Деспьер был подвижен и худощав; костюм с ватными плечами, сшитый в Риме, висел на его угловатой фигуре. Крупные серые глаза блестели на болезненно-желтом, но всегда оживленном лице француза. У него был узкий насмешливый рот и короткие черные волосы, зачесанные назад по моде, родившейся в ресторанчиках Сен-Жермен-де-Пре. Определить его возраст казалось делом сложным. Джек познакомился с ним более десяти лет назад; за это время Деспьер почти не изменился. Джек догадывался, что Деспьеру около сорока лет. Он долгое время жил в Америке, и хотя Жан-Батист говорил с явно французским акцентом, его речь изобиловала американским сленгом, употребляемым всегда к месту. В годы войны он служил во французских ВВС, перед капитуляцией бежал в Англию, был штурманом в эскадрилье «Галифакс», воевавшей в России. На Запад он вернулся с больным желудком и с тех пор везде искал лекарство от язвы, не требующее отказа от алкоголя. Деспьер был преуспевающим журналистом и работал в одном из лучших французских журналов, но не вылезал из долгов – отчасти из-за присущего ему небрежного отношения к деньгам, отчасти из-за длительных периодов, когда ничего не писал. Деспьер знал, где находится сейчас тот или иной политический деятель, где расположены лучшие рестораны любого города; знал он и самых известных фотомоделей. Он везде был желанным гостем, его снабжали секретной информацией министры, высшие чиновники и кинозвезды, а он расплачивался своим остроумием и кипучей энергией. У него было на удивление много врагов.
Они сели в такси. Делани не спросил, где они хотят пообедать; он лишь пробурчал название ресторана и забился в угол. Всю дорогу он молчал, не слушая Джека и Деспьера.
– Хаос начинается наверху, – произнес Деспьер, сидя за столиком в тихом зале. – В большом казенном доме с аллегорическими фигурами Разума и Правосудия. Где еще вы отыщете глупца, которому может прийти в голову напасть на Египет, не располагая запасом нефти?
Он торжествующе усмехнулся.
– Уже на второй день после начала боевых действий пришлось сократить потребление бензина. Надо же умудриться выбрать такое безмозглое правительство! Подобного головотяпства не допустил бы и Людовик Шестнадцатый, самый бездарный из французских королей.
Деспьер пожал плечами.
– Вы даже не представляете, – продолжал он, – какое удовольствие – сидеть в ресторане, не боясь, что кто-нибудь швырнет в зал бомбу.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Делани.
Подавленный и неразговорчивый, он потягивал вино и, рассеянно роняя на скатерть хлебные крошки, ковырял лежащие на тарелке pasta[11].
– За последние пять лет, – заметил Деспьер, с аппетитом поглощая пищу, – я побывал на Кипре, в Корее, Индокитае, Марокко, Алжире, Тунисе, Израиле, Египте. Я – врач «скорой помощи». Мчусь туда, где несчастье.
– Когда-нибудь тебя убьют, – сказал Делани.
– Maestro, – отозвался Деспьер, – твой шарм заключается в безжалостности.
Он слегка улыбнулся, обнажив здоровые, крупные, слегка пожелтевшие от никотина зубы.
– Шесть месяцев назад в Филиппвилле во время показа мод три араба открыли огонь из автоматов по манекенщицам. – Деспьер налил себе вина в бокал. – Восемь прелестных девушек демонстрировали последние парижские модели. Вот как нынче несут народам свободу.
– Какого черта они отправились в Филиппвилл? – спросил Делани.
– Это было послание Парижа, адресованное нашим заморским владениям, – сказал Деспьер. – Одежда на все случаи жизни. Для раута, осады, митинга, парада, приема… Арабы промчались в открытом такси мимо входа в отель и исчезли. Представьте, какую душу надо иметь, чтобы стрелять по красивейшим девушкам.
– Они попали в кого-нибудь из них?
– Нет. Зато убили шестерых людей, сидевших в соседнем кафе.
– Ты присутствовал при этом? – спросил Делани.
– Да. Я лежал на полу возле столика, – с улыбкой поведал Деспьер. – Я научился быстро бросаться на пол и не удивился бы, узнав, что мне принадлежит мировой рекорд в этом виде спорта. Я также находился в Касабланке, когда толпа облила двух чем-то не угодивших ей мужчин бензином и подожгла их. Мне платят большие деньги за умение оказываться в том самом месте, где современная цивилизация выражает себя наиболее типично.
