Все 42-лин. (107-мм) тяжелые пушки, состоявшие на вооружении к середине 1915 г., были французского изготовления (122 шт. по контракту 1910 года). При потребности в 808 таких орудий[82] в России ожидали от Путиловского завода 315 пушек, заказанных в феврале и июле 1914 г. (с обязательством начать поставку с апреля 1916 г.; фактически этот завод дал с июня по декабрь 1916 г. 50 и в 1917 г. еще 20 шт.). В июне 1915 г. ГАУ запросило и Петроградский орудийный завод, но выяснилось, что он не мог бы одновременно с 42-лин. пушками исполнять наряд на 3-дм пушки, признаваемый в условиях маневренной войны более срочным. Тогда ГАУ адресовалось к Обуховскому заводу, и, хотя там не рассчитывали начать выпуск 42-лин. пушек раньше осени 1916 г. (по 12 в месяц), заказ на 400 пушек все же пришлось дать ему (25 июня 1916 г.). А требовалось 808 шт. «Так как все производство 42-лин. пушек на русских заводах следует считать данными заказами совершенно использованным, — докладывал Маниковский 10 ноября 1915 г., — то рассчитывать получить 42-лин.
пушки можно только с иностранных заводов» (французских или японских)[83]. На протяжении 1916 г. число 42-лин. пушек (скорострельных, образца 1910 г.) на фронтах не превышало 116, а в 1917 г. достигло 172 шт. Обуховский завод по февраль 1917 г. выпустил 51 пушку{374}. Тяжелая артиллерия имела на вооружении также 42-лин. пушки образца 1877 г. и другие устаревшие системы: 152-мм в 120, 190 и 200 пудов образца 1877 и 1904 гг., 229-мм береговые образца 1867 г., 155-мм французские образца 1877 г., 127-мм английские и др.{375},[84]
15 мая 1916г., при подготовке русской делегации к переговорам в Париже и Лондоне, помощник военного министра П.А. Фролов наставлял министра финансов П.Л. Барка, какие из заказов особенно необходимы: «Главное — это тяжелая артиллерия, которую надо получить, каких бы денег это ни стоило». В результате переговоров, как доложили Беляев и Фролов на заседании Совета министров 27 июля, удалось заключить «крайне ценное для нас соглашение о предоставлении нам… до 200 орудий крупных калибров» со снарядами{376}.
Французский артиллерист, наблюдавший в 1916–1917 гг. стрельбу русских батарей, отмечал быстрый износ легких орудий: если французские пушки выдерживали 12–15 тысяч выстрелов, то русские — 3 тысячи; гаубицы изнашивались еще быстрее. Он пришел к заключению, что дело в качестве металла, использованного при изготовлении 3-дм пушек в России (правда, отметив, что и во Франции за время войны качество металла несколько понизилось){377}.[85] По мнению Гурко, первоначальная катастрофическая нехватка снарядов, по сути, спасла артиллерию от столь же катастрофического износа легких орудий{378}. Потребность фронта в 3-дм полевых орудиях ГАУ исчисляло в сентябре 1915 г. в 500 шт. в месяц. Согласно графику, в сентябре от заводов «подлежало поставке» 409 орудий, а фактически поступило 206 (108 — с Путиловского, 84 — с Петроградского орудийного, 14 — с Пермского){379}. В ноябре 1915 г., по Маниковскому, негде было взять 428 3-дм горных пушек образца 1909 г. (из требовавшихся 732), и он предлагал либо заказать их за границей (иначе «часть потребности остается неудовлетворенной»), либо поручить Путиловскому заводу, но тогда уже «за счет выпуска с этого завода полевых пушек». В конце концов, когда промышленность в России достигла производительности в 3 тыс. легких пушек в год, на замену изношенных, то это был максимум: «Но уже больше этого числа выжать для этой цели было нельзя. Значит, вот предел — 3000 пушек, которые ежегодно можно было при наших средствах приводить в негодность на фронте собственной стрельбой»{380}. В январе 1917 г. на конференции с союзниками они «категорически отказались дать нам легкие орудия», докладывал Маниковский правительству 23 июня 1917 г.{381},[86] Тем не менее, как признавал Ф.Ф. Палицын, «Англия и Франция в период конца 1916 и начала 1917 г. дали столько, сколько мы в организационной работе на месте не могли переработать» (то есть не успевали формировать новые батареи и дивизионы){382}.
