– Ой, матросик очнулся!

Потом ко мне пришли ребята с эсминца. Принесли черешни. Большие красные, с белыми боками. Желали скорого выздоровления. Ребята рассказали о последующих событиях того дня.

…Горловина бухты была оцеплена. Десятки прожекторов освещали участок моря в добрую квадратную милю. И немудрено, что появившегося на поверхности аквалангиста сразу же обнаружили. Решили, что это я.

Широкими взмахами сильных рук он быстро преодолел небольшое расстояние до ближайшей шлюпки. Сидящие в ней протянули руки, помогли забраться. А дальше диверсант выхватил нож, поранив одного краснофлотца. Ударом весла свалил в воду другого. Но тут подоспели ребята с другой шлюпки. Обезоружили его, доставили на эсминец.

Диверсант оказался немцем. Обер – маатом, главстаршиной по ихнему – как и я по званию. Его напарником и командиром был лейтенант Дитц. Оба с немецкой подлодки У‑250. Подлодка 20 мая вышла из Констанцы курсом на Севастополь. Сутками позже в территориальных водах Союза ССР они были высажены со снаряжением на лодку пришедшую с берега и доставлены к месту операции. Человека в лодке он не знает. Лейтенанту и ему было приказано установить в порту две неконтактные часовые мины в районе предполагаемой стоянки нашего линкора «Севастополь».

Фашистского шпиона – лодочника, органам НКВД удалось задержать в тот же день.

Но это было чуть позднее. А пока были срочно спущены под воду несколько водолазов, которым я и обязан жизнью. Мне повезло: я не погрузился на дно, а повис где-то на полпути на электрокабелях сварочного аппарата. Молчанова подняли чуть позднее. Меня без сознания доставили в госпиталь. Я долго не приходил в себя. Бредил. Просил прощения у Глаши – невесты Молчанова. Рукой подавал какие-то знаки. Врачи опасались за мою жизнь. Но молодость, хороший уход и сознание, что я выполнил свой долг, делали свое дело. Я быстро поправлялся.

Приезжала жена – Зоя, с маленьким сыном Анатолием. Рассказывали о доме. Сказали, что командир обещал отпуск после выздоровления. Что мои дела идут хорошо. Через год все забудется. Но пока нужно лежать.

Приходил кавторанг с большим пакетом нехитрой матросской снеди. Долго молча смотрел на меня. С какой-то отцовской нежностью, которую я никогда раньше не замечал в его суровом взгляде. Попросил разрешения закурить в палате.

Потом пожал мне руку:

– Встретимся ли снова, сынок? Забирают тебя от нас. Не подведи! Перевел взгляд на фото сына на тумбочке, и без всякой связи добавил:

– Наши дети будут жить лучше!

Долго залеживаться в госпитале не пришлось – началась война. С первым же транспортом меня вместе с госпиталем переправили в Одессу.

Здесь я узнал что представлен к награде – ордену Боевого Красного Знамени. «За проявленное мужество, защиту Родины, умелые действия в сложной обстановке», – сказано было в приказе.

Я был рад, но и удивлен – такими орденами награждали только офицеров! Но вскоре все разъяснилось. Другим приказом мне присвоили звание младшего лейтенанта. По выздоровлению я должен был явиться в штаб Черноморского флота за назначением.

А дальше были командирские спецкурсы. Тяжелая работа в осажденной Одессе. Горечь отступления. И просто Война!

Что вам рассказать об отце?!

Веселый был. Задорный. Много шутил. С мамой, старшей сестрой, друзьями. На работе его считали весельчаком, душой – парнем.

Часто брал меня с собой. В магазин, кино, на прогулку.

Какие-то дядьки – знакомые отца, трепали меня за волосы, тетьки от которых я уворачивался, норовили поцеловать в губы.

Что еще?

Разноцветные аквариумные рыбки в большой стеклянной банке, которых невесть откуда принес отец.

Ох, как я плакал, когда они, одна за одной, сдохли. Отец ничем не мог помочь, только беспомощно разводил руками и как мог, утешал меня. Большой велосипед отца, на котором он катал меня.

Еще мороженое, за которое мать ругала отца. Мороженое, которое снилось мне по ночам. Мороженое, от которого я не вылазил из ангин.

Что еще?

Да пожалуй, и все. Или почти все.

