Прорыв в глубь территории СССР на южном направлении, между припятскими болотами и Карпатами, занял намного больше времени, чем предполагалось. 6-й армии фельдмаршала фон Рейхенау приходилось непрерывно отражать удары советских войск, окруженных в болотистой местности на левом фланге. Рейхенау приказал расстреливать всех пленных как партизан, независимо от того, одеты они в военную форму или нет. Бойцы Красной армии тоже расстреливали пленных немцев. Не было шансов у летчиков, выпрыгнувших с парашютом из своих подбитых машин… Отправлять пленных в тыл не было возможности, и обе стороны не хотели, чтобы их освободил наступающий противник.
Во Львове, неофициальной столице Галиции, сотрудники НКВД расправились с политзаключенными, чтобы их не освободили немцы. Вне всяких сомнений, это только усилило атмосферу подозрительности и хаос, воцарившиеся в городе. Во Львове начались массовые грабежи. Город не только подвергся бомбардировкам – в нем орудовали группы подготовленных нацистами украинских националистов. Страх еще перед войной усиливали язвительные замечания некоторых местных жителей, которые ненавидели русских, и их открытые угрозы: «Придут немцы и расправятся с вами».[57]
Убеждение Гитлера в том, что Советский Союз представляет собой «прогнившее здание», которое рухнет, если выбить дверь, разделяли многие иностранные военные специалисты и разведчики. Чистки в Красной армии, начатые Сталиным в 1937 году, подпитывались непревзойденной смесью паранойи, садистской мании величия и жажды отмщения за старые обиды, уходящие корнями еще в Гражданскую войну и польский поход РККА 1939 года.
Всего был отстранен от службы, арестован и расстрелян 36 671 офицер. Из 706 военачальников в звании комбрига и выше не пострадали лишь 303 человека. Как правило, арестованным офицерам предъявляли нелепые и надуманные обвинения. Так, обвинения полковнику К. К. Рокоссовскому, впоследствии командующему, который нанес решающий удар под Сталинградом, строились на показаниях человека, умершего почти за 20 лет до того.
Самой значительной жертвой стал маршал Михаил Тухачевский, главный теоретик маневренной войны. Его арест и расстрел ознаменовали собой сознательное разрушение стратегической науки в Красной армии, осуществленное Сталиным. Под руководством Тухачевского бывшие офицеры царской армии разрабатывали усовершенствованную теорию оперативного искусства, основанную на изучении взаимосвязи сильной огневой мощи и маневренности.[58] В 1941 году данная теория считалась «еретической». Это объясняет, почему мало кто из генералов Красной армии осмеливался применять массированные танковые соединения, собирать свои танки в «кулак», чтобы эффективно противодействовать немцам. И хотя часть репрессированных офицеров была реабилитирована, психологический эффект оказался катастрофическим.
Через два с половиной года после начала чисток в ходе «зимней войны» с Финляндией РККА показала себя самым жалким образом. Маршал Ворошилов, давний приятель Сталина еще по 1-й Конной армии, продемонстрировал поразительное отсутствие воображения в военном деле. Финны раз за разом громили неприятеля за счет искусной тактики. Их пулеметы буквально выкашивали советских пехотинцев, которые с упорством обреченных рвались через заснеженные поля. Лишь бросив в бой впятеро больше сил, чем противник, и собрав небывалую артиллерийскую мощь, Красная армия смогла одержать верх. Гитлер злорадно наблюдал за всем этим.
Впрочем, у японской военной разведки на сей счет имелось совершенно иное мнение. Пожалуй, в ту пору это было единственное иностранное разведывательное ведомство, которое правильно оценивало мощь Красной армии. Пограничные конфликты в Маньчжурии, кульминацией которых стало сражение на реке Халхин-Гол в августе 1939 года, показали, чего может добиться амбициозный и агрессивный молодой полководец, в данном случае 43-летний генерал Георгий Жуков. В январе 1941 года Сталина убедили назначить Жукова начальником Генерального штаба. Таким образом, Жуков оказался в самом центре событий, когда на следующий день после немецкого вторжения советский вождь организовал высший орган военного руководства, дав ему позаимствованное от царских времен название «ставка». Самого себя «отец народов» назначил народным комиссаром обороны и Верховным главнокомандующим Вооруженными силами Советского Союза.
