лились звуки мазурки, которую посетители танцевали в ресторане. Адам Мицкевич стоял на высокой колонне
напротив прокуратуры, и варшавяне острили, что он — единственный поляк, которого не подозревают в
коррупции и спекуляции…
В общем, Варшава была, как всегда, обаятельна, весела, самоуверенна и немного кичлива. И все же под
маской беззаботности город скрывал тревогу. Как бы варшавяне ни веселились, о чем бы ни говорили — в
воздухе пахло войной. Казалось, ею дышали даже французские духи, которыми так любили пользоваться
варшавянки…
Праздность томила Яна. Он не привык сидеть без работы. Еще в день встречи Коллинз поинтересовался:
— Что же ты собираешься делать, Янек?
— Искать место, батя.
Это “батя” произошло, по всей видимости, от украинского “батько”, и Арчибальду очень нравилось,
когда сын его так называл.
— Не спеши, — посоветовал он сыну. — Пока что кое-какие деньги имеются и у тебя, и у меня.
Перебьемся. А место нужно подыскать… (Арчибальд хотел сказать “надежное”, но передумал) удобное.
Ян усмехнулся.
— Скажи, батя: помимо тебя, кто-то знает о моем возвращении в Польшу?
Арчибальд пожал плечами.
— Я никого не извещал через газеты. Но судя по тому, как тобой интересовались… Эх, сынок, лучше бы,
чем играть в эти опасные игры, ты женился. Пора мне заняться внуком. Однако согласен и на внучку…
— Ладно, не будем об этом, — с непривычной резкостью отрубил Ян.
Арчибальд не подозревал, какую больную струнку задел в душе сына. Образ Кристины мгновенно встал
перед глазами Яна. Он еще ничего не говорил отцу о девушке. Да и что мог сказать, когда сам лишь в последние
дни стал осознавать глубину своих чувств.
Коллинз изучающе поглядел на сына, ничего не сказал. Они умели не только говорить, но и молчать,
когда требовалось. Молчание нередко оказывалось продолжением разговора. “Как помочь ему обрести себя в
потрясениях, которые надвигаются? — мучился Арчибальд. — Мне так хотелось бы, чтобы у него была родина,
которой всю жизнь недоставало мне. Когда она есть, легче не только жить, но и умирать”.
Воскресенье выдалось на редкость солнечным и теплым. Пожухлая листва не шуршала на тротуарах.
Двери величественных костелов были широко распахнуты. Внутри их полутемных утроб призывно золотились
зажженные свечи. Притихшие после бурной недели варшавяне спешили на утреннюю мессу. Люди думали о
совершенных грехах и просили всевышнего даровать прощение за старые перед тем, как совершить новые. В
это утро Яна потянуло зайти под торжественные своды собора Святого Креста. Здесь, по преданию, в одной из
опорных колонн замуровано сердце Фредерика Шопена, привезенное его сестрой из Парижа.
В костеле мощно гремел орган. Ян присел на свободную скамью неподалеку от входа. Его так захватила
торжественная музыка, что он не сразу заметил мужчину, присевшего рядом. И вздрогнул, когда незнакомец
слегка прикоснулся к его локтю и подбородком указал на барьер. На барьере лежала небольшая фотография.
Даже в мерцающей полумгле костела Ян сразу узнал изображение Черчилля. В левом белом углу разглядел
белое пятнышко. Едва ли приходилось сомневаться, что ему показывали пароль, о котором сообщил отец.
Ян взял фотографию, сунул в карман и взглядом показал незнакомцу на выход. Тот внешне никак не
отреагировал, тем не менее вскоре направился к дверям. Через некоторое время Ян последовал за ним.
На улице он догнал незнакомца. Это был среднего роста атлет с упрямым лицом и приплюснутым носом
боксера. На нем был темный пиджак и светло-желтые брюки: сочетание, к которому питали в свое время
пристрастие многие спортсмены.
Незнакомец остановился, внезапно обнажив в улыбке великолепные зубы.
— Не пора ли нам выпить по чашечке кофе со сливками?
“Ого, — отметил про себя Ян, — мы, кажется, знакомы уже сто лет. Просто я забыл, как он выглядит…”
Вслух сказал:
— А я как раз подумал: чего мне в жизни не хватает?..
