В город своей юности я приехал на рассвете. Площадь у вокзала окружали с трех сторон жилые дома унылой и строгой сталинской постройки. Шпиль на вокзале, построенном немецкими пленными после войны, выглядел пережившим свою эпоху динозавром. Столько лет прошло!

Я подошел к фонтанчику в середине площади и присел возле него на скамеечку. На соседней скамеечке вовсю флиртовали парень с девушкой, а больше, по утреннему времени, никого вокруг и не было. Посидев немного, я соскучился и вернулся к помещение вокзала, чтобы купить себе какую-нибудь газету.

— Олежка, здравствуй, сынок, — тетя Валя, хозяйка квартиры, где я жил в студенчестве, узнала меня первой.

Она стояла в стороне от киоска, возле выхода к туннелям на дальние платформы, держа в руках охапку местных газет. Я взял у нее что-то, но поговорить времени не было, да и мешать торговле я не стал. Как раз отправлялись местные электрички и спешащие пассажиры рвали газеты буквально из рук. Тетя Валя сама нашла меня возле фонтана.

— А ты чегой-то тут присел, Олежка? Ждешь кого?

— Я в командировку приехал, жду 9 часов, когда офис откроется. Мне от вокзала пять минут пешком.

— А остановишься где? Опять у тетки?

Тетя Валя знала мою двоюродную тетку, Веронику Александровну, через недавно умершего ее второго мужа, Илью Николаевича. Илья приходился ей не столь и далекой родней, но после его женитьбы на Веронике отношений с ним и его новой семьей она не поддерживала.

— У нее. Места много.

Скептически поджав губы, тетя Валя предложила мне зайти к ней домой, выпить стакан молока. Как многие люди пожилого возраста, в чью память накрепко врезались голодные годы, она придавала молоку значение универсального средства от всех несчастий. Я согласился, чтобы не расстраивать старушку, и дорогой она рассказывала мне о несложившейся судьбе младшей внучки, которая вместе с правнучкой теперь жила у нее.

На кухне у тети Вали все было по-прежнему, как в дни моей молодости. Вышитые хозяйкой салфетки прикрывали старый холодильник и древнее радио. Даже мебель осталась той же. Допив молоко, я рассыпался в благодарностях, прикидывая, как бы поскорее отделаться от словоохотливой старушки.

— Лучше обещай мне, Олежка, что ту вещь, которую я тебе сейчас дам, ты всю командировку снимать не будешь, — строгим тоном проговорила тетя Валя, протягивая мне небольшую деревяшку на веревочке. — Одень ее на шею и спрячь под рубашкой. Увидит ведьма, так лишит тебя оберега.

Деревяшка напоминала безликую женскую фигуру в высоком головном уборе с поджатыми ногами. Просьба поставила меня в тупик. И то, что казалась она мне полным бредом, ситуации не меняло. Тетя Валя, насколько я ее знал, всегда была женщиной прагматичной, чуждой суевериям, и при этом очень щепетильно относилась к своим и чужим обещаниям. Сказать наотрез, мол, не надену — невежливо. Все же я в гостях, да и хозяйка лет преклонных. Обещать, да не одеть — тоже нехорошо. Во-первых, соврать тете Вале мне трудно, во-вторых, я и сам — человек обязательный.

— Это Вероника Александровна, что ли, ведьма? — спросил я, ища возможности отказаться как можно вежливее.

— Она самая. Тебе она зла не желает, только сейчас в ее доме столько черной силы собрано, что без защиты оберега сгинешь сразу же. Сам увидишь. Не стану тебе ничего рассказывать, а только давай так уговоримся: я завтра все утро дома сидеть буду, а ты мне позвони обязательно. Не из ее дома, а оттуда, куда ты в командировку приехал. Сможешь? А до той поры оберег ни за что ни снимай!

Согласившись на такое условие, я чуть не бегом покинул гостеприимную квартиру. Оберег, конечно, я под внимательным взглядом хозяйки надел. А затем отправился в офис и погрузился в паутину дел, едва выбрав время, чтобы позвонить тете.