Рано ушел от нас отец. Раньше деда.

Больше помню деда. Боевой дед был. Служил во флоте. Перед Отечественной войной в Севастополе. Там и был награжден орденом Красного знамени. Потом война. Спецзадание в Таллине. Взятие Берлина. Служба в комендатуре Берлина в звании капитана. Охота за фашистскими недобитками в городе.

Помню дед рассказывал, как один из них на протезе почти ушел от погони, уже перекинул здоровую ногу через высоченный забор, да так там и остался, после того как дед двумя выстрелами из ТТ отстрелил ему протез.

Еще рассказывала мать о других похождениях деда. О частых ночных «дежурствах» с телеграфистками и водкой. О письме моей бабушки Лаврентию Берии с требованием прекратить безобразия в комендатуре. О страшном «разносе» деду и переводе его в Одессу.

Отец был не такой. Скромный, тихий. Совсем не герой, как дед. Его даже в армию не взяли. Когда-то давно, когда отец учился в школе, он взял из дому дедовский трофейный вальтер. Показывал ребятам в школе на перемене. Один из учеников случайно нажал на курок. Пуля попала отцу в селезенку. Что тогда было!

Бабушка сказала, что сразу поседела. Дед, уже был в отставке, иначе неизвестно, что с ним сделало руководство. Дома был обыск. Вальтер, два старинных охотничьих ружья, патроны, еще что-то – все конфисковали.

Отец долго лежал в больнице. Потом спустя несколько лет ему дали «белый билет».

После школы отец несколько лет учился в художественном ущилище.

Рисовал очень хорошо. Много рисунков до сих пор сохранилось. Мать их бережет. Некоторые из них испортила старшая сестра Лариса. Обводила рисунки, подставив под них копирку.

Художником отец не стал. Бросил. Пошел работать на завод. Фрезеровщиком. Стал классным специалистом. Появились деньги, друзья, подруги.

И увлечение музыкой. Тогда вся молодежь была без ума от Элвиса Пресли, Чуби Чеккера, оркестра Глена Миллера, братьев Гершвиных. По большому блату отец купил себе магнитофон «Днепр». Начал коллекционировать пластинки, бобины. Музыка ревела из открытого окна. Танцы до утра, когда бабушка была в ночную смену, а дед ходил по друзьям и подругам.

Вот пожалуй об одном эпизоде с музыкой у меня и осталось самое яркое впечатление об отце.

Я не помню сколько лет мне было. Может пять или больше?

Помню яркое летнее солнце, бьющее мне в лицо и мешавшее подольше понежиться в постели.

Долгий звонок в дверь. Радостное восклицание отца: – Привет Аркадий!

Шепот в коридоре, еле слышное позвякивание бутылок на кухне. Восклицание отца: – Ну, ну, мне чуть-чуть. Ты же знаешь. Я пока за «маму». Ира на привоз смоталась. Хорошо Лариску с собой прихватила.

Отец до того случая не пил, вернее, самую малость. Поднимал, тосты, наливал всем до краев, подзадоривал малопьющих, шутил, но сам не пил. Отпивал глоток и ставил рюмку в сторону.

Дяда Аркаша, как я его называл, жил под Одессой. С отцом его связывала любовь к музыке. Но в отличие от отца, которому нравилось все хорошее, как западное так и советское, а особенно Утесов, увлекался только рок-н-ролом.

– Привет Мишка! Где твоя улыбка? Как дела пацан? Крутишь папины диски? Ну-ну, спи пока!

– Анатолий, слышал, «сходка» сегодня в «Шевченко». Корми пацана и пойдем. А пока ставь бобину с Пресли, побалдеем на диске «Джи ай Блюз.» Убойные вещи!

Отец поставил бобину на магнитофон, включил его и вышел. Дядя Аркаша подкрутил громкость и не своим голосом завыл:

– Зум дэм зум дэм, штрет ин сет ин лав.

Отец хлопотал на кухне. Но не выдержал – с дымящей сковородкой стал в дверном проеме и тоже начал подпевать.

Наскоро покормив меня, присоединился к дяде Аркаше.

Дядя Аркаша, к тому времени хорошо подогретый портвейном, вовсю вытанцовывал в центре комнаты. Смешно было смотреть как его тонкие ноги, обтянутые брюками дудочкой, выписывают замысловатые кренделя. Будто танцует аист!