Ной прошелся по комнате, прикидывая стоимость оставшихся от отца вещей. Деньгами тут и не пахло. Два потрепанных, когда-то модных двубортных костюма, Библия в кожаном переплете, серебряная рамка с фотографией семилетнего Ноя на шотландском пони, жестянка с запонками и зажимом для галстука (из железа и стекла), конверт из плотной бумаги, перевязанный бечевкой. Ной открыл конверт, вытащил бумаги: двадцать акций корпорации, производившей радиоприемники, которая обанкротилась в 1927 году.

В глубине стенного шкафа стояла картонная коробка. Ной вытащил ее, снял крышку. Внутри лежала большая портретная фотокамера, аккуратно упакованная в мягкую фланель. Из всех вещей, принадлежавших отцу, только она получала должные заботу и уход, и Ной мысленно поблагодарил отца за то, что ему хватило ума спрятать камеру от кредиторов. Вырученных за нее денег, возможно, хватит на то, чтобы оплатить похороны. Поглаживая потрескавшуюся кожу и полированную линзу камеры, Ной подумал, неплохо было бы сохранить ее у себя в память об отце, но он знал, что не может позволить себе такой роскоши. Ной вернул камеру в коробку, предварительно завернув в фланель, и спрятал в углу стенного шкафа под ворохом старой одежды.

Ной направился к выходу. Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся. В свете единственной лампочки отец казался таким одиноким. И его, похоже, не отпускала боль. Ной выключил свет и вышел в коридор.

Медленно зашагал вдоль улицы. До чего приятно пройтись по свежему воздуху, проведя целую неделю в душной комнатушке. Ной глубоко вдохнул, набрав полную грудь воздуха, вновь почувствовал себя молодым и здоровым и двинулся дальше, прислушиваясь к мягкому постукиванию собственных каблуков об асфальт. Соленый привкус в воздухе усиливался по мере того, как Ной приближался к океану, и достиг максимума, когда он вышел к обрыву, о который разбивались волны.

Сквозь сумрак до Ноя доносилась музыка. Она то пропадала, то внезапно усиливалась, подхваченная порывом ветра. Ной пошел на звук и, завернув за угол, понял, что музыка играет в баре на другой стороне улицы, над дверью которого красовалась надпись: «В ПРАЗДНИК ЦЕНЫ ТЕ ЖЕ. ВСТРЕЧАЙТЕ НОВЫЙ ГОД В БАРЕ “У О’ДЭЯ”». Мелодия изменилась: в музыкальный автомат вставили другую пластинку. Низкий женский голос запел о мужчине, равного которому нет ни под луной, ни под солнцем. Сильный, хорошо поставленный голос заполнял пустынную улицу.

Ной пересек мостовую, открыл дверь и вошел в бар.

Двое матросов и блондинка сидели у дальнего края стойки, глядя на мужчину, который спал, уткнувшись лицом в полированное дерево. Бармен вскинул глаза на Ноя.

– Есть у вас телефон? – спросил Ной.

– Вон там. – Бармен ткнул пальцем в глубь бара. Ной направился к телефонной будке.

– Будьте с ним повежливее, парни, – говорила блондинка матросам, когда Ной проходил мимо. – Потрите ему шею кубиком льда.

Она широко улыбнулась Ною. В отсвете музыкального автомата кожа у нее позеленела. Ной кивнул блондинке и нырнул в телефонную будку.

Достав визитную карточку, которую оставил ему врач, с телефоном похоронного бюро, работающего двадцать четыре часа в сутки, Ной набрал номер. Держа трубку у уха, вслушиваясь в гудки, он представил себе телефонный аппарат на темном столе, рядом включенная настольная лампа, и звонки, разносящиеся по пустому похоронному бюро в новогоднюю ночь. Ной уже собрался повесить трубку, когда услышал мужской голос:

– Привет. Похоронное бюро Грейди.

– Я бы хотел узнать насчет похорон. Мой отец только что умер.

– Как зовут усопшего?

– Меня интересует диапазон цен. У меня мало денег и…

– Я должен знать фамилию усопшего. – Голос звучал очень строго. Мужчина боролся с опьянением, а потому старался предельно четко выговаривать каждое слово.

– Аккерман.

– Уотерфилд, – представился мужчина на другом конце провода. – Имя, пожалуйста… – Потом, уже шепотом: – Глейдис, перестань, Глейдис! – И снова в трубку, с трудом подавляя смешок: – Имя, пожалуйста.

– Аккерман, – повторил Ной. – Аккерман.

– Это имя?

