правилами: “Бить в лоб и сражаться до последнего”.

Ему не возражали. Офицеры разошлись по своим местам. Тут же полк тронулся в дальнейший путь,

соблюдая полный боевой порядок. Вскоре на востоке стали меркнуть звезды. Зеленоватая полоса рассвета

покрыла горизонт. Потянул холодный ветер.

*

Бой начался внезапно, именно тогда, когда его меньше всего ожидали и офицеры и солдаты.

У подножья горы, за которой прятался турецкий город Эзрум, цепи полка подверглись частому

ружейному и пулеметному обстрелу. Турецкие стрелки били, как видно, по пристреленным участкам, и в

первые же минуты сотни трупов и раненых бойцов украсили местами снежную, местами землистую равнину.

Но смешавшиеся на мгновение цепи полка, подгоняемые командным составом, рванулись вперед, не обращая

внимания на гигантский след из мертвых и раненых тел, который оставался позади.

Сергеев вначале шел, а потом, когда его взвод бросился бегом в атаку, помчался впереди, сам не зная

зачем. Руки его точно приросли к прикладу и к магазинке винтовки, а ноги, будто в них разворачивалась

заводная пружина, мчались сами собой.

Бежать пришлось в гору. Морозный воздух со свистом и хрипом входил и выходил из легких Сергеева.

Дыхание тут же застывало, образуя струйки пара.

Вот уже достигнута вершина снежного холма. Кто-то большой в красной феске выскочил из ямы и встал

поперек дороги. Сергеев машинально, именно так, как зубрили в учебной команде, отпрянул назад, напружил

мышцы ног, пригнулся вперед и по всем правилам кольнул штыком. Турок взвыл и упал в снег. Но ему на смену

вырос другой. Сергеев снова по всем правилам фехтования пронзил и его уже окровавленным штыком. Но на

смену другому появился третий турок, и так без конца. Сергеев колол, бил прикладом, закрывался винтовкой от

сабельного удара и редко стрелял. Справа и слева от него такие же молчаливые серые фигуры так же кололи,

стреляли и, только сраженные, падая и валяясь по снегу, кричали животными, дикими голосами.

Наконец противник был частью уничтожен, частью смят и отброшен вниз по ту сторону склона холма.

Полк, не останавливаясь ни на минуту, помчался вслед за отступающим противником, нещадно истребляя его на

пути.

И опять Сергеев, а рядом с ним его сосед по отделению сосредоточенный, резкий Гончаренко, бежали

впереди всех, сжимая винтовки. Преграждая путь, возвышался скалистый холм. На снежной вершине его вдали

вырисовывались очертания домов с плоскими крышами и колонны стройных минаретов.

— Ура! Вперед, братцы! — кричали офицеры, подбадривая молчаливых солдат.

Вот уже снова цепи помчались на гору, рассеивая по снегу сотни убитых и раненых.

*

Небо между тем побагровело восходом. Поблекли звезды и потухла луна. На красном в облаках востоке

замаячили уже абрисы мечетей, крепостных стен и башен. Как грозящие пальцы, торчали то здесь, то там на

вершине холма минареты.

Новая цепь противника еще быстрее была смята озверевшими солдатами. И двух минут не продержались

в окопах немногочисленные турецкие стрелки. Все они были почти поголовно уничтожены. Освободился путь в

город. Цепи полка ускоренным маршем со всех сторон приближались к нему, точно боясь, что вот вдруг город,

снявшись с места, убежит за далекие горизонты.

Обогнав на целую треть версты цепи своей роты, Сергеев, пасмурный, усталый, и Гончаренко, как

машина безучастней ко всему, остановились. И в ту же секунду Сергеев увидел, как стройное тело товарища

изогнулось почти вдвое и беззвучно упало в снег. Сергеев вплотную подошел к Гончаренко и услышал слабый

стон. “Значит, жив”, подумал он и внутренне пожалел, что шальная пуля не тронула его. Сергеев постоял

немного над раненым, думая, как бы оказать ему помощь. Но когда взвод подбежал к этому месту, он, точно

подстегнутый кем-то, помчался снова вперед к близким строениям.