Саратовский орудийный и Сталелитейно-снарядный в Каменской
Естественно, был намечен путь наращивания выпуска орудий. Прежде всего выявилась необходимость перенести на новое место Петроградский орудийный завод, вызванная недостатком помещений на старом месте. Здания цехов постепенно достраивались и надстраивались, половина всех производственных площадей приходилась к 1915 г. на третьи этажи (в 1900 г. третьих этажей вовсе не было), еще 37% — на вторые этажи, что не отвечало правильной постановке дела; все теснее становилось во дворах. Многие из 850 размещенных в этой тесноте станков были «малогодны, изношены и неэкономичны»; предстояло добавить еще сотни новых. Сказывалась недостаточность пространства в сборочных мастерских и в магазине; завод жаловался на то, что нет раздевален, столовая и приемный покой тесны; жилого дома для администрации нет. Нет бронзо- и чугуно-литейной, «вследствие чего постоянная и мелочная зависимость от Арсенала и частных поставщиков»; «почти нет кузницы… полное отсутствие складов, навесов для ввозимых и вывозимых предметов; уголь и дрова помещаются в Арсенале». В дальнейшем «не только немыслимо самое ничтожное расширение завода, но и… перейден предел в смысле удобства работ и безопасности».
Лучшее новое место для завода — «конечно, вне Петрограда, далеко в глубь России» — могло быть только на Волге. Помимо стратегических соображений, учитывалось и то, что4/5 необходимых материалов завод получал либо с Пермского и Сормовского заводов (болванки, поковки, крупные отливки — для орудийных компрессоров), либо с Юга (сортовая сталь, железо, бакинская нефть для заводских дизелей). «Объездив район от Нижнего до Царицына, — докладывал в начале 1916 г. начальник завода, — я останавливаюсь на г. Саратове». Это благоустроенный, культурный центр; городские власти дают кирпич; под руками и лес и цемент. Если начать подготовку и строительство без промедления, то, полагал М.Е. Павловский, завод вступит в действие на новом месте в 1917 г.
Во время пребывания его в Саратове 18 сентября 1915 г. на заседание городской думы был вынесен вопрос о поступившем ранее предложении ГАУ продать участок городской земли под новый сталелитейный завод. В самый момент заседания явился Павловский и сделал новое предложение: перевести в Саратов Петроградский орудийный завод; он потребовал, чтобы городская власть спешно приняла решение. Тут же дума постановила продать ведомству участок, «откуда недавно переведен “конский бег” за город». Бывший ипподром располагался рядом с вокзалом, выходя одним фасадом на главную Московскую улицу, идущую от вокзала через весь город, другим примыкая к линии железной дороги, что позволяло бы подавать грузы кранами прямо из вагонов в цехи; «кругом всего участка проложены водопроводные магистрали, электрические кабели и проведена канализация»; вблизи — участки, которые удобно арендовать у города под рабочий поселок.
Воссоздание завода на новом месте Павловский мыслил (рапорт 18 января 1916 г.) с удвоением уже достигнутой производительности. Но в ГАУ нашли, что «программа, намеченная для будущего завода (месячная производительность), недостаточна и должна быть увеличена раза в полтора»; площадь участка, приобретаемого в Саратове (4 десятины 400 кв. саженей, «то есть в пять раз больше площади, занимаемой ПОЗ в настоящее время»), «не допускает расширения и вообще недостаточна и должна быть увеличена вдвое, то есть должна быть 46 тысяч кв. сажен»{383}.
Осенью 1915 г. решение о создании нового орудийного завода еще не приняло окончательного вида. Не было единого мнения даже относительно его связи с проектируемым сталелитейным заводом ГАУ.
