– Нисколько, – вежливо сказал я. – А ты не устала?

– Право, нет. – Она сбросила с себя халат и легла рядом со мной. – Секс бодрит меня. Но мне рано вставать, а на службе надо выглядеть свежей. – Прижавшись ко мне, она поцеловала мое ухо. – И конечно, позвони мне, когда вернешься.

Проснулся я около десяти часов утра, один-одинешенек в постели. Сквозь задернутые занавески пробивались лучи солнца, утро было прекрасное. На туалетном столике лежала записка.

«Дорогой гость, я ушла на работу. Ты спал, как ангелочек, и у меня не хватило духу разбудить тебя. Счастлива была узреть такое наглядное свидетельство чистоты и безгрешности в нашем порочном мире. Бритва и крем в аптечке, кружка апельсинового сока в холодильнике, кофейник на плите. Хорошего исполнителя надо вознаграждать. Надеюсь, тебе удастся найти своего друга. Э. К.».

Я усмехнулся последней фразе и направился в ванную, где побрился и принял душ. Холодный душ окончательно разбудил меня, я почувствовал себя свежим, бодрым и, признаюсь, был доволен собой. Внимательно оглядел себя в зеркале. Цвет лица у меня как будто стал лучше.

Когда я затем вошел в гостиную, до меня донесся запах жареного бекона. Открыв дверь в кухню, я увидел молодую женщину в брюках, свитере и с повязанным на голове шарфом. Сидя за столом, она читала газету и грызла подрумяненный на огне ломтик хлеба.

– Привет, – сказала она, подняв глаза на меня. – А я уж подумала, что вы весь день проспите.

– П-простите, – смутился я. – Я не хотел потревожить вас.

– Никакого беспокойства, – улыбнулась она, встала из-за стола, открыла холодильник и достала оттуда апельсиновый сок. – Вот Эвелин оставила вам это. Вас, наверное, мучит жажда, – произнесла она как нечто само собой разумеющееся. – Хотите яичницу с беконом?

– Право, не стоит беспокоиться.

– Пустяки. У нас так принято. – Она отодрала три ломтика от нарезанного куска бекона и плюхнула их на сковородку. Я невольно залюбовался: стройная, длинноногая, в облегающих брюках. – Вам как поджарить?

– Полагаюсь на ваш вкус.

– Я люблю подрумяненные. – Она положила на другую сковородку кусок масла и разбила три яйца. Движения ее были легкие и уверенные.

– Меня зовут Бренда Моррисси, – представилась она. – Мы вместе снимаем эту квартиру. Она говорила вам обо мне?

– Не помню.

– Ну, она была так занята вами, – невозмутимо заметила Бренда, наливая две чашки кофе и жестом приглашая меня сесть за стол. – Вы ведь не торопитесь, не так ли?

– Пожалуй, нет, – согласился я, усаживаясь за стол.

– И я тоже. Я работаю в картинной галерее, а до одиннадцати утра никто не спешит покупать картины. Замечательная работа, правда? Кстати, Эвелин позабыла сказать мне, как вас зовут.

Я представился.

– Давно вы знакомы с Эвелин? – спросила она, одной рукой встряхивая сковородку с яичницей, а другой закладывая нарезанный хлеб в тостер.

– Откровенно говоря, – замялся я, – мы познакомились лишь вчера вечером.

– Таков наш Вашингтон, – рассмеялась Бренда. – Здесь где только возможно собирают голоса. Всякие голоса. А вот такие, наверно, самые приятные. Я слышала, как вы буйно наслаждались.

– Поверьте, – сказал я, краснея, – мне и в голову не пришло, что кто-то еще есть в квартире.

– Да, конечно. Я давно собираюсь купить затычки для ушей. Те, что продают для пловцов и артиллеристов. Да все забываю. А Эвелин, когда забавляется, – вся нараспашку. И я с трудом удерживаюсь от того, чтобы тут же не присоединиться к ней.

Я насупился и отвел глаза.

– Не пугайтесь, – засмеялась Бренда. – Это все же не случается. Что бы мы тут ни вытворяли, оргии мы не устраиваем. Но если вы сегодня вечером еще будете в Вашингтоне и назовете мне отель, в котором остановились, я с удовольствием выпью с вами.

