— Не сумели.

— Сегодня же ночью будем готовиться к завтрашнему дню. Время не терпит. Возможны аресты.

— Ты думаешь?

— Убежден. За мной от самого Тифлиса следовал провокатор. Перед тем как зайти к вам, я его застрелил.

— Напрасно.

— Нет. В дороге я узнал его. Это бывший член нашей тифлисской организации, предатель и шпик. О нем

мне еще в Тифлисе сообщили. Выехал он вместе с комиссией сейма для разгрома организации.

— Вот как? Все-таки не следовало бы.

— Ерунда. Но нужно действовать решительно.

— Нет, мы не будем спешить. Власть в городе пока наша. Мы разберемся. Но кое-какие меры примем.

Теперь наши дашнаки зашевелятся.

*

Войска покидали фронт.

Непрерывным потоком с юга на север мчались поезда. Из переполненных теплушек товарных вагонов

смотрели серые, заросшие солдатские лица. Части снимались вместе с оружием. На товарных платформах,

точно стада древних чудовищ, глядели зеленые орудия и пулеметы.

На стенах вагонов краснели флаги и лозунги:

“Долой войну”, “Да здравствуют советы”.

А в головах у всех солдат одна огненная, зовущая вперед мысль:

“Домой!”

Домой, в свои Ивановки, Долгие Грачи, Разореновки, Пятихатки, Звенигороды, Генически, Барнаулы.

Домой, от этих раскаленных камней, песков, орошенных кровью, заполненных солдатскими телами. Домой, в

равнины, где рожь, синие просторы неба, родная речь, песни, любовь, привычная работа.

Едут солдаты. Лица у всех деловые. Они поют:

Взвейтесь, соколы, орлами…

Полно горе горева-а-а-ть!

То ли дело под ша-а-а-а-атрами

В поле лагерем стоять.

Взвейтесь со…

Взвейтесь, соколы, орлами.

За ними катятся эшелоны казаков, чубастых, в красных лампасах. Поют и они.

А-ах, в Тага-ан-роги

Ды — ах, в Та-а-ган-роги-и-и-и…

Их, ой, т-а-м уби-и-ли

Ды, ой, т-а-м уби-и-ли и эх -

Там уби-или мо-о-лодова казака…

От иных вагонов струятся в воздух песни революции:

Смело, товарищи, в ногу.

Духом окрепнем…

Вставай, проклятьем заклейменный…

*

По городу шли тревожные слухи.

— Турки идут.

— Большевики продались туркам, увозят солдат.

— Всех армян вырежут турки.

— Скоро будут в городе.

— Нужно бежать.

— Мусульман уничтожить. Отомстить.

Развернули усиленную работу дашнаки.

— Оружие нужно для нас. А русские увозят.

— Везде власть наша армянская, а здесь русские.

— Мы признаем Закавказский сейм, а не власть комиссаров-насильников.

— Прогоним русских! Долой угнетателей!

— Все в отряды друзей родины!

— Готовьтесь, русские будут свергнуты.

— Карс и Ардаган берут турки. Не дадим.

— Объединяйтесь вокруг самоуправления.

— Долой советы, органы угнетения.

— Да здравствует Великая Армения от моря до моря!

— Наш вождь Арутюнов сидит в тюрьме. Освободим его.

*

Пасмурным ветреным утром в партком приехали члены дивизионного комитета Нефедов и Хлебалов. В

кабинете Драгина находились Тегран, Васяткин и Абрам.

— Здорово, Нефедов. Какие вести?

— Плохие, товарищ Драгин. Дивизия снялась с фронта в полном составе.

— Почему так быстро?

— Дальше ждать нельзя.

— Что, турки?

— Нет, турецкие части следуют за нами по пятам, занимают оставленные нами места, но не опережают

нас. Они, правда, дерутся с армянами, но нас не трогают.

— А в чем же дело?

— Солдаты не хотят больше ждать. Советское правительство объявило мир. Мы говорили солдатам, что

во имя революции, они должны подождать. Но теперь ждать немыслимо.

— Почему?

— Вы же слышали о шамхорских событиях? Мусульмане, проживающие возле железной дороги, убили

около двух тысяч солдат, едущих в Россию, отобрали тридцать пушек, сотни пулеметов и около пятнадцати

тысяч ружей с патронами. Уже теперь нам придется пробиваться в Россию с боем. Поэтому дивизия снялась в

полном составе. Солдаты боятся, что их совсем не пропустят.

