми волосами. Рейчел прижалась к ним губами.

— Я тебя люблю, — произнесла она.

Джейкоб так просто не сдавался.

— Сюзан Март — назойливая сучка! — сказал он.

«Я все разрушила», — пронеслось у Рейчел в голове.

— Да, — согласилась она.

Они стояли, Рейчел обнимала Джейкоба. Его колени дрожали, с них стекала вода.

— Я люблю тебя, — повторила Рейчел.

Джейкоб вздохнул. Он хотел драться. Но понял, что драки не будет.

— Я серьезно, — сказала Рейчел.

Руки жены сомкнулись на его животе. Он накрыл их своими ладонями.

— Я тоже тебя люблю, — произнес он.

Зазвонил телефон. Джейкоб вышел, чтобы ответить.

— Алло? — сказал он.

— Добрый вечер. Это беспокоят из Бенджамин-хауса. Это Джейкоб Вольф?

Джейкоб закрыл глаза. Он был готов к этому.

— Да, — ответил он.

Джейкоб и Рейчел поехали вместе. У отца Джейкоба случился удар. Вся левая сторона тела была парализована, говорить он не мог.

— Я бы хотел побыть с ним наедине. — Джейкоб повернулся к Рейчел.

Они были в Бенджамин-хаусе, стояли перед дверью палаты Шермана.

— Хорошо, — отозвалась Рейчел.

Джейкоб зашел.

Шерман выглядел ужасно. Он лежал под капельницей. Половина лица опущена: кожа обвисла, глаз почти вылез из глазницы, левая сторона рта перекосилась. Его живой глаз, правый, жалобно смотрел вокруг. Он был направлен на сестру, молодую женщину, сидящую около кровати. Она шептала ему добрые слова и тряпочкой вытирала слюни, сочившиеся из искривленного рта.

Все просто. Джейкоб подошел к кровати, взял тряпочку из рук сестры.

— Я все сделаю, — сказал он, — я его сын.

Сестра кивнула и вышла.

Глаз Шермана в панике заметался. Губы задвигались. Слюна стекала по подбородку.

— Нет, отец, — произнес Джейкоб, — не говори.

Джейкоб положил голову отца на подушку. Он стер слюну с подбородка отца, его шеи и плеч.

Глаз Шермана собирался с силами. Он боролся. Но потом расслабился, и сын накрыл отца простыней, с заботой, которая станет для него привычной.

Джереми Якс хотел быть таким же смешным, каким был его дедушка.

Дедушкой Джереми был Робби Якс, известный комик. На седьмом десятке, который, кстати, пришелся на 1970-е, Робби Якс давал представления в «Черривуде», на Сорок второй улице. Джереми приходил на шоу с родителями. Ему тогда было десять, и он, сидя на диванах в «Черривуде», ожидал, что ему будут вслух читать «Хроники Нарнии». По краям помещения стояли книжные шкафы. В стенах торчали гвозди, на которые посетители вешали шляпы. Воздух был сизым от табачного дыма. Казалось, дым не исчезал из комнаты, даже когда никто не курил. Женщины в «Черривуде» пили кофе с амаретто, а мужчины предпочитали эль. Когда кто-нибудь бил по бильярдному шару, тот непременно изящно закатывался в кожаную лузу.

В углу, между двумя книжными шкафами, находилась грубо сколоченная деревянная сцена. Посреди сцены стоял стул. На этом-то стуле, потягивая столетний скотч, и сидел Робби Якс. На сцене он появлялся около восьми вечера в субботу, молча пил скотч, а часов в девять начинал говорить. Если вы первый раз в «Черривуде», то вы даже не поймете, что представление началось. До вас постепенно дойдет, что женщина, которой вы строили глазки, не обращает на вас никакого внимания. Она не сводит глаз с пожилого джентльмена в углу, обладателя кустистых бровей. Все смотрят на этого джентльмена и улыбаются. Огни в зале тускнеют.

— Итак, — вздохнул Робби Якс, — я сказал Эмме Джин Брюс из Вассарского колледжа, что она похожа на стебель сельдерея. А Эмма Джин Брюс из Вассарского колледжа серьезно посмотрела на меня и произнесла: «Роберт, я не понимаю тебя. Правда, не понимаю». — Робби Якс отхлебнул скотч. Он обвел взглядом аудиторию. Демонстративно одернул свой пиджак. — И я сказал ей… я произнес… «Эмма Джин, мужчина может по-разному использовать стебелек сельдерея. Но чего с ним нельзя сделать, так это любить, Эмма Джин».

Все засмеялись.

Робби Якс покачал головой.

— Женщины из Вассарского колледжа, — печально сказал он, — невинные стебельки сельдерея.

Аудитория разразилась громким смехом.

— Я только первый год в Вассаре, — выкрикнула девушка из зала, — и уже не девственница.

— Способная малышка, — подтвердил Робби Якс.

Аудитория рыдала от восторга.

Джереми не понимал, как это происходит. Ничто из сказанного дедушкой не было настоящей шуткой. Это были истории, короткие отрывки из жизни, звучавшие правдиво. Джереми знал, что дедушка все выдумывал на ходу. Каким-то непостижимым образом скотч, клубы табачного дыма и дедушкин твидовый костюм располагали к себе публику и заставляли ее смеяться.

— В чем секрет? — настойчиво спросил Джереми, когда ему было двенадцать. Дедушка только что закончил выступление. Он пил скотч у барной стойки и шептался с молодой женщиной в черном. У женщины был южный акцент.

— Ну? — настаивал Джереми.

— Какой секрет? — не понял Робби Якс.

— Как заставить людей смеяться? — Джереми скрестил руки на груди.

Робби нахмурился. Он любил Джереми, но давно овдовел, а молоденькая девушка подворачивалась не каждый день.

— В чем секрет? — клянчил Джереми.

Робби Якс наклонился к внуку.

— Расслабься, малыш, — прошептал он.

— В чем же секрет? — не унимался тот.

Робби подмигнул.

— Я же сказал. Расслабься. — Робби выпрямился и протянул руки к женщине. — А теперь, Джереми, позволь представить тебе самое чудесное создание, которое Бог когда-либо посылал на землю. Ее зовут Брюнетка.

Молодая женщина захихикала.

— Тише, Робби.

«Расслабься, — думал Джереми, — расслабься, расслабься».

Эта мысль не покидала его и в старших классах. Он думал об этом, когда работал в актерской труппе «Улыбнись и нахмурься», театральном клубе, организованном в его школе. Джереми сам устраивал себе прослушивание, но его голос срывался, как только он начинал нервничать. Джереми рассчитывал, что к восемнадцати годам его голос окрепнет. К тому же он окончит школу и уедет из Манхэттена. Он сможет расслабиться и станет великим комиком.

Шанс представился в октябре на первом курсе колледжа Хобарт. Вокруг студенческого городка были развешаны объявления о ежегодном конкурсе талантов «Безрассудство». Джереми решился прийти на прослушивание. Среди претендентов были певцы, музыканты, актеры, но большинство составляли конферансье. Именно в этой категории Джереми и предстоял дебют.