— Никак нет.
— «Так точно»! «Никак нет»! — вспылил полковник. — Вы что, попугай или строевой командир?
— Так точно, товарищ полковник, командир.
— Будьте любезны разговаривать, как подобает командиру.
— В системе запасных бригад, позволю доложить...
— И этот учит... Да неужели же вы здесь сговорились... считаете, что, кроме вас, никто не смыслит в этой «системе» запасных бригад?
— Никак нет, товарищ полковник.
— Комплектуете роты плохо, без должного отбора. Придется отвечать, капитан. Вы, говорят, еще и рыболов... по совместительству?
— Так точно.
— Глушите?
— Так точно. Глушу.
— Варварский промысел. Запрещаю. Удочкой — в свободное время.
— Есть, удочкой.
— Если уж одолевает страсть рыболова, организуйте из бойцов рыболовную бригаду и разнообразьте красноармейское меню.
— Есть, разнообразить меню.
Борский стоял навытяжку, и его лицо в полутьме выражало растерянность. Он подумал: «Проклятый Зайдер! Вожжа ему, что ли, под хвост попала? Неужто успел уже накапать про взрывчатку? А может, полковник узнал о Верке? Отвечай, брат, за недозволенные радости, за счастливые минуты, проведенные вместе».
Тревога была в разгаре. Один за другим прибывали и представлялись штабисты, комбаты и комиссары. Провели списочную проверку командного состава — некоторые командиры отсутствовали. «В райцентре флиртуют», — сказал кто-то.
Мимо протопала рота, тяжело дыша и откашливаясь.
— Стой! Что за подразделение?
— Хозвзвод.
— Вали дальше.
— Петушков! Петушков! Давай запрягай! Петушков!
— Вот еще мне библиотека далась. Романы читать будешь?
— Первая рота, становись!
— Да заправься ты, баба рязанская...
— Равняйсь!
Полк жил уже полупоходной ночной жизнью.
Выйдя на плац, где строились в темноте подразделения, полковник сразу нашел артиллеристов. Он относился к артиллерии с той особой симпатией пехотинца, какая бывает лишь у тех, кто хоть раз испытал спасительное вмешательство пушек и гаубиц.
Командир батареи лейтенант Воронков, успевший побывать на двух фронтах и рвавшийся на третий, заметив приближающегося комбрига, выступил вперед и доложил о готовности батареи.
— Сколько боекомплектов взяли? — спросил Беляев.
— Боеприпасов не брали, товарищ полковник. Вообще не берем боеприпасов, — бойко и даже весело ответил Воронков.
— Это кто же вам приказал снарядов не брать?
— Такого приказания не было. Ну и обратно не было, чтобы брать...
— К чему же вы берете орудия?
— Матчасть, товарищ полковник.
— А матобеспечение? Не надеетесь ли вы на искусство Борского?
Воронков, не понявший намека на виртуозную брань начальника штаба, доверительным тоном сказал, понизив голос:
— Стрелять-то не придется... Тревога учебная.
— Тревога-то учебная, да время боевое, военное. Нужно, стало быть, боеприпасы брать полностью.
— Есть, брать полностью! — Воронков вытянулся. — Только... товарищ полковник, разрешите доложить... Осталось все мое хозяйство под Клетской, а меня сюда... Разрешите отбыть на фронт к своим...
Полковник разглядел молодое смуглое лицо с задорным усом, плутоватые глаза, лихо, набекрень надетую пилотку.
— На фронт, стало быть, хотите? — переспросил Беляев.
— Так что сил нет, верите? Тут я не артиллерист, а коновод, ей-богу.
— Вижу, что коновод. Поэтому и выезжаете без снарядов но тревоге. Фамилия?
— Лейтенант Воронков, товарищ полковник! — И вслед уходящему комбригу добавил сокрушенно: — Ну и влип! Знал же, знал досконально всю эту грамоту, а влип, как дошкольник!
— Разве ж можно прямой наводкой, товарищ лейтенант? — сочувственно смеялись артиллеристы. — Это дело надо бы с закрытых позиций щупать.
А полковник стоял уже возле оркестра, поблескивавшего в полутьме серебром труб.
— Прибыли из города Фрунзе в распоряжение шестнадцатой гвардейской дивизии, — докладывал капельмейстер. — Опоздали на три дня, дивизия уехала на фронт. Нас забрали сюда с пересыльного. Хотим на фронт.