Подняв бокал, он принялся критически разглядывать его.
– Люблю итальянское вино. Оно такое простое. Натуральное. Не пытается казаться бархатным в отличие от французского. А еще я люблю краски Италии. Когда однажды летом я впервые увидел, какого цвета римские здания, я понял, что мечтал попасть в этот город всю жизнь, хотя тогда мне было всего семнадцать лет. Я влюбился в этот город с первого взгляда. Мы с отцом въехали в Рим через Фламиниевы ворота и оказались на пьяцца дель Пополо. На площади находились сотни людей. Мой отец остановил машину и повел меня в кафе. За кассовым аппаратом сидела самая хорошенькая девушка в мире. Немедленно влюбившись в эту девушку, я сказал себе: «Как замечательно жить здесь, в окружении итальянцев. Я буду до самой смерти приходить сюда и пить тут кофе. Я нашел свой город». Есть города, которые твоя душа принимает мгновенно. Я прав, Dottore?
Он повернулся к Джеку.
– Да, – согласился Джек, вспомнив свой первый приезд в Париж; город покорил Джека, и в конце концов, спустя много лет, он избрал его своим местом жительства.
– Есть люди, – согласился Деспьер, – которые могут жить полноценно лишь в столицах чужих стран. Я – один из них. Подозреваю, что и ты, Dottore, тоже. Мы – счастливые беглецы.
Он покосился на Делани, настроение которого немного улучшилось за время монолога, произнесенного французом.
– Maestro – человек другого типа. Он – стопроцентный американец. Он постоянно чем-то озабочен и дискомфортно чувствует себя в обществе людей иного склада.
– Чушь, – сказал Делани, однако на лице его появилась улыбка.
– Его реакция весьма характерна, – заметил Деспьер. – Кстати, о городах. Я бы мог быть счастлив в Нью-Йорке. Хотя, на мой взгляд, любой американец, живущий там, уродует свою душу. Нам требуется, – он сделал плавный жест, – смена среды обитания. Город – это университет для подготовленных студентов; полный цикл обучения длится четыре-пять лет. Затем – переезд на новое место и периодические возвращения в старые: это позволит освежать приобретенные ранее знания, а также встречаться с друзьями. В Париже, – сказал он, усмехаясь, – я постигаю искусство комедии, интриги и камуфляжа, а также обретаю умение мириться с чувством безысходности. В Риме изучаю вина, любовь, архитектуру и атеизм. В старости я поселюсь на ферме возле Фраскати, буду потягивать белое вино и каждый раз, чувствуя приближение смерти, приезжать в этот город, чтобы выпить чашечку кофе на пьяцца дель Пополо…
Он удивленно посмотрел на Джека.
– Что случилось, Dottore?
Джек сидел, склонив голову над тарелкой; он прижимал платок к носу и немного покачивался из стороны в сторону. Платок был в крови.
– Ничего страшного. Увидимся завтра. – Он поднялся и поморгал; глаза его видели плохо. Попытался улыбнуться. – Извините. Пожалуй, мне лучше отправиться в отель.
– Я тебя провожу. – Деспьер вскочил на ноги.
– Не надо. Сам доберусь.
Джека тошнило, он боялся, что его вырвет, и двигался неуверенно. Его лицо покрылось испариной, он не ответил обратившемуся к нему старшему официанту. Выйдя из ресторана, он глубоко вдохнул ночной воздух.
«Я же никогда не болею, – испуганно подумал он, – что со мной?» Его охватило предчувствие перемен, холодная волна прокатилась вдоль тела; он испытывал необъяснимую робость, страх. Джек прижался затылком к холодному камню; окружающий мир казался ему призрачным, нереальным; события, слова и люди представлялись Джеку в виде чисел, над ровными колоннами которых непрерывно совершали операции невидимые, бесшумные счетные машины. «Будь я пьян, – подумал Джек, – тогда можно было бы рассчитывать на то, что к утру этот кошмар отступит». Но он выпил лишь полбокала слабого вина. «Где сейчас ударивший меня человек?» «Arrivederci, Roma». Джек вспомнил насмешливый пьяный голос мужчины. Когда тонула «Дория».