— Приходи, Олежка, в любое время. Мы теперь двери не запираем. Проходи сразу в зал. Не удивляйся только, сам у нас запил, вот такое горе. Я тебе на диване постелю…

Сухой и безжизненный голос тети Вики сменился гудками. Я с недоумением осмотрел телефонную трубку, как будто она была в чем-то виновна. "Сам запил". Как это понимать? Муж тети Вики, Илья Николаевич, с полгода назад умер. Я и сам, помнится, звонил ей, соболезновал. Снова, что ли, замуж вышла?

Освободился я поздно и, сидя у окна троллейбуса, везущего меня в окраинный жилой район, с любопытством вглядывался в сгущающуюся темень. Город изменился, и как изменился! Скорее, это уже был некий неведомый, чужой город, по прихоти судьбы напоминающий город моей юности лишь улицами да отдельными домами. Иными стали и люди. Уверенные в себе, быстрые, ко всему вокруг безразличные. Я помнил горожан совсем другими…

Громада девятиэтажки сияла окнами и я привычно вскинул вверх голову, выглядывая окна тети Вики. В кухне темно, в зале — полусвет. Должно быть, телевизор смотрят. Окно тетиной спальни выходило на другую сторону. В комнате Игоря, сына тети Вики и моего кузена, было темно. Наши с ним отношения всегда были прохладными, так что я порадовался тому, что не придется с ним общаться и тратить время на неизбежные рассказы о том о сем. Дверь, как и обещано, оказалась открыта. Свет в коридоре я не включал, мне хватало того света, что просачивался из полуоткрытой двери зала. Умывшись, я проследовал на кухню, удивляясь стоявшему в коридоре незнакомому запаху.

Несильный, этот запах лишь через некоторое время обращал на себя внимание. Что-то было в нем от свежевыкопанной земли, к которой примешивался запах тлена и прокисшей еды. Никак не место было такому запаху в стандартной городской квартире. На кухне я обнаружил прикрытую полотенцем сковородку с картошкой и адресованную мне записку. Тетя Вика подробно расписывала, что мне приготовлено на ужин, а что — на завтрак. Этому я несколько удивился. Неужели тетя настолько занята, что и утром не собирается удивиться с племянником, то бишь со мною? Приболела?

Отужинав, я ощутил сонливость. Прибрал за собой на кухне и прошел в зал. Застеленный диван стоял справа, возле окна негромко работал телевизор, а на полу у стоявшей слева тахты храпел опухший мужик в трусах и майке. В зале воняло кислятиной и перегаром. Я наклонился над храпуном, вглядываясь в его лицо, и ощутил то, что, должно быть, чувствует человек, внезапно сорвавшийся в пропасть. На полу лежал Илья Николаевич, опухший от пьянства, но, вне всяких сомнений, живой.

"Ошиблись, что ли, до смерти признали мертвым, а он возьми и выкарабкайся?" Кроме такой возможности, я ничего другого представить не смог. Прикрыв Николаевича одеялом с тахты, я оставил его в покое. Силенок поднять его грузное тело у меня бы не хватило, да и не настроен был я ухаживать за пьяницами. Накрывая его одеялом, я заметил на полу как бы мелкие мыльные пузыри. Отвратительного беловато-серого цвета, они легко передвигались, будто влекомые сквозняком, но двигались при этом в разные стороны.

Я щелкнул выключателем телевизора, но аппарат никак на это не прореагировал. Тогда я схватился за вилку сетевого шнура и обнаружил на ней листок бумаги с категорическим указанием:

— Телевизор не выключать! Олег, если тебе мешает свет, завесь экран покрывалом. Игорь.

Мысленно пожав плечами, я последовал указанию. Пузыри на полу тем временем собрались в высокую кучу. Я обратил внимание, что новые пузыри по одному выползают из-под одеяла, которым я накрыл Николаича. Приподнял одеяло — там ничего другого, кроме мертвецки пьяного тела, не обнаружилось. Слабый свет экрана пробивался сквозь покрывало, а звук телепередачи я даже уменьшать не стал. Храпел Николаич так, что заглушал слова ведущего.

Раздевшись, я нырнул под одеяло. Со студенческих времен осталась привычка засыпать в любой обстановке, и сейчас она мне весьма пригодилась. Но проспал я недолго. Толчок в бок, надо мной нависает дядя Илья.

— Олежка! Что же ты, приехал, понимаешь, молчком, и даже с дядькой за встречу не выпил!