— Там, — Радогор кивнул головой в сторону. — Сил нет. Селения мелкие, городища слабые. Люди все нашего языка, живут с опаской, из леса показаться не смеют. Сами под твою руку пойдут, коли от страха избавишь.

Подсел ближе к Ратимиру, обнял его за плечи.

— Если исполнится, друг мой, все, как увидел, от этого малого числа, из этих лесов великий народ выйдет. И дойдет аж туда, где красно солнышко над миром встает. Ты только камешек толкни, а дальше само покатится, загремит, загрохочет так, что на все четыре ветра слышно будет.

— Как на полдень через Смура пойду?

— Смура под руку возьмешь. — Радогор нетерпеливо дернул бровью. — Скоро сон увидит Смур вещий. А прочее от матушки узнаешь Она меня услышит, Ратимир.

Воеводы про еду забыли, слушая его. Голова кругом идет, сознание мутится от всего, что Радогор говорит. Глаза сами тянутся туда, где за окаемом по утрам солнце поднимается. Влада распахнула синие глаза и не сводит их с Радогора. И сердце бъется в груди с такой силой, слоно не он, она сама все это видит своими глазами, взлетев над черным пугающим лесом, туда, где черной точкой висит его врран. Даже старая ведунья Копытиха не смеет перебить разговор и лишь кивает головой, внимая словам Радогора. И только кикиморе быстро наскучило все то, о чем они говорили.

— А мне и в моем болоте не тесно. — Решила она и подтолкнула Неждана. — Протяни ко мне молодец, вон ту рыбку. Уж такая она мягкая и нежная! Как раз по моим зубам. Трех съела и только раззадорилась.

Радогор же посмотрел на друзей, на их потерянные лица и весело засмеялся.

— Ну и что вы пригорюнились? — С улыбкой спросил он, отсмеявшись. Для вас только жизнь начинается. Что вы прежде видели? А я перед вами целый мир открываю, о котором вы и знать не знали. Не для себя жить будете. День прошел и ладно…

Ратимир поднял на него хмурый взгляд, перевел на воевод.

— Поедем мы, и так засиделись до потемок.

— Я провожу. — Радогор поднялся из — за стола. А за ним прыгнула с лавки и Лада.

У коновязи придержал Ратимиру стремя и подождал, пока сядет в седло.

— Матушку, Ратимир, не забывайте. Хоть раз в седьмицу наведывайтесь. Рада будет. — Оглянулся по сторонам и поманил пальцем. — Умирает она. Хорошо, если до снега доживет. Не уехал бы, если бы не нужда.

Ратимир с изумлением посмотрел на него.

— Виду не показывает, а боли порой такие, что и мужик не вытерпит. Я ей отваров разных, настоев наготовил. — Радогор замолчал, глядя остановившимся взглядом на крыльцо, где рядышком сидели обе подруги, Копытиха и берегиня. — А как не будет ее, пусть берегиня в избе доживает. И леший рядом будет Вреда от них нет. Лишь бы люди не обижали.

Хлопнул ладонью жеребца по крупу.

— Прощай, Ратимир. О том, что сказал, помни. Ты первый, тебе начинать. Не всегда на меч полагайся в своем краю. Где хитростью, где уговорами, где посулами… Один народ, один язык. — Отвернулся, чтобы не показать волнение. — И вам, ребята, не хворать…

— Увидимся ли? — Ратимир склонился с седла, чтобы обнять его.

— Нет, Ратимир. Боюсь, что не увидимся. Не видел я…

И уже не оборачиваясь, зашагал к избушке, прислушиваясь к перестуку конских подков. Копытиха встретила его внимательным и, немного испуганным взглядом. Долго смотрела на него, потом так же долго на княжну, прижавшуюся к нему.

— Уходишь?

— Ухожу, матушка. Нельзя больше медлить, время торопит. — Словно оправдываясь, ответил он. — Нельзя пускать его сюда.

— Что сказал, правда видел?

— Видел, матушка, хоть и не все сказал…

— И про восход не наврал?

— Не наврал и про восход. Не сразу будет, но будет. Века пролетят… А, может, и того больше

Вздохнула и потянулась к нему.

— Наклонись, не дотянусь я до тебя. Сейчас простимся, чтобы утром вам слезами дорогу не улить. — Коснулась сухими губами его лба, прошептала. — Тяжелый, непосильный воз ты тянуть собрался. Осилишь ли?