— Э, да здесь, вижу, от артиллериста до трубача все на фронт собрались. А меня с кем оставите? Негоже, негоже так...
Суета и выкрики не утихали. Голоса командиров терялись в общей сумятице.
Беляев не спеша обходил ряды. Роту Аренского он опознал в темноте безошибочно. Разглядел он и куйбышевских мотористов, и артиста узбекской оперы, и самого Аренского с опущенными усиками. Рота стояла недвижная и, как показалось полковнику, готовая выполнить любое приказание. Эти люди поняли его в часы нелегких занятий.
— Здравствуйте, товарищи бойцы!
— Здрась! — раздался дружный ответ.
— Рота, смирно! — запоздало скомандовал Аренский.
— Вольно, вольно, — поспешно сказал командир бригады и махнул рукой. — Как дела, друзья? Не обижаетесь?
Рота молчала.
— Не обижаетесь за то, что не доверил вам фронтового оружия, за то, что помучил на плацу?
— Понимаем, товарищ полковник, — послышался голос, и вся рота нестройно и одобрительно зашумела.
Опять знакомое ощущение слитности с бойцами охватило Беляева. Он почувствовал в этой роте сознание собственной силы и веру в своего командира — качества, отличающие крепко сколоченную воинскую часть.
— Что же это с вами случилось давеча, командир роты?
— Виноват, товарищ полковник.
— Вы ли виноваты, вот в чем вопрос? Начальник штаба здесь довольно-таки легкомысленно комплектовал...
— Никак нет. Я один виноват. Перед народом, перед Отечеством...
— И перед богом еще, видимо, — иронически добавил Беляев.
Вокруг негромко засмеялись.
— В бога не верую! — истово сказал Аренский и поймал себя на непроизвольном желании перекреститься. — Только виноват я... учил плохо. Мне не стыдно говорить об этом... Искуплю вину, поверьте...
— Вы актер? — спросил Беляев.
— Так точно, товарищ полковник. И режиссер.
Беляев подозвал к себе командира роты и спросил вполголоса, почти интимно:
— Не Романа ли Аренского, народного артиста, сын? Невозвращенца.
— Откуда знаете, товарищ полковник? — глухо проговорил Аренский, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Теперь-то вы понимаете, как виноват?! И за себя виноват, и за отца... бежавшего...
Он смотрел вслед полковнику, нисколько, казалось, не тронутому происшедшим разговором, и глаза его моргали и слезились.
Неподалеку деловито хлопотал начальник штаба бригады Чернявский. Его лающий голос раздавался в ночи:
— Знаю, не любите начальника штаба. Ну и не любите, черт с вами. А требовать буду. Тридцать лет требую. Гражданские повадки — долой. Думаете, старик, недосмотрит? Досмотрит! Дай-ка винтовку.
Мешковатый полковник, выхватив винтовку у одного из бойцов, стоявших в строю, вскинул ее легко, словно играючи. Он преобразился. Винтовка в его могучих руках летала, как тростинка, со свистом вспарывая воздух, движения, заученные много лег назад, были четки и полны тяжеловесной грации. «На плечо!», «К ноге!», «Штыком коли, прикладом бей!», «От кавалерии закройсь!» — команды следовали одна за другой.
Чернявский был до того увлечен, что не заметил командира бригады.
— Здорово! Молодец полковник! Как юноша действуете! — воскликнул Беляев. — Давно не видел такого искусства.
— Вспомнил старину, товарищ командир бригады. Правда, немного не вовремя, но удержаться не смог.
— А ведь не штабное, а строевое это дело. Молодец!
— Любить винтовку должны все, — серьезно сказал старый полковник, а молодому захотелось пожать ему руку.
— Честно говоря, показались вы мне заштатным кабинетчиком, — проговорил Беляев негромко.
— Благодарю за откровенность.
— Обиделись?
— Никак нет. В армии это не принято.
— Предпочитаю прямой разговор, в лоб.
— Иногда атакующий в лоб побеждает. — Чернявский стоял перед командиром бригады той удивительной стойкой, какую можно увидеть только у кадровых командиров, любящих строй и армию. Казалось, что эта стойка дает ему право так свободно и непринужденно разговаривать с вышестоящим.
