С гордостью имя его будет произноситься и в будущих поколениям

русской армии, обожавшего его Черноморского флота и всего

великого русского народа...

... На второй или третий день неприятель опять возобновил

канонаду и усилил штуцерный огонь, который до того наносил нам вред,

что нельзя было зарядить орудия без того, чтобы кого-нибудь не

ранило. Даже щиты, повешенные в амбразурах, мало помогали. Нельзя

было пройти мимо амбразуры без того, чтобы в это мгновение возле

не пролетело несколько пуль.

В эти-то дни вечером был смертельно ранен храбрый адмирал

Нахимов. Подходя к 3-му бастиону из Корабельной слободки, я

встретил толпу матросов, которые с осторожностию и грустным

почтением несли его на руках.

Нужно было находиться в то время между моряками, чтобы

понять и оценить их глубокую печаль, когда дошла весть, что синоп-

ского победителя не стало. Передать этого тяжелого впечатления,

безмолвного отчаяния словами невозможно. Надобно было быть

очевидцем всего этого...

Артиллерийское, так же как и всякое другое, ученье

производилось на «Бальчике» всегда под непосредственным надзором Павла

Степановича. Как заклятый враг бесполезной формальности,

стесняющей не вполне развитых простолюдинов, Павел Степанович

доводил все приемы до возможной простоты и свободы, но требовал стро-

гого исполнения всего необходимого и полезного; он не любил также

сухости и бесплодной строгости артиллерийских педагогов, часто сам

вмешивался в объяснения и был неподражаем в этом отношении. В

последнее время вошли в моду в Черноморском флоте вопросы и

ответы, относящиеся до артиллерийского дела, род уроков и экзаменов

для макросов. Эти экзамены составляли камень преткновения для

многих. Умный, лихой матрос, который не задумался бы решиться на

самое отчаянное дело, робел перед экзаминатором и с бледным лицом

давал нелепые ответы; у иных губы дрожали и это, по

непростительной ошибке, некоторые относили к трусости и неспособности к

военному морскому делу. Тысячи примеров доказывали неосновательность

подобных заключений. Павел Степанович упрощал и облегчал

подобные экзамены до-нельзя.

— Что за вздор-с, — говорил он офицерам, — не учите их, как

попугаев, пожалуйста, не мучьте и не пугайте их; не слова, а мысль

им передавайте.

— Муха. — сказал Павел Степанович одному молодому матросу,

имевшему глуповатое выражение лица, — чем разнится бомба от

ядра?

Матрос дико посмотрел на адмирала, потом ворочал глазами во

все стороны.

— Ты видал бомбу?

— Видал.

— Ну, зачем говорят, что она бомба, а не ядро?

Матрос молчал.

— Ты знаешь, что такое булка?

— Знаю.

— И пирог знаешь, что такое?

— Знаю.

— Ну вот тебе: булка — ядро, а пирог — бомба, только в нее

не сыр, а порох кладут. Ну, что такое бомба?

— Ядро с порохом, — отвечал матрос.

— Дельно, дельно! Довольно с тебя на первый раз.

Не все понимали величайшее значение подобного вмешательства

адмирала в военную педагогию, и редко кто постигал всю

утонченность ума, избирающего кратчайший путь к цели. Некоторые

слушали подобные объяснения с двусмысленной улыбкой и приписывали

счастливой простоте то направление, которое внушено высшим умом

и оправдано трудовым опытом.

Нужно быть истинным патриотом для того, чтобы пренебрегать

открыто выраженными насмешками и равнодушно встречать

оппозицию, вызываемую чувствами, а не убеждениями. Ничто так не

возбуждает зависть во всех слоях общества, как нравственный успех

человека, ясно обнаруживающий полезное влияние его на других.

Зависть соперничества нередко высказывалась самому Нахимову,

иногда в остроумных выражениях и изящной форме. Сановник должен

быть героем, чтобы рисковать утратить от сближения с толпой с

трудом приобретенное почетное место в общественном мнении,

потоку что люди не всегда расположены смотреть бл*гопоиятными

глазами на подобное уменьшение наружного блеска начальника. Рассмаг-

риваемое таким образом сближение начальника с нижними чинами

далеко не так опасно, как короткие отношения его с молодыми

офицерами. Нахимов был до такой степени храбр и благороден и так

сильно было в нем развито чувство патриотизма, что он не боялся

и этого последнего сближения. С благоразумною умеренностью в

беседах своих с молодыми офицерами Павел Степанович постепенно

воодушевлял их чувством патриотизма и бескорыстным стремлением

к служебной деятельности. При этом в нем обнаруживалась ясно

выраженная система, принятая им для обеспечения успеха. Без всякого

сожаления к себе выставлял он свои прежние ошибки; с юношескими

увлечениями обозначал влияние их на свою судьбу, вероятно, для

того, чтобы обратить внимание слушателя на его собственные

недостатки и без малейшего оскорбления самолюбия объяснить

невыгодные стороны дурного направления. В противоположность этому

молодой офицер смело мог хвастать Павлу Степановичу своими

житейскими и служебными подвигами и находил в нем теплое сочувствие.

— Нужно быть деятельным, — говорил Павел Степанович, —

деятельность великое дело-с, у нее есть большие права.

Все можно отнять у человека: славу, значение в обществе;

можно приписать ему дурные качества, которые служат ему

побудительными двигателями, например честолюбие, эгоизм, глупость, все что

хотите; одного невозможно отнять: благодетельных последствий

деятельности, ежели она направлена на что-нибудь полезное для

общества и правительства.

Павел Степанович никогда не говорил порядочному молодому

человеку: будьте таким, как я, а не таким, как вы; напротив того, он

говорил: во мне вот что было дурно, желал бы я, чтобы у вас этого

не было, и не показывал вида, что он знает своего собеседника

насквозь, со всеми хорошими и дурными его качествами. Вот что

послужило источником многих анекдотов и насмешек, оттого Нахимов и

заслужил двусмысленную репутацию простого человека. Павел

Степанович видел это и понятно, что огорчался ежедневными

разочарованиями в молодых офицерах, подававших, повидимому, надежду на

нечто хорошее и в то же время для красного словца

распространявших о нем без всякой жалости неблагоприятные слухи, которые

доставляли много удовольствия некоторым соперникам адмирала как

морского педагога. Я сам имел несчастие принадлежать к числу

подобных молодых людей. Это, конечно, несчастие, потому что похвала,

отдаваемая человеку после смерти, есть ничто в сравнении с

огорчениями, сделанными ему при жизни его.

Несмотря на ежедневные неудачи, Павел Степанович с

удивительною стойкостью продолжал держаться своей системы и был

неизменен до конца жизни; вероятно, его поддерживало внутреннее

сознание своего достоинства. При ясном уме он, конечно, постигал всю

пользу своего влияния на общество и предчувствовал славу, которую

он заслуживал в будущем. Странно видеть, как некоторые писатели

в прозе и стихах положительно утверждают, что Нахимов по

добродушию и чистоте сердца не сознавал своего значения в обществе.

Ежели Павел Степанович не высказывался другим, что доказывает

его скромность, то из этого не должно заключать, что он не

понимал самого себя.

Впрочем, репутация Нахимова как морского педагога никогда не

уступала его известности как военного человека, и во время жизни

своей Павел Степанович был достаточно вознагражден сочувствием

бескорыстных специалистов, которые умели понять и оценить его