У первой каменной сакли с плоской глиняной крышей он, пораженный, остановился. Возле дороги шел

окоп, весь заваленный трупами. Впереди всех, на груде тел, у гребня окопа, запрокинулась фигура без головы. В

окоченевших руках она судорожно сжимала темное древко знамени. Само зеленое знамя, с вышитыми на нем

полумесяцем и звездами, обтрепанное и местами разорванное, валялось в стороне у дороги.

Не зная сам зачем, Сергеев быстро бросился к знамени, схватил его и, почему-то размахивая им, закричал

“ура”.

Но потом, точно кто-то невидимый, подкравшийся сзади, огромной палкой ударил его по темени. Этот

удар был такой силы, что показалось Сергееву, будто череп его от удара треснул, как спелый арбуз, и кровь,

хлынувшая из головы его, наполнила собою весь мир, заволокла небо, покрыла минареты, сакли, скалы и в

бурных потоках своих наконец затопила его сознание.

*

Очнулся Сергеев с ощущением мучительной головной боли. Попробовал подняться на ноги, но,

обессиленный ранением, не смог. Тогда он, приподняв слегка голову, огляделся по сторонам.

Он лежал на снегу, облитом кровью, возле того окопа, где подобрал знамя. Зеленая тряпка была

судорожно зажата в его кулак и частью прижата к земле его телом.

Вокруг расцветало солнечное утро. При ярком свете золотой зари были хорошо видны Сергееву и склоны

гор, местами покрытые розовым снегом, и огромные, причудливо изломанные скалы, темнеющие то здесь, то

там.

Всюду, по склонам гор и на гребнях их, сновали тысячи темных точек. Другие сотни и тысячи лежали

неподвижно на снежных покровах. Сергеев знал, что это были люди, и убежден был почему-то, что это русские

солдаты. Местами точки росли и превращались в крохотных серых человечков. У самых ног внизу заметил

Сергеев около роты игрушечных солдат, стоявших колонной, как на ученьи. Кто-то одинокий впереди их что-то

еле слышно говорил и размахивал руками. Вдруг чуть уловимые знакомые звуки царского гимна донеслись

оттуда. Точно вторя им, где-то совсем далеко послышались те же звуки, и вскоре все склоны гор на разные лады

заиграли странной музыкой.

“С победой, значит”, — решил про себя Сергеев. Усмехнулся уголками рта и с горечью добавил:

“Комедия. Сколько убитых! На что нам это все?”

Он попробовал зарыдать. Но вместо плача получился хрип. А судорожное дыхание болью ударяло в

голову. Окоченевшее тело его начало дрожать мелкой истерической дрожью.

Потом Сергеев забылся.

*

Очнулся он от звуков близкой речи. Открыл глаза, но тотчас же вынужден был закрыть их. Ему прямо в

лицо с нетерпимой силой ударил луч яркого, теплого солнца. Дрожа от ощущения боли, Сергеев с трудом

повернул голову в сторону от солнца и снова поднял веки. Перед собой он увидел наклоненное обрюзглое лицо

командира полка и лица штабных офицеров.

— Вы понимаете меня? — спрашивал полковник Филимонов. — Вы слышите?

— Да, — еле внятно прошептал Сергеев.

— Ну, и отлично, разожмите кулаки. Это турецкое дивизионное знамя мы возьмем с собой. Как трофей

перешлем в штаб армии. Как оно к вам попало? Ну, да потом расскажете, когда поправитесь. А пока, дорогой

поручик Сергеев, поздравляю тебя с производством.

— Прапорщик, господин полковник, — шепнул довольно громко Ястребов. — Не поручик, а прапорщик.

Верховное командование не утвердит такого производства. Это же невозможно: из вольноопределяющихся в

поручики.

— Нет-с, нет-с, адъютант. За такой подвиг — поручика, не меньше. Я знаю. Я буду ходатайствовать, если

нужно, перед его величеством. Я это сделаю.

Никто ему не возражал. Сергеев что-то хотел сказать, но не сказал, а только качнул головой и снова

забылся.

Через полчаса его подобрали, уложили на носилки и отправили в походный госпиталь, устроив в

офицерском отделении.

*

Быстрой вереницей промчались месяцы.