— Да, плохо. Дашнаки и кадеты в городе порвали с нами Они организуют национальную дружину.

Разжигают к русским ненависть.

Все задумались.

— А как рабочие? — спросил Нефедов.

— Рабочие в основном на нашей стороне. Но их немного. Армянское крестьянство в своем большинстве

нас не понимает и, главное, боится турок. Поэтому они идут за дашнаками.

— А можно ли использовать вашу дивизию для вооруженной советизации Закавказья?

— Можно. Солдаты сами об этом говорят. Но партийные комитеты не соглашаются. Я сколько раз пред-

лагал.

— Правильно делают, что не соглашаются, — заявил Драгин. — Это повело бы к еще большему

обострению ненависти к русским, к росту национализма, и в конце концов неизбежному разгрому революции.

Нет, этот путь не годится.

— Вчера эвакуировался последний батальон из города, — сказал Абрам.

— Да… Организация наша уменьшилась на три четверти.

— На ближайшие месяцы дело революции здесь проиграно.

— Отступит дивизия, и мы вынуждены будем уйти в подполье.

— Но мало сил… И неблагоприятная почва.

— Если бы не наступали турки, тогда можно было бы работать в подполье.

— Что же делать?

— Вам, товарищи, не знающим армянского языка, лучше всего уехать в Баку или в Россию, — сказала

Тегран.

— А мы, армянские коммунисты, останемся здесь и будем продолжать работу.

— Нет, это не годится, — возразил ей Драгин. Дивизия пусть эвакуируется, но мы останемся здесь.

— Верно, — качнул головою Абрам.

— Ты, Нефедыч, и ты, Хлебалов, вместе с Васяткиным везите солдат в Советскую Россию. А мы тут

поборемся.

— Но сил же нет.

— Будут силы.

Вбежал Удойкин.

— Нужно спасаться, товарищи! — взволнованно закричал он.

— В чем дело? — спокойно спросил Драгин.

— Дашнакская дружина разгромила тюрьмы. Гидра… движется…

— Какая гидра?

— Дащнаки идут арестовывать нас. Я прискакал на лошади.

— Пусть только попробуют, — гневно заявил Нефедов. — С нами на станции три эшелона четвертого

полка. Хлебалов, валяй-ка на станцию. Мобилизуй ребят, чтобы дежурили. А сам с ротой и пулеметами сюда.

Хлебалов быстро выбежал из комнаты.

— Не преувеличиваешь? — спросил Драгин.

— Сам видел.

Наступило напряженное молчание. Слышно было, как бились мухи о стекла окон. Нарушил молчание

Нефедов.

— А где Гончаренко? — спросил он.

— В молоканских селах, агитирует, — ответил Драгин, хмуря свой лоб все больше и больше.

— Надо бы вызвать парня. Ничего ведь не знает.

— Но с ним нет связи.

Если бы кто-нибудь из присутствовавших в эту минуту взглянул на Тегран, то увидел бы, как синяя

бледность покрыла лицо ее, как грозно сдвинулись у переносицы брови и задрожали губы. Но Тегран

отвернулась к окну, и когда Нефедов тут же случайно посмотрел ей в глаза, то, кроме твердой воли, решимости,

он не сумел ничего прочесть с них.

— Удойкин, ты ошибся, — сказал Драгин. — Зря потревожили солдат. Видишь…

Но в это мгновенье послышались отдаленные крики, в соседней комнате застучали десятки ног, дверь

распахнулась настежь, и в кабинет ворвалось около десятка вооруженных. Все они остановились, направив

маузеры и наганы на бывших в комнате.

Впереди всех выделялся Арутюнов. Он, казалось, вырос на голову, глаза его метали молнии, а голос, как

отточенный, резко звучал.

— Прощайтесь с жизнью, русские собаки! — кричал он. — Последний час ваш настал.

Поднялся со стула Нефедов, подошел к нему вплотную и твердо сказал:

— Потише. Если вы отсюда не уберетесь, то солдаты дивизии вас, как щенят, передушат.

— Какой дивизии, чего врешь?

— Посмотри в окно.

— Будьте настороже, братья, — крикнул своим Арутюнов. — Они нас хотят напугать.

— Нет, не пугать. Вот, слышишь песню? То поют солдаты.