– А, Петрович! – окликнул проводника первого вагона один из них. – Как жив-здоров?

– Привет-привет, Станислав Сидорович, – откликнулся проводник, – помаленьку. А вы тут как? Ходят слухи, у вас тут какие-то нелады…

– Какие это такие нелады?

– Ну, вроде как обстановка какая-то неспокойная.

– А откуда слыхать?

– Из прессы, – многозначительно произнес проводник.

– А-а. Ну, если из прессы.

– Что пишут-то? – спросил второй, молодой обходчик, видимо, стажер, приставленный к Станиславу Сидоровичу набираться опыта.

– Всякое. – Петрович пыхнул сигаретой и на молчаливую просьбу обходчиков предложил им тоже закурить.

Станислав Сидорович посмотрел на марку сигареты, пробормотал что-то вроде: «совсем слабенькие», но не побрезговал и затянулся.

Постояли. Второй проводник глянул на часы.

– Скоро отправляемся, пошли, Петрович.

– Пошли, – с готовностью согласился проводник первого вагона, – ну, бывайте, мужики.

– И вам не хворать, – ответил старый обходчик.

– Рассказывайте, – велел Иванов Иван Иванович Фрумкину, – итак, начнем по порядку, с чем пожаловали?

Стремление быстрей оказаться в комнате отдела доставки куда-то сразу улетучилось, и появилось нехорошее ощущение допроса… Фрумкин уже начал жалеть не только о том, что он поддался на уговоры Подольского вскрыть письмо, но и о том, что прибежал сюда. Зачем? Да еще умудрился притащить с собой Виктора, да и еще обогнал его на секунду. Фрумкин переминался с ноги на ногу, не решаясь выбрать, с чего же все-таки начать.

– Смелей, смелей, Лев! – подбадривал его Иванов. – Итак, вы вскрыли письмо…

– Откуда вы это знаете?! – выпалил удивленный Фрумкин.

– В противном случае вас бы здесь не было. Да и, по совести сказать, вы его бы сейчас не держали вскрытым в руках. – Приторная улыбка не покидала Иванова, становясь все саркастичней. Он стал напоминать кота, играющего с полумертвой мышкой.

Фрумкин только сейчас обнаружил, что держит в руке открытый конверт.

– Мы… Ну… Ну…

– Может быть, вы попробуете объяснить, гражданин Подольский? – осведомился Иванов, приблизившись к парочке.

Подольский, бледный как полотно, тоже не мог вымолвить ни слова.

– Чего же вы, господа, молчите?

– Товарищи… – рефлекторно сорвалось с губ Фрумкина.

– Тем более. Что же вы, товарищ Фрумкин, молчите? Сделали дело, будьте так любезны, объяснитесь теперь. Зачем, почему, по какому праву?

– Мы… мы… – снова начал мямлить почтальон.

– Смелей, смелей! – подстегивал Иванов, – выкладывайте. Теперь уж поздно что-либо менять.

– Мы встретились, и Виктор предложил мне помощь. Вы ведь не сказали, куда мне отнести письмо.

– Ошибаетесь. Я вам четко велел отнести его на другой конец города.

– Да, но вы не назвали адрес. И… чтобы… узнать, мы вскрыли письмо… А там…

– И что там?

– А там только слова: «Я В ПУТИ».

– Так… понятно, – тихо сказал Иванов, – продолжайте.

– И вот я пришел сюда.

– Все понятно. Все понятно, – нахмурился Иванов, точно доктор, неожиданно нашедший у больного признаки тяжелой болезни. Однако Фрумкина не покидало ощущение, что все эмоции у Ивана Ивановича – деланные, что на самом деле то, как он думает, как говорит и как ведет себя, – вещи разные и никак друг от друга не зависящие. Чему он улыбался? Разве так стал бы вести себя человек, узнавший, что его письмо вскрыли? Нет, конечно, нет. Все ненастоящее, все поддельное. Везде ложь, чья-то придурь, обман, пошлая фантазия. Фрумкин совсем ничего не хотел, – ни относить письмо, ни встречаться сегодня с Подольским. Не хотел вскрывать конверт, не хотел бежать, не хотел сейчас чувствовать себя униженным перед этим фальшивым человеком. Но и уйти тоже не мог. Где-то на уровне подсознания он понял, что ему никуда не деться. Только сейчас, так поздно, понял, что обречен! Сердце сжали тиски холода, дрожь опять пробила все тело.

