грузнее, да и поднялся бы с ним на воздух!»

Быть может, эта идея так дерзка и безрассудна, что она никогда

не приходила в голову Нахимову, но она, высказанная простым чело-

183

веком, показывает то значение, какое придают моряки своему

Нахимову.

Приехав утром на Графскую, я еще застал прах Нахимова в его

скромном домике; он лежал в углу небольшой комнаты: моряки

составляли почетный караул; три флага приосеняли славный прах,

четвертый, тот, который развевался на корабле «Императрица Мария» в

славный Синопский день, прикрывал знаменитого покойника. Этот

флаг, изорванный в битвах, "изъеденный временем, был почетнейшим

покровом Нахимову. На столах лежали ордена; со стены смотрел на

боевой катафалк единственный в комнате портрет—Лазарева.

Медленно, внятно у гроба читал поп, в углу Берг рисовал простую, ко

полную глубокого значения картину гроба, к которому теснились для

последнего прощания любезная покойному его семья — моряки, тут

же теснились офицеры и солдаты всех родов оружия и ведомств,

каждый, кто был только свободен от службы, спешил в последний раз

поклониться Нахимову.

Модлинский батальон и моряки были уже построены с

артиллерией). Не волновались обвитые траурным крепом знамена. Суровы

казались лица присутствующих. Но вот выносят покойника

Загремел полный поход. Корабли приспустили флаги до половины мачт:

корабль «Великий князь Константин» стал салютовать. Гроб героя

синопского несли главнокомандующий — он плакал, граф Сакен,

генерал-адъютант Коцебу и толпа генералов и адмиралов. Величественно

было это безмолвное шествие в церковь посреди двух рядов солдат, с

ружьями на караул и при множестве военных зрителей... Церемония

тянулась долго. Все матросы простились с своим любимым

командиром. Конечно, мы проводили Нахимова до могилы, устроенной рядом

с могилою, им себе приготовленною, но добровольно им уступленною

опередившему его на кровавой стезе Истомину.

Алабин П. Четыре войны. Походные записки

...Вы, конечно^ знаете: мы лишились Нахимова, бесценного,

незаменимого! Он пал почти V-ам же, где пал Корнилов, — на Малаховом

1 Публикуемое письмо за подписью «Б» было впервые напечатано в журнале

М. Н. Погодина «Москвитянин», № 11 за 1855 г. Из друзей и сотрудников

М. Н. Погодина в Севастополе в этот период был художник Берг, издавший

впоследствии «Записки об осаде Севастополя». Сличение записок и^письма

Погодину показывает, что оба документа принадлежат Н. Бергу, который сделал

зарисовку с П. С. Нахимова в день его ранения (см. Берг, Записки, стр. 214).

Помимо этого, целый ряд абзацев письма и «Записок» совпадают текстуально, что

делает бесспорным вывод о Берге как авторе письма Погодину. Ему же

принадлежит и письмо от 5 июля 1855 г., написанное на фрегате «Коварна», куда он;

прибыл к вечеру 5 июля (см. документ № 156).

кургане, в нескольких шагах от Корниловского креста1. Вот небольшие

подробности печального события: 28-^о числа июня была сильная?

стрельба на 3-м бастионе; это занимало адмирала, и он (впрочем»

очень веселый и разговорчивый с самого утра) сказал за обедом-

(в 1-м часу) адъютантам: «Вы, господа, не расходитесь: после обеда?,

поедем по бастионам!» (Он всякий день объезжал бастионы и всегда Ri

сюртуке и в эполетах. Это был единственный человек, ходивший в

Севастополе в эполетах.) На бастионах вел себя необыкновенно смело»

высовывался из-за вала, так что иногда его почти оттаскивали. На~~

стойчиво увлекать его было невозможно — он не любил и наперекор,

еще дольше оставался в опасном месте. Обыкновенно отеодили его с

некоторой хитростью: «А вот, не угодно ли пожаловать сюда, здесь

любопытнее: неприятель возвел новые траншеи...» Что-нибудь в этом?*

роде. Он никогда не был ранен 2, и это делало его беспечным. Эти лю~-

ди всегда немного верят, что их не ранят. Впрочем, он был раз

контужен в спину осколком бомбы. Не знаю, известно ли это

кому-нибудь, но я слышал от него сам. Сколько могу припомнить, это

случилось в день занятия неприятелем Камчатского редута, где чуть была.