В первые дни реализации плана «Барбаросса» немецкие военачальники почти не видели того, что могло бы заставить их изменить свое невысокое мнение о советских командирах, особенно на центральном направлении. Генерал Гейнц Гудериан, подобно большинству своих коллег, был поражен тем, с какой готовностью командиры Красной армии жертвовали жизнями солдат. Гудериан также отметил, что их действиям крайне мешают политические требования руководства страны и при этом командиры панически боятся ответственности. В сочетании с плохим управлением это означало то, что приказы принять необходимые меры, в особенности контрмеры, отдаются слишком поздно. Советские танковые части в ходе первых недель войны показали себя недостаточно обученными, «им недоставало изобретательности и инициативы».[59] Все это было правдой, но Гудериан и другие немецкие генералы недооценили стремление Красной армии учиться на своих ошибках.
Разумеется, реформы не были легкими и быстрыми. Сталин и его ставленники, в первую очередь в высшем политическом руководстве, не желали признавать, что их вмешательство и преступная слепота привели к столь катастрофическим последствиям. Командующие армиями и фронтами оказались связаны по рукам и ногам безграмотными в военном плане инструкциями Кремля. Усугубляло дело то, что 16 июля была восстановлена система «двойного командования», при которой все приказы командира должны были получить одобрение комиссара. Политическое руководство Красной армии постаралось снять с себя ответственность, обвинив командиров действующих войск в измене, вредительстве и трусости.
Генерала Павлова, командовавшего Западным фронтом, того самого, который 22 июня кричал по телефону, что те, кто наверху, знают лучше, что происходит, не спасло то, что он выполнял приказы. Обвиненный в предательстве, Павлов стал самой известной из многих новых жертв второй волны чисток в Красной армии. Можно представить, какая парализующая атмосфера царила в штабах. Одного специалиста-подрывника, прибывшего на передовую для руководства установкой мин на полях, сопровождали сотрудники НКВД. Их дали для охраны и только потому, что они хорошо знали местность. Сапер и чекисты пришли на командный пункт. Там их встретили взгляды, полные ужаса. Генерал сразу стал оправдываться: «Я был на передовой! Я сделал все возможное! Я ни в чем не виноват».[60] Лишь тогда офицер сообразил, что генерал, увидев зеленые петлицы его спутников, решил, что они пришли его арестовывать.
Однако, невзирая на всеобщую истерию обвинений в измене, началась реорганизация армии. В подписанной Жуковым директиве ставки от 15 июля 1941 года излагался ряд выводов, сделанных на основе «опыта войны с германским фашизмом за три недели». Главным тезисом Жукова было то, что на действиях РККА негативно сказывались плохая связь и необходимость руководить чрезмерно большими, неповоротливыми соединениями, нередко являющимися очень легко уязвимой целью для неприятельской авиации. Наличие таких армий с большим количеством дивизий и промежуточным корпусным управлением сильно затрудняло «организацию боя и управления войсками в бою, особенно если иметь в виду молодость и малую опытность наших штабов и комсостава».[61] (Даже если чистки не упоминались прямо, то́, к чему они привели, невозможно было забыть.)«Ставка считает, – писал далее Жуков, – что следовало бы постепенно и без какого-либо ущерба для текущих операций подготовить переход к системе небольших армий в пять, максимум шесть дивизий». Эти меры, когда они были наконец претворены в жизнь, значительно улучшили управление войсками, в первую очередь за счет упразднения уровня командования корпусами и подчинения дивизий непосредственно командующему армией.