За уютным столиком кафе Ян тщательно рассмотрел фотографию. Черчилль, казалось, заговорщически
улыбался Яну. Ян молча подвинул фотографию связнику. Тот сунул ее в карман пиджака.
— Пан Крункель, — по-польски связник говорил без малейшего акцента, — вы по утрам пьете только
кофе со сливками? Сегодня воскресенье, может, по рюмке коньяку? Угощаю я, — он предупредительно поднял
руку и безо всякого перехода представился. — Артур, Артур Коблиц.
— Надеюсь, мне нет смысла представляться? — поинтересовался Ян.
Коблиц рассмеялся:
— Боюсь, что вашу фотографию я знаю лучше собственной. И знаете, что я, пан Янек, больше всего
ценю на свете? Искренность. Это очень дефицитная вещь. И с каждым днем встречается все реже.
— Вы предлагаете мне тратить ее с оглядкой?
— Если хотите — да.
— Итак?..
— Итак — согласны ли вы сотрудничать с нами?
— С кем?
— С Интеллидженс сервис.
Ян усмехнулся:
— Вы опоздали.
Правая бровь Коблица слегка приподнялась.
— То есть?.. Впрочем, давайте за знакомство…
Ян выдержал долгую паузу.
— То есть мне уже предложили сотрудничество.
— Кто?
— Французы.
— Вот оно что… Ловкачи-мальчики из Сюрте женераль! Но это ничего не значит, с ними мы
контактируем. Кстати, как выглядел их представитель?
Ян довольно подробно описал его.
— О, у вас отличная память! Вы наблюдательны, как индеец! — одобрительно воскликнул Коблиц.
По выражению его лица трудно было понять, насколько ценна полученная информация.
— Пан Янек, — серьезно и, пожалуй, немного поучительно заговорил Коблиц, — пришло время
решительных действий. Вы можете очень помочь нам. Война стоит у дверей вашего дома. В этой войне
информация будет не менее важна, чем пули и бомбы. У нас есть данные, что немцы создали электрическую
шифровальную машину. Похоже, вы стоите у порога тайны.
— Уже не стою, — с горечью покачал головой Ян.
Он поведал Коблицу обо всех злоключениях на заводе.
Коблиц выслушал не перебивая. Потом спросил:
— Пап Янек, я так понимаю, что в уме у вас начала уже складываться некая схема машины в целом?
— Ну, в целом — это слишком громко, — покачал головой Ян. — Но какие-то предположительные
контуры возникают. Если бы ребята передали зарисовки остальных деталей…
Коблиц некоторое время раздумывал. Затем наклонился поближе к Яну и заговорил совсем тихо.
— Решим главное. Пан Янек, ничего не потеряно. Полагаю, ваши друзья позаботятся о том, чтобы
переправить чертежи. Это, конечно, дьявольски важно. Но вы, пан Янек, должны исчезнуть…
— Что значит — исчезнуть? Не могу же я раствориться в рюмке с коньяком…
— Я не шучу. Дело обстоит куда более серьезно, чем вы думаете. Вы не профессионал, пан Янек. А я
изучал методы гестапо. Их люди скрупулезны и весьма изобретательны. Они сентиментальны дома. Но птичек
из клетки просто так на волю не выпускают. Тем более — на службе.
— Однако из Германии они меня выпустили! — воскликнул Ян.
— Пейте сливки и не говорите так громко, — поморщился Коблиц. — Зачем им лишний инцидент в
Германии? У них здесь широкая агентурная сеть. Да, здесь, в Польше, пан Янек. Они выйдут на вас, если уже не
вышли. Я не хочу пугать вас, но поверьте, мне известны их методы. Нож в подворотне или какой-нибудь
несчастный случай на улице. Вот почему вам необходимо с нами сотрудничать. Поймите — в одиночку вы
беззащитны. Нет, нет, пан Янек, вам надо немедленно скрыться. Исчезнуть из поля зрения гестапо.
Ян молчал, размышляя надо всем, что сказал Коблиц. С одной стороны, разведчик, безусловно, прав:
тайные службы рейха в подобных ситуациях не церемонятся. Слава богу, уши не заложены, о всяких штучках
гестапо наслышан. Перекрывая каналы возможной утечки информации, они ни перед чем не остановятся. Но, с