не захватили его в плен. Я приехал к нему тотчас., разумеется, не

совсем спокойный и огорченный потерей редутов. Он горячо меня

ободрял и указывал в окно на бодрых солдат: «Нет-с, у нас здесь нет-

уныния и быть не может... Я бы на месте главнокомандующего

расстрелял того, кто приведет в уныние. А что они будут теперь бить ria-

ши корабли, пускай бьют-с! Не конфектами, не яблочками

перебрасываемся! Вот меня сегодня самого чуть не убило осколком — спины не

могу разогнуть... Да это ничего еще, слава богу, не слег!»

После обеда он лег отдыхать и встал около 3-го часа. Стрельба^

было стихла, но в 4 часа началась опять. Адмирал велел оседлать

лошадь. «Господа, не угодно ли, пальба усилилась!» сказал он

адъютантам, и они выехали зтроем. Обыкновенно же он говорил: «Ну-с^

на коней-с!» На дороге к 3-му бастиону, близ Адмиралтейства,

бомба пролетела над самыми их головами. Он сказал какуюгто шуткуг

«Видите, приветствуют!» И был весел до конца. Всю дорогу

говорили. На 3-м бастионе он осмотрел все, что сделали вновь как у нас,

так и у неприятелей, и поехал на Малахов. Во весь путь не

свистнула ни одна пуля. Пройдя башню, он, поднялся на один из передних

банкетов, обращенный к Камчатскому редуту, высунулся из-за вала

и стал смотреть. Пуля пробила мешок. Командир бастиона Керн

сказал ему, что в башне служат вечерню; не угодно ли ему? Адмирал,

отвечал: «Я вас не держу-с!» Нередко в подобных случаях говорил:

«Не всякая пуля в лоб-с!» И нужно же было случиться, что пуля,

назначенная ему, именно попала в лоб. После ответа Керну он

смотрел, однакож, не долго и, обернувшись, стал отдавать трубу,

как вдруг упал на руки Кернова ординарца, матроса с фрегата.

«Коварна», Короткого (который мне и рассказывал об этих

минутах); пуля попала ему в лоб над левым глазом, наискось,

пробила череп и вышла около левого уха. Падая, он заговорил;

окружающие нагнулись; Керн был ближе всех и слышал, как

адмирал произнес: «Боже милосердный!» Его отнесли на

перевязочный пункт, устроенный на кургане же. Когда ему

вспрыснули водою голову и грудь, он пришел в себя, осмотрелся и что-то

проговорил, но ничего нельзя было разобрать. После этого адмирала

чпонесли на простых солдатских носилках в Аполлонову балку, ка

пристань, и положили в первый попавшийся ялик, но с парохода

«Владимир» был уже послан катер, с которым встретясь оставили

ялик, и на катере перевезли адмирала в один из северных бараков.

Между тем, в городе разнеслась ужасная весть. Все видели, как

провели лошадь адмирала, как поскакали адъютанты. Говорили

разно: кто говорил убит, кто — ранен. Говорили, что он отвезен в Ми-

хайловское укрепление. Я был в городе и бросился тотчас в Михай-

Ловское Там знали уже, но не говорили прямо. Кто-то сказал, что он

в северных бараках за 4-м номером. Я пошел туда (было уже темно)

и скоро обыскал барак, где лежал адмирал. Окно было растворено.

Комната полна докторами. Адъютанты стояли, утирая слезы. Под

окнами толпилось несколько офицеров. Адмирал лежал, тяжело

дыша, с закрытыми глазами и немного шевелил рукой. Меня просили

менять с него очерк, пока он не скончался, что я сделал немедля. Очерк

<яашли грустно схожим. На другой день утром в 7-м часу я зашел к

адмиралу: ему, казалось, было лучше. Где-то достали льду и

приложили к голове. (После ходил рассказ, что один из бывших его адъю-