– Мне все с вами ясно. С вами обоими, граждане товарищи Фрумкин и Подольский, – заключил Иванов тоном классного руководителя, выслушавшего отчет нашкодивших учеников.

– А-а-а. А откуда вы знаете мою фамилию? – наконец подал голос Виктор.

– Так уж приходится… все про всех знать…

– Вы что, работаете в органах?… – несмело предположил Подольский.

– Гм… Об этом никогда не задумывался. – Иванов поднял вверх тонкую черную бровь. – Хотя в каком-то смысле вы правы. В органах. Правда, смотря в каких. Но это уже детали. Не правда ли, господа? Ах, простите, оговорился. Товарищи… Ну, так что же мне с вами делать прикажете?

– Ну, я могу пойти, – снова подал голос Подольский, – мне на работу надо.

– Значит, как письма чужие вскрывать, вам на работу не надо?! – рявкнул на него делано рассерженный Иванов, приведя Виктора в совсем безысходное и отчаянное состояние.

– Мы хотели как лучше… – пролепетал в свою защиту Подольский.

– Ага, и сделали это из чистого альтруизма, а не в целях удовлетворения своего любопытства, – закончил за него Иванов. – И вообще, вы никогда ничего предосудительного не делали, чисты как ангелы. Оба. Так я должен вас понимать?

– Да, – кротко согласился Подольский, почему-то совсем не поняв иронии. Это показалось очень странным Фрумкину и раздосадовало его значительно.

– Как же, верь вам! – сказал Иванов. – Впрочем, общая картина мне вполне ясна. Вопросов больше не имею… Так, – Иванов посмотрел на часы, – мне надо ненадолго отлучиться. Ведите себя тихо и спокойно. Ко мне еще могут прийти гости. Вы знаете, как принимать гостей? Уверен, знаете. Предложите сесть. Налейте чайку… А чайник у вас есть? Ах да, вот и чайник. В общем, действуйте по обстановке.

Иван Иванович вышел через проходную, по дороге подмигнув вахтеру дяде Васе и небрежно бросив через плечо:

– Если ко мне будут гости, направляйте в отдел доставки.

Дядя Ваня, высунувшийся из окошечка насколько позволяла рама, только проводил долгим взглядом непрошеного, но властного гостя и прошептал: «Слушаюсь…» Когда дверь за Ивановым уже захлопнулась и вахтер вновь небрежно развалился в своем просиженном кресле, в его ушах прогремело: «Не подведи меня, дядя Ваня!» Вахтер подскочил чуть не до потолка, потом осенил себя крестным знамением и подумал, мол, мало ли что привидится? Но все же огляделся по сторонам. Вдруг – чего?

Иван Иванович тем временем направлялся прямиком в городской парк, где на эстраде в это время репетировал духовой оркестр. Трубачи, тромбонисты и валторнисты, раздувая, как лягушки, щеки, издавали громкие резкие звуки, слышались высвистывания флейты и кларнета, толстый человек в косоворотке задавал тарелками ритм, еще один бил в большой барабан. Дирижер (он же конферансье, распорядитель, бухгалтер и прочая, прочая, прочая) яростно рассекал еще не до конца прогревшийся утренний майский воздух руками. Когда закончилась партия, Иванов, одиноко сидящий на одной из многочисленных скамеек для зрителей, громко зааплодировал, чем вызвал улыбки благодарности у всех музыкантов без исключения. Некоторые из них даже раскланялись единственному благодарному слушателю.

Иванов призывно помахал рукой дирижеру, который тут же послушался и сбежал со сцены. Иванов поднялся с лавочки и пошел к нему навстречу.

– Здравствуйте. – Иванов протянул дирижеру руку.

– Очень приятно, – дирижер принял обеими ладонями руку Иванова и быстро ее потряс, – вам нравится хорошая музыка?

– О, я в некотором смысле меломан.

– Очень, очень приятно встретить знающего человека, а то, понимаете, в наше время редко встретишь… истинных ценителей, – улыбнулся дирижер.

– У меня к вам предложение, – Иванов сразу перешел к делу, – возможно, скоро мне могут понадобиться услуги вашего оркестра.

– Правда? – чуть было не выдал своего удивления дирижер, но вовремя спохватился, взял себя в руки и продолжил уже совсем другим тоном: – К сожалению, в ближайшее время у нас очень плотный график репетиций… и выступлений. Особенно по вечерам… – Конечно, в этом месте пришлось соврать, так как единственное выступление, да и то на похоронах, было запланировано только на послезавтра, на утро.