— Не один, матушка. — Так же тихо отозвался он. — Вдвоем утянем.

Берегиня всхлипнула и потянулась сухонькими руками к Ладе.

— Ты уж ему себя, краса ты моя, в обиду не давай. Слово молвить за тебя не кому будет. — Подавилась слезами и размазала их по щекам. — И его не обижай. Я и его, варнака такого, тоже люблю.

Выехали до рассвета, чтобы не затягивать прощание. Влада, которой переживания долго не давали заснуть, дремала в седле. И Радогор, боясь, что она выпадет из седла, на ходу пересадил ее к себе в седло. Обняла его, зарылась в плечо, и уснула, сладко причмокивая губами.

Солнце уже начало пригревать, когда она проснулась. Потянулась, щурясь на солнце и засмеялась.

— Век бы спала так.

Погоди, еще наездишься. Домой проситься начнешь. — Без улыбки произнес он, скосив на нее серьезные глаза.

— Здесь мой дом. — Беззаботно откликнулась она, коснувшись ладонью его груди. — Или забыл, что там Ратимир сейчас хозяин? Ты, правда, к Смуру хочешь заехать?

— К нему и идем.

— А как он вещий сон увидит?

— Как ты увидела, так и он увидит. — Засмеялся Радогор и легко перебросил ее в седло Буланки.

— Так то я. Я знала, куда мне смотреть надо.

— И он узнает. Чему должно случится, случится.

Какая то смутная догадка забрезжила в ее глазах, но исчезла так и не задержавшись в сознании.

— Вот, сам сказал. А мне что пел? Как должно, да как будет? Не хотел меня брать, а я все равно еду. — И вполне довольная собой, засмеялась и показала ему язык.

— Посмотрим, как запоешь, когда холку себе наколотишь. — Радогор и не пытался скрыть удовольствия, глядя на ее счастливое лицо.

А и наколочу, так поправишь. — Весело отмахнулась она, сочтя холку не достойной особого внимания. — проведешь ладошкой и будет, как была. Или еще лучше.

Бросила поводья и распахнула руки в стороны.

— Вольно как, смеяться хочется!

И погнала коня вскачь.

— Догоняй, Радо!

Отдохнувшие кони только этого и ждали. Понесли галопом, раздувая ноздри и гривы. Догнал ее и придержал коня.

— Не гони так, Лада. Путь им предстоит не близкий.

С сожалением натянула повод, переводя свою соловую кобылку на размеренную рысь.

Радо, а ты и правда видел, все о чем говорил? — Спросила так, словно ждала от него чего то такого, чего прежде не видела и о чем не слышала. — Прямо все, все, все? Вот как сейчас меня? Как сон, да? Только я сплю, и все вижу. А проснусь, и ничего не помню. Забуду на другой бок перевернуться и все начисто из головы вылетит.

— Не забывай…

Влада посмотрела на него с подозрением.

— Ну, да. Я не забуду, перевернусь, а ты руку уберешь! Уж лучше я сон забуду. Все равно кроме тебя мне ни кто не снится больше. А ты и так со мной. Не томи, говори, как видишь.

Радогор посерьезнел, даже брови вместе сдвинул, гадая, как бы доступней объяснить то, что и сам до сих пор не понял до конца. Свесился с седла, и не сдерживая бега своего жеребца, сорвал травинку. Стряхнул на ладонь семя и бросил его на землю.

— Ты не видела цветка, я его нарочно в ладони скрыл от тебя. А теперь закрой глаза и представь, как оно набухает в земле, как корешок, белую слабую нитку, вниз, в землю пускает.

Влада остановила коня и закрыла глаза, следя за словами Радогора.

— Раскололась скорлупка и еле заметный росток появился и потянулся к свету, выскочил из земли слабой былинкой и затерялся в густой траве. Видишь ли?

До боли, туго на туго сжала веки, чтобы увидеть эту былинку.

— Тянется росток, продираясь через густые заросли, недоступный глазу. И только догадаться можно, где он, какой он и каким цветком оденется, как в силу войдет. Или капелька по капельке из земли сочится, прячется под листком. Падает в канавку и бежит дальше веселым ручейком, журчит, звенит и бежит дальше. А куда бежит? И во что обернется? Может, сольется в глубокий черный овраг и застынет там. Затянется зеленой ряской. Зарастет тиной. Или побежит дальше, чтобы через много верст обернуться такой рекой, что и глазом от берега до берега не дотянешься. Увидела?