Не скрою, что я был готов поддаться искушению. Прошедшая ночь разбудила во мне долго дремавшую чувственность. Интриговало и то спокойное бесстыдство, с каким было сделано предложение. Для меня по крайней мере это было в новинку. Подобные вещи случались с моими друзьями (во всяком случае, они рассказывали о них), но ничего подобного со мной никогда не бывало. После того, что я уже совершил в «Святом Августине», вряд ли я мог, исходя из основ морали, отказаться переспать с подругой женщины, которая накануне спала со мной. Однако у меня неотложное дело – розыск свидетельства о рождении.

– Извините, но я сегодня уезжаю.

– Жаль, – коротко, без всякого выражения отозвалась Бренда.

– Но я вернусь, – сказал я и запнулся, вспомнив о приглашении к Хейлу на субботу вечером, – в воскресенье.

– В каком вы отеле?

Я объяснил ей.

– Возможно, позвоню вам, – пообещала Бренда. – Я и в воскресенье могу.

Когда у тебя деньги в банке, подумал я, выходя из квартиры, они даже за двести пятьдесят миль испускают непреодолимо притягательный чувственный аромат. Легко и пружинисто шагая, я спрашивал себя, как мне живется. Беззаботно, решил я. И порочно. Старомодное слово, но именно оно неизвестно откуда вдруг выплыло. Мыслимо ли прожить на свете тридцать три года и совершенно не знать, какой ты на самом деле человек?

Я всматривался в простые обыденные лица шедших по улице мужчин и женщин. Неужели и они тоже на грани преступления?

В отеле я взял напрокат машину и забрал свой бумажник, сданный на хранение. Теперь уж я чувствовал себя не в своей тарелке, если при мне не было сотенных бумажек.

Дорога на Пенсильванию была покрыта льдом, и я ехал очень осторожно. Автомобильная авария никак не входила в мои расчеты.

– Попросите, пожалуйста, мистера Генри Граймса, – сказал я девушке, ответившей на мой телефонный звонок.

Девушка поинтересовалась, кто его спрашивает. Называться мне не хотелось. И потому я просто сказал, что звонит брат… Нас, братьев, было трое, так что в какой-то степени я сохранял инкогнито.

– Кто говорит? О, неужели это ты, Дуг? Какого черта, где ты? – прогудел в трубке радостный голос брата. Он был старше меня на семь лет, росли мы вместе, но в детстве я считался надоедливым, несносным ребенком. После моего отъезда из родного города мы почти не встречались.

– Я у вас в городе. В отеле «Хилтон».

– Забирай свои вещи и кати ко мне. У меня есть свободная комната для гостей. Раньше семи утра дети тебя не разбудят, – засмеялся брат. Звуки его низкого голоса перемежались с трескотней счетных машинок. Генри работал в бухгалтерии, и неумолчное стрекотание было музыкой их рабочего дня. – Я позвоню сейчас Магде и скажу, что ты будешь к обеду.

– Минутку, Хэнк, – перебил я. – Хочу попросить тебя об одном одолжении.

– Ради Бога, дорогой мой. Что тебе нужно?

– Я обратился за получением заграничного паспорта. Для этого требуется мое свидетельство о рождении. Если запросить его, то на это уйдет недели три, а я очень тороплюсь.

– Куда ты едешь?

– За границу.

– А куда именно?

– Это не важно. Так вот, посмотри, нет ли моего свидетельства в тех бумагах, что остались у тебя после смерти матери.

– Приходи к обеду, и вместе посмотрим.

– Я бы не хотел, чтобы твоя жена знала о моем приезде.

– Почему? – озабоченно спросил брат.

– Не мог бы ты отлучиться с работы, найти мою метрику и прийти ко мне в отель? И вдвоем пообедаем.

– Но почему…

– Потом объясню. Сможешь прийти?

– Да, смогу. В начале седьмого.

– Приходи в бар.

– Место знакомое, – сказал Генри с радостным смешком выпивохи.

Я положил трубку и некоторое время молча сидел на краю постели в невзрачном номере провинциального отеля, все еще держа руку на телефоне и спрашивая себя, стоило ли сюда приезжать. Не лучше ли было послать запрос и, укрывшись где-нибудь, недели две-три ожидать получения метрики. Нет, если уж хочешь вернее рассчитать свое будущее, нельзя отбрасывать прошлое. А мой брат Генри играл в нем большую роль.