– Нет, это фамилия. А имя – Яков.

– Я очень прошу вас точно отвечать на вопросы. – В голосе на том конце провода чувствовалась все та же пьяная строгость.

– Мне нужно знать, сколько вы берете за кремацию.

– Кремация, значит? Да, мы предоставляем эту услугу всем желающим.

– Сколько это стоит?

– Сколько автомобилей вы будете заказывать?

– Что?

– Сколько автомобилей вы будете заказывать? Сколько родственников и знакомых усопшего будут присутствовать на похоронах?

– Один, – ответил Ной. – Один родственник.

Песня закончилась грохотом барабанов, и Ной не расслышал последней фразы мужчины на другом конце провода.

– Я хочу, чтобы расходы были минимальными, – сказал он. – У меня мало денег.

– Понятно, понятно, – ответил мужчина из похоронного бюро. – Позвольте еще один вопрос. Усопший оставил страховку?

– Нет.

– Тогда придется платить наличными, вы понимаете? Авансом.

– Сколько?

– Вы хотите картонную коробку или урну с серебряной пластинкой?

– Картонную коробку.

– Минимальная цена, которую я могу вам предложить, молодой человек… семьдесят шесть долларов и пятьдесят центов.

– Доплатите пять центов за пять минут разговора, – раздался голос телефонистки.

– Хорошо. – Ной бросил в щель пятицентовик. Телефонистка поблагодарила его и отключилась. – Хорошо. Семьдесят шесть долларов и пятьдесят центов. – Он решил, что как-нибудь наскребет эту сумму. – Хоронить будем послезавтра. Во второй половине дня. – В этом случае у него появлялась возможность продать второго января камеру и другие вещи отца. – Адрес – отель «Вид на море». Вы знаете, где он находится?

– Да. – Язык у мужчины заплетался все сильнее. – Да, конечно. Отель «Вид на море». Завтра я пошлю человека, и вы сможете подписать контракт.

– Хорошо. – Ной, весь потный, уже собрался повесить трубку.

– И последнее, мой дорогой. Насчет ритуалов.

– Каких ритуалов?

– Какую религию исповедовал усопший?

Яков не исповедовал никакой религии, но Ною не хотелось говорить об этом мужчине из похоронного бюро.

– Он был евреем.

– Ага. – На другом конце провода помолчали, потом раздался веселый, пьяный женский голос: «Хватит болтать, Джордж, давай лучше выпьем». – Я очень сожалею, но у нас нет возможности хоронить евреев.

– Да в чем разница?! – заорал Ной. – Он не ходил в синагогу. И никакой похоронной службы ему не нужно.

– Невозможно. – К голосу на том конце провода вернулась прежняя суровость. – Мы не хороним евреев. Я уверен, вы сможете найти другие похоронные бюро… у которых есть все необходимое для кремации евреев.

– Но доктор Ферстборн рекомендовал вас. – Ной чуть не выл от отчаяния. Он чувствовал, что не выдержит еще одного разговора с похоронным бюро. – Вы же хороните людей, не так ли?

– Примите наши соболезнования в столь горький для вас час, – ответили ему, – но у нас нет никакой возможности…

На другом конце провода что-то зашуршало. «Дай мне поговорить с ним», – произнес женский голос. Трубка перекочевала к даме.

– Слушай, почему бы тебе не отстать от нас? – На Ноя, казалось, пахнуло виски. – Мы заняты. Ты слышал, что сказал Джордж? Мы не хороним кайков[12]. С Новым годом. – В трубке раздались гудки отбоя.

У Ноя дрожали руки, пот ручьями тек по телу. С трудом ему удалось положить трубку на рычаг. Он открыл дверь будки и медленно побрел к выходу мимо музыкального автомата, в котором крутилась пластинка Лоша Ломонда, мимо блондинки и пьяных матросов у стойки. Блондинка вновь улыбнулась ему.

– Что случилось? – спросила она. – Ее нет дома?

Ной не ответил. Силы покинули его, усталость придавливала к земле. Ему удалось дотащиться до стойки и залезть на высокий стул у самой двери.

– Виски.

Бармен поставил перед ним стакан. Первую порцию Ной выпил залпом и тут же заказал вторую. Виски подействовало мгновенно. Зал поплыл в приятном тумане, музыка перестала бить по барабанным перепонкам, люди, сидевшие у стойки, стали ближе. И когда блондинка в обтягивающем платье с цветами на желтом фоне, красных туфельках и маленькой шляпке с лиловой вуалеткой подошла к нему, нарочито покачивая полными бедрами, он встретил ее улыбкой.